Все, что происходит в Париже

Серене кажется, что наступил конец мира. — Это же не считается, да? — спрашивает Блэр голосом, полным мольбы. Серена вместо ответа прижимается губами к ее ключице, прикусывает и обводит языком. На чуть загорелой коже остается след. — Это только потому, что мы с тобой остались вдвоем, да? — спрашивает Блэр. Серена наклоняется и оставляет такой же след с другой стороны. Чуть красное пятнышко возле выступающей ключицы. Метка, ее собственная. И еще одна. И еще. Это не считается, но сегодня Блэр принадлежит ей. Она говорит это вслух — пытается сказать, срывающимся голосом, с паузами, Блэр дышит ей в шею и жмурится, смятение на лице сменяется улыбкой, и у Серены на хватает дыхания на то, чтобы договорить. Выходит только: — Сегодня ты… моя, — и этого довольно, она уже сказала больше, чем нужно бы. Можно только надеться, что Блэр не обратит внимания. Улыбка становится кошачьей. У Серены что-то сжимается внутри, и она дергает головой: волосы падают, скрывая ее лицо. Она снова прижимается губами к теплой коже. Трется носом о шею, обводит языком слабые засосы. Что будет, если прикусить там же, а потом еще раз, не переключать внимание ни на что другое? Что будет, если утром останется след, такой же яркий, как дыра в ее собственном сердце? Что будет, если все увидят Блэр с ее, Серены, клеймом? Блэр этого не допустит. Если она и сейчас думает об отговорках и оправданиях, то точно этого не допустит. — Это ничего не значит, — шепчет Серена, неловко отползая назад. Простыни на кровати кажутся слишком скользкими, и ей никак не удается опереться коленом так, чтобы не терять равновесия. Это ничего не значит, и даже если она нелепо повернется или примет странную позу, Блэр заметит, не прокомментирует. Блэр просто не станет вспоминать. У нее останется полно других воспоминаний о Париже. Множество впечатлений, множество встреч. Она вкушает жизнь, наслаждаясь, и то, что Серена вдруг оказалась в ее поле зрения, ничего не значит. Круассаны с шоколадом на завтрак, бесконечный шопинг на обед, дорогое белое вино и нежная рыба на ужин — сладости и изысканных вкусов хватает и так. Наверное, именно поэтому Серена и не может обойтись без горечи. Блэр вскидывает бедра, слегка раздвигает ноги. Серена бросает короткий взгляд на ее лицо: неуверенность совсем сменилась мечтательностью. Интересно, сейчас она представляет себе Чака? Она молчала все лето, но Серена ни за что не поверит, что Блэр перестала о нем думать. Такая любовь не проходит — во всяком случае, не проходит без следа. Может, это безумие и есть этот след, иначе с чего бы она наконец подпустила к себе Серену? Она трясет головой, пытаясь отогнать от себя эти мысли, в самом деле, неужели сейчас время об этом думать? — и тянется вверх, проводит по ребрам, обхватывает грудь. Блэр смотрит на ее руку с интересом и легким нетерпением. — Холодные, — говорит она и неожиданно касается пальцев Серены. Серена от неожиданности чуть не отдергивает их, но потом подчиняется. Блэр тянет ее к себе, и Серена, не понимая, подвигается выше, устраивается на бок, закинув одну ногу Блэр на бедро. Они оказываются лицом к лицу, и Блэр внимательно смотрит ей в лицо, вглядывается так, будто ищет что-то. Серену накрывает волной страха: вдруг у нее все написано на лице, вдруг Блэр поймет? Она подается вперед, слишком быстро, слишком резко, они сталкиваются носами, несколько секунд делят один вдох на двоих. Серена лежит, оцепенев, остро чувствует тепло кожи Блэр, сердце стучит в ушах — а еще одно сердце стучит под ладонью. Серена мягко оглаживает грудь и, осмелев, сжимает пальцами сосок, и Блэр в тот же момент тянется вперед и целует ее. Неожиданно. Непривычно. Правильно. Мир рушится. Чем еще это объяснить? Они всю жизнь были близки как никто, и только теперь… Блэр целуется так, будто пытается убедить ее в чем-то, жадно, глубоко, а отстранившись, снова смотрит в глаза тем странным пронзительным взглядом, который хочется удержать навсегда и одновременно больше не видеть. Серена не может позволить убедить себя: если поверит, то потом ни за что не сможет забыть. Она судорожно вдыхает и прикрывает глаза, опускает руку ниже. Сползает, утягивая Блэр за собой, и та покорно поворачивается на бок, и снова целует, и Серена понимает, что дрожит. Сколько обрывков странных снов, сколько случайных, непрошеных мыслей, но она никогда не думала, что доживет до этого момента, и чувствует себя как никогда неуверенно. Она привыкла все понимать без слов, а сейчас не знает, чего Блэр хочет, не знает, на что Блэр готова, и сердце заходится в истеричном стуке, стоит ей представить, что завтра она проснется и снова окажется в жестоком — одиноком — мире. Что будет, если Блэр проснется рядом с ней? Что будет, если Серена поцелует ее при свете дня? Что будет, если ответом на любые ее слова будет холодное молчание и резкое, ироничное «Ты же не думала, что это всерьез?» Блэр подается всем телом вперед и, ухватив Серену за пальцы, прижимает их к себе. Серена касается осторожно, мягко, водит пальцами по кругу, проникает одним внутрь. У нее по крови растекается пламя, и она боится задохнуться — или утонуть в ответных торопливых ласках. Теперь Блэр терзает ее кожу, оставляя засос за засосом, тянет за волосы, накручивая их на пальцы, как будто пытается забрать себе еще какую-то часть Серены. Как будто ей мало одного сердца. Серена не знает, чего хочет Блэр, но чего хочет сама, знает точно. Доставить удовольствие. Сохранить эту улыбку, легкость движений, запомнить, как Блэр содрогается, когда Серена начинает дразнить ее пальцами. Внезапный прилив смелости — желание сметает все страхи, может, если постараться, не будет холодного ироничного «Ты же не думала», может, вместо него она услышит стыдливое «Доброе утро». Может, ей удастся достучаться до Блэр, донести ту мысль, которую ни за что не сможет озвучить? Она убирает руку и под разочарованный стон Блэр подносит пальцы ко рту, облизывает их, не разрывая зрительного контакта. Глаза Блэр расширяются, а с губ срывается смех. Она удивлена. И снова тянется поцеловать. Серена доводит ее до пика, не спуская глаз с ее лица и смотря, как на нем сменяется россыпь эмоций, желание и нетерпение, нетерпение и властность, Серена трахает ее пальцами и чувствует, как весь мир движется в так с ней, тяжело и резко вдыхая и переворачиваясь с ног на голову. Блэр сжимает в кулак ком сбившейся простыни и что-то шепчет в исступлении, и, когда по всему ее телу проходит дрожь, Серена понимает: она никогда больше не вынырнет из этой бездны. Не сможет забыть, как Блэр выглядит, кончая, и не сможет притворяться, что не помнит, какая она на вкус. Не сможет заговорить с ней, пока в ушах стоит стон и умоляющее «Эс». Блэр тянется к ее бедрам: «Дай я…», — и Серена чувствует, что в глазах у нее стоят слезы. Липкий страх перемежается волнами липкого возбуждения, ее лихорадит, и перед глазами стоит пелена, и может — может, ей это снится? Что будет, если она проснется и поймет, что это всего лишь сон? Что будет, если на самом деле эта мечта потерпит крах? Что будет, если она скажет… — Блэ-эр, — выдыхает она. Блэр падает рядом, улыбается, облизывает губы. Мир рушится. Блэр засыпает прямо так, обнаженная, едва накинув простыню на ноги и прижимаясь к Серене. Сладко дышит, согревая кожу, и не знает, что Серена молча глотает слезы. Что будет, если она скажет «А я ведь люблю тебя»? Она ничего не говорит. Утром Блэр, расслабленно потягиваясь, предлагает: — Пойдем смотреть картины импрессионистов? — не холодно, не иронично, не стыдливо, и Серена думает, может, все так и должно быть. — Я думаю, сегодня я обойдусь без Мане, — игриво говорит Серена. Мир рушится по-настоящему, когда Блэр звонит и взволнованным голосом говорит, что, кажется, встретила настоящего принца.