Сто дней рабства

Актерствование Монте-Кристо сработало, и тем же вечером в порту он был не один, а с целой армией Хеннесси в засаде. Правда, Али видел, что граф неохотно пошёл на сделку с собой: ещё утром он собирался со всем разобраться один. Но, когда в назначенное время в порту появился ещё и Бертуччо со своими корсиканскими «товарищами», он сдался и разрешил взять недоброжелателей в заложники без объяснения причин. Операция прошла тихо, почти без крови, разве что в последний момент, когда всех связанных бунтарей вели мимо графа, чтобы усадить в повозку, главарь рванулся и бросился на не успевшего среагировать аристократа кривым кинжалом. Время он подобрал идеально: огромный чернокожий охранник как назло отошёл от хозяина довольно далеко. И поплатился за свою беспечность. Али даже не сразу понял, что произошло. Он услышал чей-то пронзительный крик, а затем — звуки ударов, ругань. От высокой ноты заложило уши или все звуки завязли в золотисто-алом закате? Кинжал ещё не до конца рассек плоть, а нубиец уже протянул руки к господину. Граф, будто во сне, недоумевающе коснулся крови, струящейся по чёрной ткани на груди, взглянул на опешившего Али и бесшумно потерял сознание. Тоже, будто соскользнул в сон. Без геройства и пошлых слов прощания. Дорога до особняка превратилась для Али в пытку: карету сильно трясло на ухабах, воздух душил запахом крови, а напротив него сидел иссиня-бледный от пережитого Бертуччо. То, насколько сильно переменила обычно смуглая кожа корсиканца цвет, ужаснуло бы любого. Али же лишь кусал губы, жалея, что плакать при управляющем стыдно и приходится сдерживать себя. Совсем близко, здесь же, на коленях нубийца, граф обливался кровью. Они остановили ее, как смогли, но нужно было добраться домой. Накануне граф выпил довольно прилично и это усугубляло дело. Ее было так много, этой драгоценной, темной крови. И она не хотела сворачиваться, а все сочилась и сочилась, будто назло. Страшное видение Али почти сбылось: роскошная шевелюра господина утопала в остро пахнущем багрянце. Моментами Али чудилось, будто это конец. Стоны графа, тихие и глухие, сводили его с ума. Монте-Кристо то возвращался в сознание на пару секунд, чтобы повести пустым от боли взглядом вокруг, то проваливался в бездонное небытие. Нубиец бережно смачивал воспалённые губы влажным полотенцем, иррационально любуясь на то, как они красивы на фоне матовой кожи, и молился. В вестибюле особняка граф пришёл в себя. Вероятно, от боли, хоть несли его со всей возможной бережностью. Рванулся, вскрикнул, поискал кого-то глазами, нахмурился собственной беспомощной слабости. На грани слышимости позвал: — Али… *** Рана оказалась болезненной, но не столь опасной, как могло показаться. Благо, Монте-Кристо был почти на голову выше своего недруга, а развязать руки для точного удара у мерзавца полностью не вышло. Лезвие прошло довольно глубоко в плечо и совсем по поверхности худой ключицы, не задев ни шеи, ни подключичной артерии. И все же, ограничений для вечно деятельного графа оказалось слишком много. Не тренироваться, не выходить из дома, даже не ходить первые пару дней! Монте-Кристо бесился страшно, но ближе к вечеру, когда поднималась температура, смирялся и тихо бурчал проклятья, удобно устроив вихрастую макушку на коленях Али. Нубиец только улыбался и нежно перебирал жёсткие кудри. Такие вечера очень скоро превратились в обыденность. После болезненной перевязки, бесконечных осмотров и фальшиво-сочувствующих визитов граф выглядел до неприличия меланхоличным. Али боялся признаться себе, но о любом другом человеке он бы сказал «выбившийся из сил и совершенно не опасный в своей беспомощности». А в таком хозяине он находил что-то почти уютное. К тому же, Али точно знал — Монте-Кристо любит комфорт и хороший отдых. Сколько раз чернокожий невольник помогал подбирать ткани для нижнего белья Его Сиятельства? Нельзя было ошибиться, граф сводил всех с ума своей душной требовательностью. Ему ничего не должно было жать, натирать или недостаточно хорошо пропускать воздух к телу. А все эти бесконечные крема, масла, примочки, лосьоны, травяные настои, часть из которых ввёл в графский обиход Али, после чего волосы и кожа Монте-Кристо всегда выглядели так, будто были подсвечены изнутри ангельским сиянием, не иначе. Нубиец, выросший на Востоке, сам по себе источал обещание услады и комфорта. То, как он двигался, смотрел, прикасался — все в нем было призвано услужить. И теперь, когда граф так откровенно нуждался в нем, Али почувствовал свою власть в полной мере. Он стал дозволять себе чуть больше, чем прежде. Каждый новый рассвет теперь заставал его меж полусогнутых ног низко, на грани рыка, стонущего хозяина. Нубиец превратил утреннюю фелляцию в такой же привычный ритуал, как чашка кофе или сигары после обеда. Случалось даже так, что граф курил, чувственно откинув голову на спинку кровати, пока губы Али вбирали его естество. Первая неделя пролетела незаметно, но графу как-будто не становилось лучше. Как раз наоборот, приступы апатии стали преследовать его и днём. Он никого не хотел видеть, часами безучастно смотрел в стену. В такие моменты его взгляд стекленел, на лбу выступала мученическая испарина. Али пытался отвлечь его, но ничего не выходило. Первым тревогу забил личный доктор графа. Он заметил, что рана, вместо того, чтобы постепенно затягиваться, оставалась в прежнем состоянии уже несколько дней. Во время одного из вечерних осмотров лекарь все же решился сообщить о своих опасениях Бертуччо. Али проследил за ним и услышал обрывки разговора сквозь неплотно закрытую дверь: — Нет ли у Его Сиятельства никого, кто мог бы?.. важно… господин Бертуччо, — …это должен быть? Это воспаление или…? — Не думаю, это скорее связано с… всё же… женщина? — Нет, но… вы уверены?.. без приказа… Я её никогда не видел. — Если она достаточно близка… могли бы… игра стоит свеч. У Али пересохло во рту. До утра он мучился, ворочаясь в постели и пытаясь достроить обрывки фраз, но не мог придумать ничего вразумительного. Кто такая «она»? И как Бертуччо мог «ее» никогда не видеть, если «она» «достаточно близка», чтобы, вероятно, помочь графу поправится? Утро принесло с собой неожиданный и ужасающий ответ. Нубиец уже скользил губами по напряжённому животу хозяина, с удовольствием вслушиваясь в его участившееся дыхание, как вдруг… стук в дверь. Требовательный и властный. Любовники замерли, как герои комической сцены. Затем ещё один. Так может стучать родитель к своему ребёнку или супруга к мужу. Женский голос, глухой и требовательный, раздался из-за двери ударом грома: — Это я, любовь моя. Ты позволишь мне войти? Холодный воздух скользнул по взмокшей тёмной спине. Али вздрогнул и выпрямился. Пристально посмотрел на хозяина. Точёные ноздри раздулись, выдавая раздражение. «Любовь»?! — Гайде? — граф вспыхнул то ли от удивления, то ли от стыда за то, что собирался предаться греховной усладе в такой близости от той, чьё имя вырвалось с небывалым придыханием. Он попытался было вскочить, но тут же застонал от боли и невольно обнял больную руку, баюкая ее. — Да, мой господин. Я хочу войти к тебе, — по голосу Али определил, что она юна и крайне настойчива. Он растерянно уставился на хозяина и хотел было помочь ему подняться, но любимые губы, уже бледные от переполнявших графа эмоций, сложились в безмолвное: «Убирайся. Сейчас же!», после чего ласково произнесли: — Я всегда жду тебя, моя дорогая. Одно мгновенье. Убираться, значит. Вот оно что. Обида ощущалась в горле, тяжело давался каждый вдох. Движения сделались деревянными и нелепыми, завязать шаровары не получалось. Граф поспешно швырнул в него рубашку и зло прошипел: — Поторапливайся! Дверь не заперта, она может войти! Как он оделся, вышел в ванную, примыкавшую к спальне, нубиец не помнил. Ему было так плохо, что аж мутило, все мышцы дрожали. Чтобы спрятаться за дверью со вставками из разноцветного стекла, которые занимали всю верхнюю ее часть, он сел и прислонился лбом к прохладной поверхности, как раз на уровне небольшого прозрачного осколка. — Моя дорогая. — Я соскучилась по тебе, — их голоса так нежно приласкали друг друга, что Али уже представил жаркий поцелуй, переходящий в соитие, но оба обменялись лишь осторожными прикосновениями губ к кончикам пальцев. Это заставило его удивлённо приподнять брови. — Я не мог прийти к тебе и показаться таким жалким. Взгляни только на этого немощного, — Монте-Кристо невесело усмехнулся. Таинственную незнакомку все ещё не было видно, только руку, которую граф бережно держал в своей. Но то, как он смотрел в пространство перед собой… Али впился ногтями себе в ладонь, чтобы не взвыть от ревности. Ни на кого в целом мире этот человек не смотрел так! — Моя любовь, ты так умён, зачем же говоришь глупости? Ты пострадал, тебе нужна забота. Весь бледный, лежишь здесь совсем один… Отчего я не знала? Отчего ты не звал к себе? Пока она говорила, щеки графа заливал румянец. Под конец он вовсе опустил глаза и крепче сжал женскую ручку в своей. Али потрясённо наблюдал за смущением самого страшного и жестокого человека, которого знал. — Я не хотел, чтобы ты видела меня… — Однако я вижу тебя. Что же сталось? — она взяла волевое лицо графа в ладони, выбивая этим нехитрым жестом весь воздух из несчастного влюблённого нубийца, — Мой дорогой, один мой поцелуй и все пройдёт. Улыбаешься! Ты не веришь? Глаза Али раскрылись настолько, что ему стало больно. Монте-Кристо нежно смотрел, не делая ни одной попытки освободиться из плена мягких женских ладоней. Обнимал ее взглядом. Всю. Какой бы она не была, он с невероятной теплотой и трепетом готов был прикасаться к ней, но что-то его останавливало. Наконец, он грустно прошептал: — Верю. Но она все же была настойчива, Али не ошибся. Она прильнула к своему, очевидно, хозяину и прижалась губами к впадинке острой скулы. Граф прикрыл глаза, зарывшись носом в ее чуть вьющиеся темные волосы. Кажется, она шептала ему на ухо что-то сокровенное, что-то на языке чувств, связывавших их. Он обнимал ее и невесомо, одними только подушечками пальцев, аккуратно гладил по спине. Нет, они так и не поцеловались, как сделали бы любые мужчина и женщина. Она только самую малость приспустила рубашку с его больного плеча и целомудренно коснулась впадинки пострадавшей ключицы, отчего он беззащитно зажмурился, как от самой интимной ласки. Они ещё говорили о чем-то шёпотом, полулёжа в постели, держась за руки. Кажется, она немного бранила его, потом жалела, потом шутила, потом что-то рассказывала… Он же сидел перед ней, беспомощный, оглушённый, цепенея от того, как хорошо и мучительно ему было от каждого ее прикосновения. Цепкий взгляд нубийца подмечал массу деталей, Али мог поклясться: граф хотел ее. Хотел не только ворваться в тёплое податливое нутро, но и сжать, вдохнуть, целовать, любить… Господин не замечал этого, он не позволял себе думать об этом, но Али было не обмануть. Али видел потаенные желания так, будто они сами воспроизводились наяву. Он прикрыл глаза и погрузился в ощущения Монте-Кристо, как делал уже не раз. Она бы, наверное, стонала негромко, но протяжно, на выдохе. Он хотел положить ее на спину, чтобы смотреть в глаза и ласкать всю до изнеможения. Она бы смеялась от щекотных ласк его языка. Зарывалась пальцами в волосы. Подёрнутые нежной дымкой темные глаза только смотрели, но наверняка предчувствовали, предвидели трогательные следы на мягких бёдрах от жесткой ткани пояса шаровар. Али даже почудилось, что можно услышать ее запах через восприятие графа. Ваниль, цитрусы, какие-то специи… Что-то сладкое и яркое, тёплое и обволакивающее. Обманываться более не было смысла. К Али граф не чувствовал ничего подобного. Чувства к нубийцу были сопряжены со стыдом и страхом. Сами же они походили на нечто хтоническое, темное, как безумие в разгар карнавала. Сердце Али пропустило удар и вдруг словно окаменело, по телу разлилось онемение. Он принял решение. — Ты должен мне пообещать, что мы скоро поедем кататься на новых лошадях. Граф мягко улыбнулся в ответ: — Обещаю, душа моя. Али не стал дожидаться их прощания и спокойно вышел из укрытия. Он думал смутить голубков, посмотреть, как будет гневаться эта девчонка, но он ошибся. Граф смотрел на него снизу вверх виновато и чуть удивлённо, а она… Она вдруг радостно вскрикнула и протянула к нему руки: — Али? Ты тот самый Али, верно?! Тут уже настал черёд нубийца потрясенно хлопать глазами. Девушка свободно перешла на арабский. — Меня зовут Гайде, — тёплые пальцы скользнули в широкую темную ладонь, — Господин обещал познакомить с тобой, но каждый раз находил новый повод прятать тебя. Ты ведь тот самый храбрый и верный Али? Бедняжка, тебе столько всего пришлось пережить! И кого это тут еще прячут?.. Али скосил глаза на графа. Тот выглядел до смехотворного потерянным. В груди что-то шевельнулось (ещё не прощение, нет), нубиец глубоко поклонился, коснувшись губами тонких пальцев. Кажется, Гайде не шутила, Монте-Кристо и впрямь отзывался о нем тепло той, кто была ему соперницей. — Но теперь все хорошо, ты с нами, мы никогда не дадим тебя в обиду. Да, любовь моя? Ах, «они» не дадут его в обиду! От этих простых слов Али и граф синхронно покраснели. Вот только нубиец едва сдержал всплеск яростной ревности, а хладнокровный обычно вельможа — смущение. Этого странного человека смущало откровенное выражение чувств по отношению к нему, подумать только! — Дорогая, я устал. Ступай, — по тому, как тихо Монте-Кристо произнес это, Али безошибочно определил, каких трудов стоило ему признаться в своей немощи, ровно как и говорить с ней грубо, но ничто другое не подействовало бы на его юную протеже, — Ступай, я позже зайду к тебе сам. И впредь не приходи в мои покои без моего ведома, так не принято. Али возненавидел себя за удовольствие, которое доставило ему расстроенное лицо невольницы. Но Гайде быстро овладела собой и, молча поклонившись, стремительно вышла. Она не подняла глаз и даже не позволила графу подарить ей извиняющийся взгляд. Он протянул было руку, чтобы попрощаться, но она уже захлопнула за собой дверь. Али вздохнул с почти непритворной печалью. Что же, теперь им предстоит мириться, а это явно дастся Монте-Кристо непросто. Граф виновато опустил голову, надавил пальцами на глаза. — Она тебе не соперница. Я не могу быть с ней… как… как с тобой. Озабоченно нахмурился: — Ты будешь защищать ее. Если напали на меня, нападут и на неё. Али молча поклонился. На хозяина он старался не смотреть. Защищать так защищать, с этим его сильное тело справится. Но пусть только посмеет играть его чувствами, пусть только вздумает… — Взгляни на меня. Прохладные пальцы графа сомкнулись на темном запястье. Али отскочил, будто его ударили. Теперь, когда все решено, эти прикосновения казались мучительнее соли на обожженную кожу. Никогда больше он не… — Хорошо, я понял тебя. Можешь идти, — смиренно, на выдохе. Так соглашаются взойти на эшафот. Момент, которого Али так боялся, все же настал, и боль от осознания захлестнула его позже, много позже, когда он, пошатываясь, спустился в сад. Это было невыносимо. Он плакал, выл и метался, цепляясь в скамейки, землю, стволы равнодушных деревьев. Всего час назад он благоговейно вдыхал знакомый аромат, его нежно гладили по плечам, черные кудри щекотали кожу лица, хозяйский смех… Но все кончено. Он пристрелит эту любовь, чтобы не множить ее муки. Бертуччо нашел свернувшегося в беззащитной позе под одной из резных лавочек нубийца уже поздним вечером. Опустившись рядом на колени, он что-то говорил, что-то сочувственное, что-то доброе и поддерживающее, но Али не мог разобрать ни слова. Глядя на грустное смуглое лицо управляющего, он думал о том, что смерть любви от пули должна была быть мгновенной. Но, кажется, всё не так просто… За плечом Джо вдруг выросла женская фигура.