Потерян и брошен

— Пятый не сбегал, он потерялся, — сказала Клаудия один единственный раз, три дня спустя после побега Пятого из дома. Тогда она была ближе к потустороннему миру; тогда она могла чувствовать странные изменения в структуре своего окружения, хоть и не в состоянии понять этого; тогда она интуитивно поняла, что их брат не сбежал, чтобы они все не думали, он исчез. Отец верил, что блудный сын вернётся, в первый год дети вторили ему и кивали, и Клаудия не стала говорить им, что Пятый не знает дороги назад. Он провалился в свою же созданную кроличью нору и застрял в полнейшем одиночестве. Клаудия хотела помочь ему, позвать, но это было выше её сил, только мёртвых разбудила. Она не могла спать, стала меньше есть и её кожа была даже не белая, а какого-то бледно-серого оттенка. Клаудия подобралась слишком близко к той стороне и тринадцатилетней девочке просто не хватает сил и опыта, чтобы справиться со всем этим. Однажды на занятиях отец спросил их, что они видят впереди, какое их будущее? Лютер и Диего наперебой ответили, что будут защищать мир и людей живущих в нём. Эллисон заявила, что хотела бы жить обычной жизнью, на что получила аж два возмущенных взгляда братьев и спокойный кивок отца, принявшего это к сведенью. Бэн скромно сказал, что неуверен, чем бы хотел заниматься, только то, что хотел бы рисовать и выходить не каждую миссию. — Клаудия, — обратился отец к девочке, которая большую часть времени смотрела сквозь всех них, куда-то в угол. Она выглядит ещё хуже чем вчера; она выглядит так, словно отдаёт своему жизнь кому-то ещё. Это настораживало сэра Харгривза не первый месяц, и он следил за её состоянием. — Где ты себя видишь в будущем? — В Раю, — пожимает острыми плечами девочка четырнадцати лет, выглядящая максимум на десять. Все замолкают и смотрят на неё. — Повтори, — говорит Реджинальд Харгривз, всё не может быть настолько плохо. Это слишком огромный просчёт в защите и безопасности детей. Клаудия невозможно рассудительно-спокойная и приподнимает уголки губ. — Они говорят, что мне лучше уйти сейчас, иначе станет поздно, — Клаудия смотрит им всем за спину. Там никого нет. Конечно, они и не надеялись кого-то увидеть, но биться с невидимым врагом намного сложнее. Впрочем, Реджинальду Харгривзу и не такое чудо было по плечу. У Клаудии не было суицидальных наклонностей, просто кто-то в действительности вытягивал из неё жизнь. — Ему она нужнее, старик, — говорила уже привычно задорная Клаудия, но всё ещё слишком худая и с огромными почти чёрными синяками под глазами. Кому «ему» она никогда не уточняла. Кто бы об этом не спрашивал и какими словами — Клаудия лишь улыбалась, потому что она заключила сделку с теми-о-ком-в-мире-живых-не-говорят. И, действительно, в постапокалиптическом мире жизненные силы, чтобы не умереть от голода и холода — просто необходимы. А Клаудия проживёт и без пары лишних лет или десятилетий. Клаудия считает, что её жизнь разменная монета, на которую у неё, как ни у кого, есть право. А позже, намного-намного позже, взрослая и разбитая на тысячи колющих осколков Клаудия поймёт, что ей надо было дать умереть, когда она ещё могла это сделать. Но нет, ей сейчас спасают жизнь, потому что не пристало людям выбирать мёртвых, а не живых. Её вернули и заставили забыть. Клаудия ненавидит голоса призраков, не ощущает больше связи со всем мирозданием и просыпается по ночам отчего-то либо в слёзах, либо холодном поту с сорванным горлом, хотя совершенно не кричала. Пятому часто снилась семья, дом, привычный мир, в котором он жил и рос. Живой целый прекрасный мир, от которого остались руины, гнившие тела, да пепел в воздухе. Пятый живёт здесь уже два года: он читает всевозможные книги по физике, химии, математике, которые может найти; разговаривает с Долорес о погоде, из неё воистину хороший слушатель; и с трудом переживает осень и зиму. Ему пешком пришлось идти до Калифорнии, но летняя жара может свести с ума не хуже зимы Орегона, поэтому он на пару месяцев остался здесь, в Портленде, найдя уцелевший кусок больницы, размером в два помещения, которые стали одним из-за разрушенной стены. Пятому снилась Клаудия, но не такая, которую он помнит: его Клаудия не такая болезненно острая, отчаявшаяся и почти неживая. Она находится за прозрачной стеной, бьёт-бьёт-и-бьёт по ней руками, кулаками, ногами — бьёт до крови, синяков и глубоких порезов, но не прекращает. Она кричит, она не видит его, она зовёт его — каждую ночь стена становится всё толще, ощутимее и Пятый не может дотянуться до неё. У Клаудии мало времени, сегодня она в последний раз вспоминает его, а Пятый на расстоянии семи метров и никто из них не может сделать и шага. Она говорит, что ему придётся справляться самому; она хочет ему помочь, правда; она просит не сойти с ума от головокружительного одиночества, и не сдерживаясь, усмехается; она пишет окровавленными пальцами на ладони «прощай», улыбается, и выдыхает слабое непомогающее прости. Его, потерянного и нуждающегося хоть в ком-то живом, бросили совершенного одного. На следующий день Клаудия купила свои первые таблетки, чтобы заглушить мертвецов, а единственной живой душе в постапокалипсисе стало жить ещё сложнее.