Luxuria

      Все с чего-то начинается.       Для скульптора это тот момент, когда в куске камня он видит ангела и режет материал, пока не освободит его.       Для художника все начинается с мазка, когда в буйстве красок он отмечает детали, которые нельзя оставить без внимания.       Вникая в тишину, музыкант понимает, коим образом ему коснуться души слушателя.       Аромат ингредиентов предзнаменует блюдо для кулинара.       История начинается с идеи. Мельком проскользнувшей мысли о том, что воплотить в тексте задуманное и поделиться этим с единомышленниками, было бы кстати. По велению пера создать мир, наполнить обычные буквы масштабом, пространством, мыслями… Душой. Была идея… Смерть окрашена чёрной краской в понятии людском. Смерть близких вызывает слёзы, смерть посторонних — удручённый вздох, и даже смерть врагов, порой, не приносит должного облегчения. Смерть это тот самый закономерный конец, который ждет все и вся. Но неверно воспринимать смерть подобно поражению, она исцеляет. Видя, как утекает жизнь из еще живого тела, как меркнет огонек жизни в глазах отчаянно хватающегося за волосок существа, ей не понять тех, кто омрачает это событие. Величайшее событие в жизни каждого. Смерть поразительно красива, однако ей понадобился толчок, чтобы это понять. Нужен был кто-то, кто раскроет глаза. Покажет, что даже после того, как человек становится куском мяса, он все еще может приносить удовольствие. Пускай и не плотское. Путь к сердцу мужчины лежит через желудок и буквальность тому не исключение. Когти утопают в эпигастрии. Плавно и нежно плоть окутывает ее ладонь и та проваливается в брюшную полость. Еще теплые, влажные органы окутывают ее со всех сторон. Каждый из них был создан, чтобы вкупе с другими поддерживать жизнь в хрупком теле, каждый из них неизменно выполнял свою работу, лишь бы в сознании теплилась жизнь. Пронзив диафрагму и оказавшись в объятьях лёгких, она предается лёгкой метаморфозе, лишая себя столь удобного инструмента. Убрав когти, мягкими пальчиками та охватывает сердце своей жертвы. Интервал между ударами расширяется, пауза становится все дольше. Нехитрый по устройству орган, мячик из мяса, поделенный на четыре камеры, а сколько в нем символизма. Мышца, олицетворяющая все стороны любви, несоизмеримые страдания, вызванные болью, тяжесть утраты, что нельзя восполнить. Остановившись, в ее руках оно более не ощущалось полноценным органом, законченным самим творцом. Пластичный и упругий материал, точно гончарный круг, принялся вращаться, ее одолевало желание вылепить более совершенное существо, лишённое изъянов. Удерживая его в руках, она ощущала себя богом для одного человека, властным и всесильным. Способным творить и изничтожать по собственному велению. Тень под ними отдалась мягкому утреннему свету, медленно устилающему пространство. Обернувшись, она увидела силуэт, окрашенный красным заревом. Затмевающий собой само Солнце, он надменно дивился ее постыдному деянию. Развивающаяся на высотном ветру едва просвечивающаяся накидка отдавала тяжёлым багряным свечением. Силуэт давил на нее, оттенённая им, она ощущала себя абсолютно ничтожной, презренной смертной, точно одним своим появлением он, подобного Творцу, сбросил светоносного ангела с небес, дабы покарать того за высокомерие, за то, что он усомнился. Неторопливо приближаясь, точно стихия, неподвластная и справедливая, непредвзятая и безупречная, он предстал перед ней. Постыдно изъяв орошённую кровью конечность девушка, в своём истинном облике, сотворённом для себя, такой, какой она себя видит, настоящей, облачённой в Солнце, но окутанная тьмой поднялась, дабы стать равной. Улыбка на его маске все такая же искренняя, все такая же идеальная, что в ней тут же зреет желание опорочить ее распущенным язычком. Облизать эти искусные изгибы, оставить на ней свой след. Обособившись от мыслей, она была спокойна. Точно желания больше не руководствовали ее телом, но дополняли его, и только разум позволял прихотям в должном совершенстве контролировать ситуацию. Она укротила в себе животное и благодаря мукам терпения могла созерцать истинную картину своих трудов. — Я так долго ждала тебя… — Мазки крови на ее теле, небрежные, свидетельствующие о поглощённости своей работой говорили больше, чем любые другие слова. Острые черты бледного лица подзывали к себе. — Там же, где все началось, — Оглядываясь, обращая особое внимание на простор, освобождающие, дарующий свободу и лёгкость Виртуоз приближается к ней. — На обратной стороне монеты, — отмечает она. Чёрный камень Ноксуса, ныне ослепительно белый петрицит Демасии. Одни стены сменились на другие. Все так же легко достичь вершины, все так же абсолютно безлюдно. Материал, впитывающий магию, лишал ее сил, от чего в ее подлинности не было сомнения. Точно единственный экземпляр, она не могла быть улучшена, не могла быть изменена, представляла собой совершенство. Незаметно тлеет окровавленная кисть лиловым огоньком и пальчики заостряются. Схватив его за шею со спины, ощущая под ладонью выступающий хребет, стиснув его тело щупальцами, она вонзается когтями тому в живот. Вздрагивая и хватая ртом воздух, стискивая зубы, скрипя ими он упирается в ее плечи. Пронзив плоть и мускулы, она не спешит. Его лица она не видит, но может с точностью сказать, что он чувствует, может предсказать движение каждой мимической мышцы. Правда, описать это она не в состоянии. Он не разочарован и не удивлен, он не ожидал этого и не предвидел. — Что ты чувствуешь? Предательство? Разочарование? Скажи мне… — поддерживая его на ногах, она не дает тому упасть. Не сейчас. — Ты питал столько чувств… И что теперь? Ненависть? — Любовь, — признание срывается с его дрожащих губ.       Он понимает ее, а она понимает его. Они знают друг друга. Такова ее любовь. Ухватившись за ткани, она тянет их в сторону, разрывая и разрезая. Не позволяя органам выпасть, не задевая брыжейку, Эвелинн изливает из него кровь. Поддерживая его тело, дабы то не рухнуло в одночасье, она вырисовывает улыбку. Он дрожит, прижимает рану. Звуки, что он издает, невозможно воспроизвести по желанию. Точно давясь собственной кровью, превозмогая это чувство. Его лёгкие словно отказываются расправляться в полной мере, межреберная мускулатура спазмируется не позволяя толком вдохнуть. — Здесь так тихо… Я слышу тебя… Я слышу все твои чувства, — дойдя до конца, она застывает на месте. Что теперь делать? Он уже мёртв, все остальное вопрос времени. Быть ли с ним поглощая и смакуя последний вздох или позволить ему проститься с этим бренным телом наедине. — Порой… тишина… оглушительна.       Рокот Шепота заглушил абсолютно все звуки. Они растворились друг в друге. Души образовали единое целое, сплелись, навсегда потерявшись один в другом. Словно возвращаясь назад к чреву матери, к косной мягкости, безмятежная инерции. Пылающая мягким тяжёлым пламенем, стелющимся по поверхности подобно горению алкоголя, кровь вытекающая образовывала ту самую алую нить, связывающую двух существ предназначенных друг другу. Пистолет выпал, из его трясущихся рук оставляя за собой след из порохового дыма и приятный запах горелого пороха. Охваченный языками огня покрытый чёрной кровью точно залит обсидианом револьвер истратил один единственный выстрел. Четвертый. Она бы могла раствориться и это стало бы пустой тратой столь драгоценного труда ручной работы, но замысел был иной. Выбор пал не просто так. Эвелинн решила быть равной, поэтому выбрала место, поглощающее ее магию, место, где она столь же материальна, что и он. Из плоти и крови. Пути назад нет. Легкий всплеск.       Они лежат на одном большом холсте, по которому равномерно распределяется краска. Они в центре картины. Они полотно, сотканное из боли и отчаянья, из любви и ненависти. Ненависти как отторжения тех взаимных чувств, что столь сильно мучают. Такая любовь выжигает и калечит тебя… Выворачивает наизнанку. Чудовищная любовь. — Обними меня крепче, становится холодно.