И мира ей было мало

Небольшой кортеж поднимался по дороге, ведущей из столицы к святой обители. С одной стороны дорогу окаймляли укрепления, с другой глинобитные стены жилищ, прорезанные темными, как горные ущелья, улочками, где уже копилась ночь. Солнце уплывало за рыжие и пепельно-синие холмы. Тропка, усеянная битым камнем, обходила крепость, а с другого края обрывалась крутым спуском, быстро переходящим в отвесную стену провала. Подкрашенная солнцем мгла клубилась в нем, напоминая о геенне огненной. Место казалось проклятым, и кружащиеся над ним вороны и коршуны лишь усиливали это ощущение. Их отчаянными криками полнились небеса, и содрогание охватывало сердце, когда вместе с тьмой подкрадывался страх. Во время остановки там и сям зажглись костры, их потрескивание слышалось, несмотря на топот животных, гомон людских голосов и бой барабанов. Иногда раздавался нестерпимый крик верблюда, ржали лошади, блеяли овцы, целую отару которых гнали с караваном, дабы приносить в жертву по одной в день. На углях каждого костра дымилась похлебка из пшеничной крупы .В наряде младшего слуги, в длинном одеянии, чудо строгости и вкуса, что приоткрывалось спереди, позволяя увидеть кафтан, застегнутый на множество мелких пуговок и украшенный восточным шитьем, едва ли можно было узнать ретивую полячку. Оправив тюрбан, складки которого опускались до подбородка, наполняла кувшин из источника. Донесся шум, следовала на звук и вскоре оказалась на берегу озера с чистой-чистой водой и песчаным дном. Сюда изливался маленький водопад, зажатый меж двух скал. Присев на корточки, зачерпнула воду рукой. Она была свежая и прохладная, а сандомирке было жарко, покрыта дорожной пылью с ног до головы. Казалось, ее странствиям не будет конца и края. Порою проклинала свои дороги и злобу московитов, а порою Россия завораживала ее величием бескрайних просторов и мощью встречавшихся ей необузданных и мужественных душ. Теперь вот неоглядные дали Блистательной Порты раскрывали перед Мариной свои пронизанные южными ветрами объятия, ложились к ногам ее коня узором своих полей А она все стремилась и стремилась вперед, влекомая волей злого рока, обрекшего ее быть нежеланной и непризнанной королевой. Во Дворце все происходило очень быстро. Наступала развязка, в том не было сомнений. Ее затащили в чулан, накинув всерху мешок, крепкие руки сомкнулись на ее горле и сдавили с огромной силой. Мнишек испустила сдавленный возглас и попыталась отодрать руки от горла, но внезапность была на стороне мучителя — женщина опоздала. Один раз укусила запястье, и он изо всех сил ударил, подсек ей колени и, когда упала, навалился сверху. Дьявол, дьявол и преисподняя! Как она оборонялась! Царапалась, пыталась добраться, брыкалась и изворачивалась, бодалась и лязгала зубами. Стражнк давил сильнее, и стала заваливаться на пол. А, может, это избавление? Ведь там, на небесах, ее встретят родной сынок и возлюбленный Димитр, и ее последний рыцарь – атаман Заруцкий? Марина вдруг почувствовала, что ей все равно, и закрыла глаза, чтоб не видеть неизбежного. Еще несколько мгновений она, словно сквозь шум накатывавших серых волн, слышала хмурое сопение, потом вдруг почувствовала отвратительный приступ тошноты и рухнула на каменный пол… Она пыталась понять, что кругом, но мысли скользили, как струйки песка в песочных часах. Опять все кругом потемнело, ощущала, что теряет сознание, но все-таки оставалась на месте. Потом как будто сдвинулся мешок, из глубины появился красный свет, отверстие расширилось, показались бледные и темные пятна, тянувшихся вверх. Черная фигура Рейхана-аги плыла и танцевала перед ней, напавшй стражник убит. Главный евнух сидел на низкой скамеечке около ее изголовья. Марина внимательно посмотрела на него. Странен был этот огромный изгнанник из рая любви!.. Он внушал ей сложные чувства отвращения за свое положение и уважения за преданность господину. К вечеру уже добиралась до двери и, уцепившись за косяк, машинально запахнула концы накинутой на нее шали. И именно Рейхан принес новую одежду, устроил в свиту маленького принца Ибрагима, дал совет, как держать себя и что говорить любопытным. Какая забавная игра судьбы! Москва, трон, призрачное появление коханого и его смерть, — все отошло куда-то вдаль. Неужто она вправду испытала все это? Плоть еще хранила следы более свежих и ужасных воспоминаний. Продаться, чтобы не быть преданной… Ударить, чтобы не раздавили… Неужели нет выхода? Она подняла чело к огромному свободному небу… Господи, жить! Не задыхаться вечно между унижением и смертью! Согнувшись над водой, Марина пропустила начало атаки. Тучи разошлись, и тонкий белый серпик луны освещал верхи шатров и палаток, крытые повозки, сумрачную рощу и трупы янычар. Она тихонько бормотала «Ave», стараясь не смотреть в их сторону, но она знала, что мертвые здесь – на каждом суку, словно спелые плоды в ожидании того, кто придет собрать жатву. Красавица попятилась – на нее смотрели застывшие черные глаза, волосы были забрызганы кровью, сквозь серые губы блестела полоска зубов. Маска смерти! Она знала этого человека. Помнила, как он шутил и смеялся в лагере, как пытался напевать, плохо владея своим сиплым голосом… Ей стало дурно. Было противно, но забрать у несчастного мушкет очень стоило. Грудь у нее ныла так, словно что-то распирало ее изнутри, а голова была легкой и пустой. Оказавшись на поросшем вереском плато, у кареты, она уже не испытывала того леденящего ужаса, видимо приучилась. Снова раздался шорох, а следом – странный звук, словно гравий заскрипел под ногой. Из-за выступа кареты выплыла темная тень, двигаясь бесшумно и плавно и нагибаясь над крошкой-принцем. Это могло значить только одно… Повелитель Ахмед испустил дух, а Кесем не удержала власть, раз начались казни. Разумеется, молодая царственная чета клялась приложить все силы к тому, чтобы прервалась порочная традиция взаимного истребления между наследниками Но обещания обещаниями, а власть меняет людей, это было хорошо известно. Османское государство прекрасно знало, что это такое — вражда между претендентами на престол. И она знала, что лучшее противоядие от этого зла — смерть кандидатов. В отношениях между теми, кто взял власть и кому ее взять не удалось, всегда есть место для недовольства последних. И чем меньше будет таковых, тем лучше. Смотря как бедняжка-принц мучается в страшной агонии, которую ничем не облегчить, Марина скользнула по дереву, оседая. Опять встало перед ней то, о чем она боялась и не хотела думать. Видела, знала как умирал, как умирал её сын, русский царевич, как заглянув в его очи осознала, что малыша больше нет. В неподвижном взгляде его была пустота…Как долго искали веревку по разоренным соженным дворам московского посада. И не найдя подходящей наскоро сплели из использованного мочала. Верёвка получилась дрянь - широкой, плоской, рыхлой, и петля никак не затягивалась на тонкой ребячьей шее. Так и болтался полуживой четырёхлетний ребенок, царевич Иван на потеху обезумевшей толпе, что собралась за Серпуховскими воротами. Три дня висело тельце в нелепой петле, раскачиваясь на маленьком ветру, звеня на морозе жутким высоким тоном. Не было желающих похоронить дитя, не осталось верных, нет ни одного. Теперь вся дрожала от напряжения, мокрые волосы облепили, и она рывком отбросила их. Ей даже не пришло в голову бежать. Ее охватила слепая, неукротимая ярость. После обрушившегося на нее невыносимого горя, после сверхчеловеческого напряжения, безумной ночи уже не владела собой, выбралась из своего надежного укрытия и разрядила мушкет в безгласого палача. Он жадно хватал ртом воздух, потом послышались булькающие звуки, и замер. Ее всю трясло. Не в первый раз ей приходилось убивать человека. Когда это случилось впервые, ей не было и десяти лет. Играя с арбалетом отца, случайно спустила тетиву, и стрела пробила стоявшего неподалеку ратника. Тогда она билась в истерике от страха, что не миновать геенны огненной. Однако, повзрослев, узнала, как это, когда под ноги положат раскаленные угли, от жара которых закипит его мозг, когда тебя поят напитком из крови и гноя, наполняется им рот, но проглотить нет возможности. Лаской одаряла трепещущего мальчика, хотя сама была исполнена неописуемого беспокойства и страха, но горе Ибрагима придало ей силы и мужества. Что было бы, если бы и она теперь изнемогла ? Марина баюкала его, пыталась согреть своим дыханием и теплом своего тела, и чувствовала, как у нее рвется сердце! Сидя на месте, тихонько напевала, пальцами негнущимися кудри темные перебирала и целовала их сухими губами, из которых сукровица сочилась, думала, потешно даже, что они враги за османскую корону. Оглядываясь назад, пан Станилав Воронецкий искал тот момент, когда в его жизни все пошло прахом… или, наоброт, вовсе не прахом. В тринадцать лет увалень из глуши отцовского поместья, у которого разве что сабля за поясом была да честь шлятянская, был взять в замок воеводы Ежи Мнишека, великого коронного кравчего и пятикратного старосты. За короткое время пребывания Станислава его успели перевоспитат, и быстро усвоил наставления опытных людей. Он проклинал и свой непомерно большой рост, и широкие не по летам плечи, и эти кисти — ах, эти кисти! — он их особенно ненавидел, такие длинные, как будто совсем лишние; он не знал, куда их деть, и то закидывал за спину, то оставлял висеть плетьми, то ерошил локоны под беретом.Не малую роль в его старании поскорей превратиться из деревенщины в светского молодого человека играло желание не казаться смешным перед прелестными дочерьми воеводы. Старшая Урсула распорядилась собой довольно успешно, не искала королевичей и почестей на чужбине, она умела мыслить на редкость практично и крепко. Знала, что богоспасаемой Речью Посполитой на деле властвует не король, избираемый Сеймом, а кучка богатых и влиятельных магнатских родов, покупающих и продающих голоса горластых дворян, как им заблагорассудится. Урсула вышла замуж за князя Константина Вишневецкого, двоюродного брата могущественного магната князя Адама из Брагина. А вот у Марыси – младшей дочери пана Ежи – рыцари да драконы бурно волновали ее жилы и смущали сны. — Вот увидишь, я воссяду в золотом венце и горностаевой мантии! — надувшись перед зеркалом твердила девушка. Вот только в каких землях ей править? – смиряя крылья мечты, говорил разум. Трон Священной Римской империи занят, на троне Речи Посполитой прочно сидит Сигизмунд III, да продлит Господь его дни… Что же ей еще остается, где сыщется ее волшебное королевство? — Разные люди бывают на свете… — заговорил, помолчав, Станислав. — Только представь, семья большая, счастье всякого мужа кровь свою и плоть на руках сильных держать и к небу подбрасывать легко, как подрастут на коня сажать, ветер и зной нещадный показать, а матери - девок наряжать и косы бы заплетать им. — Фу, что за скука! Может ли она привлекать? — воскликнула строптивица. Юноша пожал плечами. — Как кого. Я бы был счастлив. Особенно, если б подле меня была... — Кто? Станислав покраснел, ведь благоговел перед нею и ловил каждое слово. — Ты, Марина…— пробормотал он. Красавица звонко рассмеялась. — Ха-ха! Уж не влюблен в меня? А? Признаться, я не думала, что победила твое одичавшее в деревне сердце. Влюблен? А? Но за откровенность вот тебе награда... Целуй! Ну разве не ясно почему Воронецкий отдался на произвол судьбы, потащившись в Московию за путеводной звездой и своим знаменем ? Он готов был бы душу дьяволу закладывать, лишь бы увериться, что труп, распятый на площади, выволоченный в грязи, есть, дейстительно, сначала возлелеяныый русскими, а потом зверзки убитый ими же, царь Димитр. Азарт, упоение даже мимолетной властью, горячащий кровь риск, страсти – все это даже после лютой кончины венчанного супруга ослепляло драгоценную панну, в недобрый час она сошлась с Заруцким… Итог был известен : их доставили в Москву, провезли по улицам, и вскоре атмана посадили на кол, хлопчика повесили. А Марину…Ее долго держали заточенной в башне, где ее единственной радостью было окошко под самой крышей да краешек голубого неба, сияющий в этом окошке. Но смерти Марины не видел никто. Да, погасло мимолетное сияние, но так и не известно наверняка, удавили ее в темнице либо она сама умерла — от тоски по воле и несбывшейся мечте, особенно когда понимаешь, что все взлеты и падения закончились вот так – еще худшим положением, в которое ты себя поставила, отказавшись от Родины. Но Станислав отказывался верить, отказывался уезжать без гордячки, вытряс из тюремщика, что отдали ее на растерзание варваров — какое унижение для истинной, праведной католички! Это неверие держало на плаву, не давая спиться, скатиться на дно, удариться в богобоязненность и замаливание прежних грехов, наложить на себя руки, отупеть в бездумных развлечениях. — Я все равно тебя найду… — шептал ночью вместо молитвы. Месяцы складывались в года, деньги шли к деньгам в Стамбуле, убивающая наповал невинная улыбка сменилась сдержанной полуусмешкой. Тревожно сегодня было на рынке – новость о смерти пронеслась словно конь, у которого подожгли хвост. По большому базару ползли отчаянные слухи. Ты слышал, ага? Ты слышала, хатун? Турки повторяли эту новость с явным страхом. Султан умер. Неужели султан умер? Как это могло случиться? Вроде бы слег от переутомления? Может быть, на него совершили покушение? И оно удалось? Не может быть! А кто новый Властелин мира ? Как брат Мустафа ?! О, Всевышний, он еще очень мал, а значит всем будет распоряжаться его мать – ведьма Халиме. Все — хорошенькие девушки, престарелые везиры, командиры и губернаторы провинций будут пытаться снискать ее благосклонность, если янычары, представлявшие элитную армию, поддержат ее, сохранит влияние и удачу на всю оставшуюся жизнь. Если же перестанут поддерживать султана, его могут свергнуть с трона. Потрясенные горожане, слонялись повсюду, словно дрожащие призраки — узнали, что еще раньше детей всеобщей любимицы Кесем удушили шелковыми шнурами – кровь Династии проливать нельзя! Станислав научился не выказывать своего отвращения к обычаям азитатов, что османцы, что москали – один черт, и сделал глубокий вздох, твердя себе о цивилизованности Речи Посполитой. После этого направлялся к торговым рядам, прохаживался мимо тысяч ярких мешков, наполненных до краев пряностями и травами: гашишем, хной, гиацинтом, тмином, сандаловым деревом, корицей, льняными семенами, мятой, белым маком, опиумом, амброй, имбирем, мускатным орехом и тысячелистником. Снова вернувшись в излюбленные лавки, пил кофе, обдумывал услышанные новости, интересовался сам, но все тщетно: известий о Марыси не приходило. Укорым шагом Воронецкий миновал длинную галерею, пересек сад, где два фиговых дерева бросали на пруд свои библейские тени, проник в другой внутренний дворик улицы. Там, под низкими арками, осеняющими темный портал, едва не сшиб какого-то юнца. — Прости меня, ага! — всегда старался избегать конфликтов с населением. В ответ глаза смотрели твердо, блестели холодно и сурово, как польская разящая сталь. Уж больно хороша, просто дева-воительница! Хотя, какая воительница, так просто – несчастная женщина, подхваченная ветром войны, и все цепляющаяся за безвозвратно утраченное прошлое, лета не прошли бесследно ни для их тел, ни для сердец. У каждого были свои борения, свои поиски, свои увлечения. Трудно вновь свидеться! Правда, она еще молода и, пожалуй, красивее, чем в пору их пиров в Самборе. В те годы черты ее еще не определились и не так ярко выражали зеркало души и походка отличалась от теперешней царственной поступи, что порой внушает робость окружающим. Все эти превращения свершились вдали от Станислава и не под его влиянием. Судьба переделала и сформировала ее, когда она осталась одна. Страстно припал к ней, сама едва коснулась до его высокого плеча и молвила почти нежно: — Ну, здравствуй, ясный пан. — Кто там у тебя ? — тут только приметил, что качает дитя, точно большую куклу. Личико бледное — полотна белее, ротик синий. Изогнулась вся, к себе притянула. — Это… Ян…— взвилась, точно ужаленная. — Янек! Я нашла в лесу… Он подошел к камину и, разворошив уголья, начал подкладывать поленья, оглядываясь через плечо на обожаемую фею. Чем ярче разгоралось пламя, тем прекраснее казалась она ему, бархатные черные ресницы, мраморного отетенка кожа… На ней был наряд из всевозможных оттенков розового: шаровары почти алые, а вуаль отливала розово-лиловым. Тщеславие и корысть удаляла их друг от друга. «Что мне из того, что предо мной склоняется десяток-другой глупцов? Мне хочется, чтобы предо мною склонились тысячи... Больше! Сотни тысяч!» — заявляла она. Оба понимали, что впереди их ждут страшные, непредсказуемые события, и одному Богу известно, когда встретятся вновь. В стране была готова вспыхнуть новая гражданская война, и в воздухе носились предвестники жестокой междоусобицы: измены, тайные сговоры, подкупы и предательство. — Обещай мне кое-что…— с изяществом ополаскивала пальцы в тазу с розовой водой. — Все, что укажет моя зототая панна… Клянусь Маткой Бозкой и ранами Христовыми! Такие разговоры не принято было вести открыто. Говорила тихо, не поворачивая лица, верный рыцарь же не произнес ни слова. Ему ли не знать, что даже если на устах Мнишек расцветают розы, это вовсе не означает, что не таит шипов.