Лежат между нами на веки вечные не дальние дали – года быстротечные, стоит между нами не море большое – горькое горе…
Вероника Тушнова
Грозовое небо было таким низким, что тяжёлые свинцово-серые тучи, казалось, задевали верхнюю часть арок Бруклинского моста. Где-то вдалеке уже были видны всполохи молний, и прокатывался над проливом Ист-Ривер глухой гулкий гром. – Как будто мало нам будет наводнения! Сергей бросил короткий взгляд на ничего не выражавший затылок сидевшего впереди таксиста, но промолчал. Наводнение жителям прибрежных районов обещали ещё три дня назад, но теперь все только и говорили, что про эту странную грозу: ведь был уже последний день сентября! Сергей знал, что на свете есть куда более странные вещи. А ещё он знал, почему сегодня расколется на тысячи острых осколков тёмное небо над Нью-Йорком. – Сколько мы ещё будем здесь стоять? Таксист развернулся назад всем телом и взглянул на своего пассажира с таким изумлением, словно готов был воскликнуть: «Да он говорящий!» Сергей и правда не проронил ни слова с тех пор, как сел в машину и назвал адрес: Бруклин, угол Уиллоу-стрит и Крэнберри-стрит. Он мог думать только о том, что ждёт его там, он не хотел говорить с таксистом о погоде. – Как повезёт, – равнодушно пожал плечами водитель, снова разворачиваясь к рулю. Сергей слышал, как уже после этих слов он коротко усмехнулся. Подумал, наверное, что везёт туриста из глубинки, не имеющего даже представления о том, что такое нью-йоркские пробки. – А поточнее? Таксист бросил быстрый взгляд в зеркало заднего вида и нервно заёрзал на сиденье. Сергей умел, если хотел, говорить так, словно требовал немедленного отчёта – и далеко не у каждого хватало духа его не предоставить. – Минут двадцать, не меньше. Говорят, на том конце моста полиция всё перекрыла. Опять что-то случилось. Сергей молча кивнул и откинулся на спинку. Взглянул на наручные часы: без пяти пять. В пять пятнадцать будет уже слишком поздно. Он повернулся к окну, за которым всё было серым: небо, вода залива, дома, машины и сам мост. В этом городе всё время что-то случалось. Чаще всего это были вещи, о которых Сергей уже знал, к которым он был готов. Но были и другие – как то, что случилось тридцатого сентября тысяча девятьсот семидесятого года на южном конце Бруклинского моста. Сергей не знал, что это было. Знал только, что этого не должно было быть. Всё было не так. Всё было против. Он понимал, что его попытаются убрать, стереть, уничтожить. Ему казалось, что он к этому готов. Всегда был начеку, всегда видел и слышал то, чего не замечали другие. Больше чувствовал, больше знал. За два месяца ни одна её попытка так и не увенчалась успехом, и он уже готов был праздновать первую победу, как вдруг… случилось. Случилась девочка лет пяти, решившая поиграть в мячик на улице посреди Манхэттена. Случилась машина, которая неслась прямо на неё. Сергей даже не успел ни о чём подумать – приобретённые за годы службы инстинкты сработали быстрее. Потом был визг тормозов, удар, боль, чернота, яркий свет. В себя он пришёл уже в Госпитальном центре Белвью, куда его привезла «скорая». Первым делом спросил, какой сегодня день. Ему сказали, что воскресенье, двадцать седьмое. Сказали ещё, что переломов нет, только несколько сильных ушибов и небольшое сотрясение мозга. Ничего опасного, ему повезло, но придётся остаться в больнице на пару дней. Сергей не хотел оставаться, но первая же попытка уйти закончилась прямо на пороге его палаты, когда у него закружилась голова, и он едва не сбил с ног молоденькую медсестру, разносившую чистые полотенца. То же было и на следующий день. Во вторник ему стало лучше, но он всё ещё вспоминал ту машину и злился. Что ж, по крайней мере, он оценил изящный сюжетный поворот. И в самом деле, если не можешь устранить опасность сам – создай нужные обстоятельства. Машина Сергея осталась недалеко от того места, куда он так стремился сейчас. Наверное, нужно было просто поехать на метро – рядом было несколько станций, – но с подземкой всё было настолько плохо, что даже он предпочёл оставить этот вариант на самый экстренный случай. А теперь уже было слишком поздно и для этого. – Я выйду здесь. Таксист снова пожал плечами, равнодушно глядя на бесконечные ряды машин по ту сторону ветрового стекла. Сергей открыл дверцу, выбрался наружу. Выпрямился и вдохнул тяжёлый городской воздух, в котором к запаху бензина примешивался солёный запах морской воды. Чуть позади была лестница, ведущая на галерею для пешеходов: по мосту здесь почти два километра, но если бегом, то это минут восемь, не больше. Про сотрясение и так и не успевшие пройти за два дня ушибы думать не хотелось. Сергей застегнул «молнию» на тёмной куртке, машинально проверив кобуру: у него было разрешение на оружие, так что в больнице ему лишних вопросов не задавали. Взял с заднего сиденья такси небольшой чёрный рюкзак и закинул его на правое плечо. В последний раз взглянул вперёд, в нависшую над городом свинцовой тяжестью грозу, и захлопнул дверцу.***
Клэр вздрогнула, когда у неё за спиной захлопнулась тяжёлая дверь квартиры. Ей уже не нравилось здесь: воздух пах сыростью и пылью, и ещё было очень пусто, словно в этих комнатах уже много лет никто не жил. Только впереди, за приоткрытой дверью – кажется, это была кухня, – виднелись серые шкафы с чуть покосившимися дверцами. – Ты проходи, проходи! И не удивляйся так: я ведь сразу сказал, что почти все вещи уже увезли, и мы сами вот-вот съедем. Клэр рассеянно кивнула и улыбнулась одними уголками губ: она ужасно устала, и ей совсем не хотелось думать о том, что это не очень похоже на правду. Конечно, странно, что этот человек живёт со своей семьёй в старом полуразвалившемся доме на совсем безлюдной улице, и всё же за эти три дня в Нью-Йорке она видела и куда более странные вещи. – А где же ваша жена? – За дочкой поехала в художественную школу. Они скоро вернутся, а ты иди на кухню, поешь пирога, пока совсем не остыл! Он легонько подтолкнул Клэр в спину, и от этого ей почему-то стало вдруг очень неприятно. Она обхватила себя руками, как будто бы ей было зябко от гулявшего по пустым комнатам сквозняка, хотя на самом деле она просто поняла, что до сих пор не знает, как зовут этого человека, потому что он не назвал своего имени. Не сказал, как зовут его жену и дочь, не спросил, как зовут её саму. Она бы охотно поверила, что последнее ему попросту неинтересно – но остальное ведь правда было странным. Клэр сидела на скамейке на пересечении двух улиц, названия которых ей ни о чём не говорили, когда он подошёл и сел рядом. Она смотрела на тяжёлые серые тучи, словно пытавшиеся придавить огромный город к земле, и прислушивалась к отдалённым громовым раскатам. Через распахнутую дверь магазинчика напротив было слышно, как говорят по радио про грозу. Клэр то и дело поглядывала на витрину: там лежали булочки с румяными боками, политые шоколадом, и свежий хлеб. Уличные часы показывали уже без четверти пять, а она совсем ничего не ела со вчерашнего вечера. Есть хотелось почти всё время, потому что она очень много ходила, а деньги закончились всего за два дня. Всё тело ужасно болело от усталости – и ещё от того, что она две ночи спала на неудобных креслах автовокзала, как будто бы нарочно придуманных для того, чтобы служить орудием пытки. В эту ночь она не хотела возвращаться на вокзал: там было страшно из-за странных оборванцев, которые часто на неё глазели, и из-за полиции, которая равнодушно разгоняла этих оборванцев, а её могла заметить и вернуть в приют. В приют Клэр не хотела, пусть даже ей совсем не нравился этот город – большой, холодный и такой чужой. Она не понимала его – и не хотела понимать. Она хотела только немного поесть, попить горячего – ах, как пахло шоколадом с корицей в кафе на берегу реки! – и поспать хотя бы одну ночь на мягком, в тепле, в безопасности. Она знала, что этого не будет, и что ей придётся спать прямо на улице, под проливным дождём. От этого ей было так тоскливо, что она уже готова была сдаться и пойти в полицейский участок в соседнем квартале: она видела, как четверть часа назад оттуда ехали к мосту патрульные машины. Пора было, наверное, просто признать, что вся эта затея была глупой. Лучше уж и правда вернуться в приют ещё на несколько лет, чем… так. Вот тогда-то он и подошёл к ней: такой вежливый, дружелюбный. Интеллигентный, как какой-нибудь профессор из старых фильмов. Он спросил, не случилось ли у неё что-нибудь плохое. Клэр сначала только угрюмо молчала, но он всё спрашивал что-то своим тихим, вкрадчивым голосом, и она вдруг поверила, что он правда хочет ей помочь. Она просто очень устала. Клэр сказала, что осталась совсем одна после гибели родителей и сбежала, чтобы её не забрали в приют. Ей не хотелось говорить правду, хотя она и не знала, почему. Мужчина сочувственно вздыхал, слушая её. Потом сказал, что обязательно дал бы ей денег на еду и комнату в мотеле, но – вот досада! – забыл дома бумажник. Клэр ничего не ответила, чувствуя себя обманутой и как будто бы ещё более измученной, чем до того, как решилась ему ответить. Он помолчал ещё немного – она не знала, что это называется «выдерживать паузу», – и прибавил, что не может оставить её «вот так», и что его жена будет очень рада её приютить. Он показал фотографию: на ней были молодая женщина и девочка лет восьми. Самого мужчины там не было – это тоже было странно, но Клэр не заметила, Клэр могла думать лишь о том, что, может быть, они приютят её не только на эту ночь, а хотя бы на несколько дней, она ведь могла бы присматривать за девочкой, пока родители заняты. Она знала, как присматривать за детьми, она ведь всю жизнь прожила в приюте. На кухне было так же пусто, как в комнатах – разве что здесь было ещё кое-что из мебели. Старые шкафы, ржавая плита, кухонный стол с исцарапанной столешницей. Клэр медленно стащила с плеча ремень небольшой чёрной сумки, в которой помещались все её вещи, и аккуратно поставила её на пол рядом со столом. – А где же… Она подавилась своим растерянным вопросом, когда на её шею легла сзади чужая холодная рука – и сжала, сдавила так сильно, что ей казалось, будто она слышит, как хрустят хрупкие позвонки. – Не оборачивайся. Голос был таким же холодным, как рука. Клэр вцепилась в край стола, скребнув ногтями по исцарапанному дереву. – Не оборачивайся, иначе придушу. Она знала, что должна послушаться, но не могла, и это было как в каком-то глупом фильме, когда герою говорят, что нельзя оглядываться назад, нельзя смотреть, а он оглядывается, он смотрит, словно что-то заставляет его сделать это. Она резко развернулась, даже не осознав, как ей удалось вырваться из мёртвой хватки, сдавившей ей шею. Клэр успела только понять, что это был совсем не тот человек, который привёл её сюда – не «профессор». А в следующее мгновение её лицо обожгло ударом, и она отшатнулась назад, ударилась спиной о край стола и медленно осела на пол рядом со своей сумкой. Глаза щипало от слёз, а во рту был противный металлический привкус. Её ни разу в жизни не били, и теперь она не понимала, как это может быть, и за что с ней так поступили. Она прижимала руку к горевшей от удара щеке. В уголке губ запекалась капелька крови. Спина болела так, словно ей сломали позвоночник. – Ну что уже случилось? В кухню вошёл ещё один – тоже не «профессор». Клэр чувствовала, как сердце бьётся где-то в горле, давит, мешает дышать. Голова кружилась от страха, и она всё никак не могла поверить, что это правда происходит с ней. Этого ведь не может быть, чтобы они просто взяли и убили её, вырезали из неё все органы, продали её по частям где-нибудь в Мексике. Она знала, что такое бывает – видела на первых полосах местных газет, – но только не с ней, не с ней, не с ней! Ей было очень плохо и больно, но ей только исполнилось четырнадцать лет, она не хотела умирать! Клэр и сама не знала, откуда у неё взялись силы, чтобы вскочить на ноги, откуда взялась смелость, чтобы броситься к дверям мимо своих обидчиков. Она успела схватить с пола вещи и, когда тот, что стоял ближе к выходу с кухни, попытался заступить ей дорогу, толкнула его сумкой в бок. Не помня себя она добежала до двери и принялась отчаянно дёргать за ручку и наугад поворачивать трясущимися руками замки. Она не замечала, не понимала, что никто не пытается её остановить. Поняла, только когда обернулась и увидела «профессора», стоявшего у неё за спиной: он улыбался и помахивал кольцом с ключами. Ей никогда в жизни не было так страшно. Он больно ударил её по лицу и сказал, чтобы она не смела поднимать на них глаза, если не хочет, чтобы ей свернули шею. Клэр не хотела, но не понимала, зачем это, если они всё равно собираются её убить. А если и не собираются, то она ведь не выживет, если они вырежут из неё всё, что можно продать. В той газете, которую она видела, писали, что продать можно многое, почти всё. Потом двое других схватили её за плечи. Сумка упала на пол, и жалобно звякнул на застёжке «молнии» брелок в виде маленького серого ослика. Ослик остался в прихожей совсем один, а Клэр потащили в дальнюю комнату: один раз она попыталась вырваться, но державшие её руки так больно сдавили ей плечи, что сразу закружилась голова. Комната была такой же старой, пыльной и пустой: в ней было только криво заколоченное досками окно и полуразвалившаяся металлическая кровать у стены. На кровати лежал матрас в узкую красную полоску, из которого кое-где торчали ржавые пружины: Клэр успела разглядеть это до того, как кто-то вытолкнул её на середину, ударив кулаком между лопаток. Руки отпустили её, и сразу стало легче дышать – зато стоять было очень трудно, хотелось лечь на пол и отползти в уголок, где никто её не тронет. Она стояла, молчала, дрожала от страха, как маленький котёнок, окружённый собачьей стаей, не поднимала глаз. – Раздевайся.***
Крэнберри-стрит, 5. Сергей едва не сбил с ног продавца газет, вихрем несясь по улицам Бруклина. Он смог бы пройти по этим кварталам с закрытыми глазами, сотрясением мозга и помутнением рассудка, он знал здесь каждый дом и каждый проулок. Ему ведь правда казалось, что он готов. Он помнил, как здесь всё было – будет – в две тысячи четырнадцатом. «Старбакс», пиццерия, большой мебельный магазин «Уэст-Элм», уютные зелёные парки. Сейчас всё было иначе: между жилыми домами то и дело попадались заброшенные, ощерившиеся осколками оконных стёкол. Только в конце семидесятых сюда станут съезжаться молодые художники, чтобы снять для своих студий дешёвые просторные чердаки, а ещё через тридцать лет всё заполонят роскошные офисы. Нью-Йорк семидесятых был плохим местом – особенно для девочки, которой всего три дня назад исполнилось четырнадцать лет. На Манхэттене уже начали строить Южную башню Всемирного торгового центра, а берега Бронкс-Ривер были завалены ржавыми остовами автомобилей. Те, у кого были деньги, уезжали жить в пригород, а некоторые районы города больше напоминали свалки. Стены домов были так изрисованы граффити, что не видно было живого места. На улицах Манхэттена спали бездомные. Каждый день совершались десятки поджогов. В метро спускались только самые отчаянные – те, кто никого не боялся, и те, кому уже ничего было не страшно. В заколоченных и заброшенных домах селились бездомные, которым не хватило манхэттенских улиц, и устраивались притоны. По Таймс-сквер разгуливали женщины сомнительных моральных устоев, а по Центральному парку – грабители и насильники. В семьдесят пятом туристов будут встречать брошюрой «Добро пожаловать в Город Страха». Церковь, приходская школа, таверна на другой стороне. Сергей остановился возле пустой скамьи на углу Уиллоу-стрит – так резко, словно налетел на невидимую стену. Он тяжело дышал, пристально глядя на трухлявые доски. Он знал, что это была та самая скамейка, на которой сидела Клэр: вот магазин с распахнутой дверью, из которого слышно радио, а вот часы. Она не помнила точно, сколько было времени, когда она ушла с той тварью. Помнила только, что, когда она взглянула на них последний раз, было десять минут шестого. Сейчас – семнадцать. Всё-таки опоздал. Всё должно было быть не так. Он должен был найти её в тот день, когда она только приехала в Нью-Йорк, а вместо этого так глупо угодил в больницу. Он и тогда должен был вырваться, сбежать, идти, ползти туда, где она, искать её и найти – и единственным, что его останавливало, было осознание того, что он должен себя беречь. Если с ним что-то случится – ей уже никто не поможет. Он не хотел думать о том, что что-то уже могло случиться с ней. Так не должно было быть – но он уже вмешался. Всё могло измениться прямо сейчас. Он не хотел думать об этом – и не хотел думать о том, как Клэр сидела на этой скамейке, потерянная, измученная, голодная, и смотрела на витрину, в которой был свежий хлеб, и никто не подошёл к ней, кроме той твари. По улице с воем промчалась пожарная машина: Сергей знал, что рядом была пожарная часть, а в Бруклине каждый день что-нибудь горело. Он развернулся и бросился обратно, не замечая взглядов редких прохожих: туда, где между Бруклинским и Манхэттенским мостами притаился состоявший почти из одних заброшенных домов квартал. Он знал, что туда увели его Клэр.***
Пальцы не слушались её, спотыкались о пуговицы, а грубые смешки отскакивали, точно мячики, от голых стен, и больно били по лицу. Её трясло от страха и от стыда, но они обещали, что не тронут её, если она просто разденется и даст посмотреть. Она не понимала, зачем им это – потому что она ведь не такая, как те женщины с плакатов в центре города, куда приходят и платят деньги за то, чтобы смотреть. Нет, она не понимала. Наверное, и не верила тоже. Знала только, что они снова будут её бить, если она откажется. Она бы бросилась в окно, если бы там не было этих досок. Здесь пятый этаж, этого было бы достаточно. Они смеялись и торопили её. Кто-то вырвал у неё из рук кофту, когда она попыталась прикрыться. Они говорили, что она страшная, тощая и похожа на облезлую кошку с помойки, и что рёбра у неё торчат, как у стиральной доски. Она не поняла, почему один из них сказал, что «это, наверное, как на скелете лежать». Она уже совсем ничего не понимала. Холодный воздух царапал обнажённую кожу. Она ещё пыталась прикрыться, ещё просила, чтобы её отпустили – они ведь обещали, – и клялась, что никому ничего не расскажет. Она знала, что ничего этого не будет – ещё до того, как кто-то снова схватил её за шею. Её толкнули к одному, потом – к другому. Схватили за плечи, схватили за руки, чтобы она не мешала смотреть, не мешала трогать. К ней ни разу в жизни никто так не прикасался, и это было так страшно, так мерзко, и ей казалось, что вся комната заполнена этими руками, безжалостно хватавшими её тело. Она закричала, потому что это было неправильно, так не должно быть, так не бывает – и тогда одна из этих рук ударила её в живот. Она замолчала, задохнулась, подумала, что больше никогда не сможет дышать. Она упала на пол, и кто-то сверху сказал ей, что она может кричать, сколько угодно, но её никто не услышит, и никто не придёт, чтобы ей помочь. Она из последних сил проронила своё «вы же обещали». Ответом ей был грубый смех: у неё ведь «и смотреть-то не на что». Потом кто-то рывком поднял её на ноги и ударил по лицу – она уже не спрашивала, за что. В горле застрял горький комок, не давая дышать, и очень хотелось плакать, но она почему-то не могла. Её бросили на кровать лицом вниз, и чья-то рука снова схватила её за шею, вдавила в жёсткое, скрипучее, пахнущее сыростью и плесенью. Плесень забила ей грудь, и она стала задыхаться, и ей казалось, что её вдавливают в пол, в бетонные плиты подвала, в сырую холодную землю, где так много червей и крыс: они станут есть её, а она всё будет чувствовать, она будет кричать, но никто не придёт. Она видела в свой первый день в Нью-Йорке, как на улице лежал без сознания какой-то мужчина, а все просто шли мимо, и только один из прохожих бросил своему спутнику, что надо бы вызвать полицию или «скорую». Она знала, что там, где она выросла, такого бы не случилось. Она ненавидела этот город, в котором никому не было дела до чужой боли. Кто-то уронил ей на спину бетонную плиту – так ей показалось, потому что стало вдруг очень тяжело, и уже совсем невозможно было дышать. Ржавые пружины впились ей в живот, и она страшно закричала – у неё совсем не осталось воздуха, но она всё равно закричала, понимая в это мгновение всем своим существом, что она сама во всём виновата, и теперь это случится, и это уже никак нельзя исправить, потому что это неизбежно, неотвратимо, необратимо. Ей хотелось позвать маму – но она знала, что та не придёт, потому отец изрубил её топором, когда Клэр было всего два дня. Кто-то вывернул ей руки, заломил за спину. А потом небо раскололось и упало на землю.***
Оглушительный грохот прокатился по пустым комнатам и коридорам, когда Сергей выстрелил в замок на входной двери. Распахнул её. Взгляд сразу упал на небольшую чёрную сумку с брелоком в виде маленького серого ослика. Клэр. Первого он встретил в дверях дальней комнаты и ударил его по шее ребром ладони. Перешагнул через осевшее на пол тело и молча двинулся на «профессора». Тот пятился, беспомощно оглядываясь по сторонам: они не привыкли иметь дело с мужчинами, только с девочками, которых они приводили в своё логово. Носовая кость противно хрустнула, когда Сергей ударил его в лицо, а потом – по голове. Третьего он стащил с кровати за ворот свитера и оттолкнул в сторону, стараясь не смотреть на Клэр. Он знал, что, если посмотрит, не сможет сдержать себя и своими руками убьёт всех троих – а этого было нельзя. Этого, последнего, он ударил о стену головой, и снова хрустнули в тишине ломающиеся кости. Самое трудное было не это. Самое трудное – это взглянуть теперь, после всего, на Клэр и не сорваться. Не загрызть себя самого насмерть за то, что он должен был успеть раньше. Сергей снял рюкзак, поставил его на пол возле кровати, и принялся расстёгивать куртку. Внутри всё переворачивалось при виде страшных синяков на хрупком теле, при мысли о том, что ей уже пришлось пережить, и о том, что только могло бы случиться. Он успел главное: не допустил самого страшного. – Не надо… пожалуйста, не надо… Ей было нечем прикрыться, но она всё равно пыталась спрятаться на этом голом матрасе, сжаться в комочек, обернуться маленьким колючим ёжиком, которого никто не тронет, потому что у него такие острые иголки. Сергей замер на мгновение, потому что в её голосе было больше боли и страха, чем он мог вынести, и ещё он не смог сразу понять, что она думает, будто он хочет тоже. Да только что же могла она подумать, бедная, до смерти напуганная девочка, когда он ворвался в эту комнату и за несколько мгновений расправился с теми, кого она сама ни за что не смогла бы одолеть? А теперь стоял рядом и снимал с себя куртку? Сергей ничего не сказал – просто накрыл её бережно и осторожно сел рядом. У куртки была мягкая и тёплая подкладка: теперь ему даже казалось, что он нарочно выбрал именно такую. Клэр перестала жалобно всхлипывать и затихла, точно мышонок, оказавшийся вдруг в маленькой тёплой норке. Она ещё не решалась взглянуть на него, но больше не пыталась спрятаться. – Всё хорошо, Клэр. Я пришёл забрать тебя отсюда. Она почувствовала, как сердце пропустило удар – от этого голоса и от того, как он произнёс её имя. Она не хотела спрашивать, откуда этот человек его знает. Ей казалось, что она уже слышала этот голос во сне – такой удивительно тёплый, мягкий, родной. Она прерывисто выдохнула, чуть повернула голову и взглянула на него поверх воротника его куртки, которая согревала её. У него были синие глаза – это всё, что она заметила. Это всё, что имело для неё значение в ту минуту, когда он пришёл и отменил неизбежность. Сергей улыбнулся, чувствуя, что она узнала. Ещё не поняла – нескоро поймёт, – но уже узнала, и это было самое важное. Так должно было быть – во всех мирах, во всех временах. Клэр неловко попыталась сесть, и он помог ей, осторожно придержав её за плечи. Закутал её в куртку, казавшуюся на ней такой огромной. Она молчала и только растерянно смотрела, как он расстёгивает «молнию» на рюкзаке и достаёт оттуда термос. Откручивает крышку и наливает в неё горячее, душистое, золотистое. – Не бойся, попей! – Он ласково улыбнулся, помогая ей взять дрожащими руками тёплую металлическую крышку. – Это ромашка, чтобы успокоиться немножко. Наверное, это было очень странно: поить её, измученную, раздетую, горячим ромашковым чаем, когда в нескольких шагах от них лежат без сознания, в крови, трое напавших на неё тварей. Но Сергей слишком хорошо знал её. Он знал, что ей было нужно сейчас. Тёплая куртка, горячий чай и «всё хорошо». – Тебе очень больно? Клэр взглянула на него – ему почему-то показалось, что виновато, – и едва заметно кивнула. Он снова потянулся к рюкзаку и достал упаковку таблеток – хоть какой-то прок от тех трёх дней в больнице. – Выпей пока одну. – Сергей вложил в дрожащую тёплую ладошку круглую белую таблетку и мягко прибавил, видя, что Клэр отчего-то всё медлит: – Это просто обезболивающее. Говорят, очень хорошее. Клэр снова чуть заметно кивнула и очень аккуратно, чтобы не выронить, поднесла таблетку к губам. Сергею всё-таки пришлось придержать крышку термоса, пока она пила, потому что у неё очень дрожали руки, и она едва не расплескала весь чай. Он спросил, хочет ли она ещё попить, но Клэр только покачала головой. Она молча сидела, подтянув колени к груди и кутаясь в его куртку, глядя прямо перед собой и изо всех сил стараясь не смотреть на тех. Она думала о том, что было, и о том, что могло бы быть. Она сама не заметила, как горячие, горькие слёзы потекли по её щекам, и в груди стало очень больно от рвавшихся из неё рыданий. Она помнила только, как сильные, добрые руки бережно прижимали её к тёплому плечу, и мягкий голос из сна тихо повторял, что всё хорошо.***
Сергей готов был просидеть так до самой ночи – обнимая её, утешая, успокаивая себя мыслью, что он правда успел. Но это было ещё не всё, ещё многое нужно было сделать и после этого, главного. Он подождал немного, пока Клэр не притихла у него на плече, а потом чуть отстранился и заглянул ей в лицо. Господи, совсем ребёнок. – Клэр, милая, нам нужно уходить. Сможешь одеться, пока я кое-что сделаю? Он понимал, что после всего, что с ней случилось, она не станет расспрашивать его сейчас о том, откуда он знает её имя, откуда он узнал, что она будет здесь. Она и правда не спрашивала ни о чём. Не удивлялась даже этому «милая». Она слышала тепло в его голосе, и только это сейчас было важно. Клэр кивнула, и Сергей, улыбнувшись ей, поднялся с кровати и принялся собирать с пола её одежду. Она вздохнула украдкой, когда он выпустил её из своих рук, и закуталась в тепло его куртки, стараясь не смотреть на тех, стараясь не вспоминать, как они смеялись и называли её страшной. – Не уходи, пожалуйста! Вдруг они очнутся? Она сама испугалась того, как хрипло и надтреснуто прозвучал после криков и надрывных рыданий её голос. Она отчаянно цеплялась за рукав Сергея, который аккуратно положил на край кровати её одежду и уже собирался уйти. – Не бойся, я буду совсем рядом! – Сердце обливалось кровью от того, как умоляюще она смотрела на него. – Клэр, мне очень нужно это сделать… Чтобы они никого больше не обидели, понимаешь? Она с усилием разжала тонкие пальцы, подаваясь назад, придерживая сползавшую с плеч куртку. Опустила глаза на свои покрытые синяками руки и тихо-тихо проронила: – Понимаю. – И прибавила, чуть помедлив и подняв на него полные горечи глаза: – Ты ведь меня не бросишь? – Ну что ты! – Сергей наклонился к ней и ласково взъерошил ей волосы. – Вот, видишь, я все свои вещи здесь оставляю. Я ведь не смогу без них уйти, правда? Клэр неуверенно улыбнулась одними уголками губ и чуть пожала плечами. Она чувствовала в глубине души, что он не бросит. Человек с таким голосом не может просто оставить её здесь. Это было очень мерзко – снова оказаться в одной комнате с этими совсем без одежды, – и Клэр всё пыталась спрятаться за оставленной ей курткой, словно за ширмой, способной надёжно отгородить её от ненавистных взглядов и прикосновений. Это было неудобно, и у неё очень болело всё тело, и руки ужасно дрожали, поэтому всё получалось медленно и неуклюже. Она вздрогнула, услышав грохот со стороны кухни. Снова вспомнила про пирог. Дура, Господи, какая же она была дура… – Что случилось, маленькая? Она даже не заметила, как Сергей вернулся в комнату и присел перед ней, мягко заглядывая ей в глаза. Она так и не смогла застегнуть кофту – но он не смотрел, и ей совсем не было страшно, потому что он ведь видел её такой и не сделал ей ничего плохого. – Не получается, – горько всхлипнула Клэр, совсем по-детски пытаясь вытереть слёзы рукавом. – Что не получается? – Пуговицы… Она понимала, что это ерунда, и она должна была справиться с этим сама, не должна была отвлекать его от того важного, что он хотел сделать, но он совсем на неё не рассердился. – Пуговки не слушаются? Ай, какие! – ласково проворчал Сергей, быстро и ловко застёгивая её кофту. Потом он взял куртку Клэр и осторожно помог ей надеть её, то и дело спрашивая, не больно ли ей. Клэр было больно, потому что ей ведь выворачивали и заламывали за спину руки, но она терпела. Только попросила потом, когда куртка была надета и застёгнута, ещё немножко попить. – Ты сможешь идти? Клэр неуверенно кивнула, чувствуя, как разливается внутри тепло от ромашкового чая. Её немного клонило в сон, и усталость разливалась по телу тягучей волной, но она бы ни за что на свете не осталась в этом месте. – Я бы взял тебя на руки, но нам лучше не привлекать к себе внимания на улице. Хочешь я тебя вниз отнесу? Клэр очень хотелось узнать, каково это – когда тебя берут на руки, – но она покачала головой, потому что он ведь уже так много для неё сделал. – Нет, спасибо, я попробую сама. Сергей мягко поддержал её под руки, когда она поднималась с кровати, и дал ей минутку просто постоять, чтобы она привыкла. Он знал, что у неё сильный ушиб спины, и ещё знал, что её били в живот и по лицу. Он достал чистый белый платок и дал ей, чтобы она могла прикрыть разбитые губы. К ночи, наверное, проступит синяк на левой скуле – но это ничего, с этим они справятся. – А что будет… с этими? – дрогнувшим голосом спросила Клэр. – На другой стороне улицы есть телефонная будка. Я вызову полицию, как только мы спустимся вниз. Сергей поднял с пола рюкзак, закинул его на правое плечо. Становилось чуть легче, когда он думал, что эти твари больше никому не причинят вреда. – А как же они докажут, если я уйду? Клэр взглянула на него с таким отчаянием, что снова защемило в груди. Он понимал, что она готова остаться, чтобы только никому не пришлось пройти через такое, и ей, конечно, было бы очень больно оттого, что придётся кому-то рассказать, но она была готова пойти на это. У неё всегда было доброе сердце – даже когда её вынудили сделать страшное. Довели до края и столкнули в чёрную пропасть. – Пойдём, я тебе кое-что покажу, – тяжело вздохнул Сергей. Он не хотел показывать. Надеялся, что обойдётся без этого. Теперь понимал, что нет. Клэр послушно пошла с ним, чуть прихрамывая на левую ногу. Он придерживал её за локоть и поэтому почувствовал, как по её хрупкому, измученному телу прошла дрожь, когда он привёл её на кухню. – Видишь? Этого будет достаточно. Клэр с ужасом и отвращением смотрела на разбросанные по полу фотографии. На всех были девушки – чуть старше неё и почти ровесницы. Все без одежды, прикованные наручниками к спинке той самой кровати. – И… давно? – Пять лет. Она отступила на шаг назад, бросив лишь один короткий взгляд на отодвинутый шкаф и выломанные из обшивки стены доски. – Ты из полиции? – Нет. – А как же ты… – Давай просто уйдём отсюда, хорошо? Обещаю, я всё тебе… объясню. Только не здесь. Клэр ещё несколько томительно долгих мгновений пристально вглядывалась в его глаза, а потом тихо сказала: – Хорошо. Она поспешно вышла следом за ним из кухни, вцепившись тонкими пальцами в рукав его куртки: ей было страшно даже представить, что она могла бы остаться там одна с этими ужасными фотографиями. Страшнее было только представлять, что она сама могла бы быть на одной из них. Сергей поправил на плече ремень своего рюкзака и легко поднял с пола её сумку. Разбитые губы Клэр дрогнули в улыбке, когда она увидела своего маленького серого ослика. – Возьмёшь меня за руку? – мягко спросил Сергей. Она молча сжала его пальцы. Полицейская машина с воем промчалась по улице, заставляя редких прохожих в испуге прижиматься к стенам домов. Сергей стоял в полумраке одной из арок, чуть в стороне от телефонной будки, из которой он позвонил в отделение и сообщил о том, что слышал из заброшенного дома крик девочки. Можно было бы уйти сразу после этого, но он остался. Хотел убедиться. Клэр тоже хотела. Она стояла рядом, прижимаясь к его руке, и молча смотрела, как выволакивают из дверей подъезда её обидчиков: судя по тому, как обращались с ними полицейские, фотографии они увидеть уже успели. Она понимала, что теперь уже всё позади, но ей всё равно было очень больно и страшно. Она уткнулась лбом в тёплое плечо и закрыла глаза, слушая удаляющийся вой полицейских сирен. – Не бойся, Клэр. Всё уже закончилось. Он знал, что это неправда, и что всё только начинается, но всё равно так сказал, и обнял её за плечи, и осторожно погладил по спине, чувствуя, как её оставляет понемногу болезненное напряжение. Он сделал бы сейчас всё что угодно, чтобы только утешить её, и чтобы она поверила, что её правда никто не обидит. – Спасибо… – тихо-тихо выдохнула ему в плечо Клэр. Она бы хотела рассказать, как благодарна ему за всё, что он сделал, но не знала слов, способных выразить это. Она не знала, как рассказать о неизбежности и о том, как её тяжесть спадает с измученного сердца. – Ты ведь голодная, да? – Сергей улыбнулся, когда Клэр чуть отстранилась и растерянно взглянула на него. Неудивительно, конечно, что она и сама забыла об этом после такого. – Кушать хочешь? – терпеливо повторил он. – Да… очень хочу, – смущённо, почти виновато призналась Клэр, опустив глаза. – Я со вчерашнего вечера ничего не ела, потому что у меня совсем не осталось денег. Глаза снова защипало от слёз: вот и попалась, как глупая птичка в силки. – Тогда пойдём скорее! Сергей взял её за руку и мягко потянул за собой, но Клэр не двинулась с места. – Ты меня покормишь? – спросила она с таким трогательным удивлением, словно он пообещал подарить ей сказочную жар-птицу. – Конечно, покормлю. Что же в этом такого странного? – Он хотел прибавить «после всего», но не стал. Не нужно напоминать ей о том, что ещё долго будет сниться ей в кошмарах. Нужно отогреть её, помочь поскорее забыть. Если бы только это было возможно. – Просто так? Сергей тоже замер, чувствуя, как сердце пропустило удар. Он боялся, что так будет, и всё же это оказалось тяжелее, чем он думал. Он не стал ни о чём расспрашивать, он знал, что те твари говорили ей, что она зря рассчитывала на бесплатную еду, потому что прежде она должна отработать. Больно было знать, что она ищет это и в нём. – Ты ведь знаешь, что я не такой, – очень тихо проговорил Сергей, надеясь, что она сможет понять. Она молчала целую минуту, целую вечность. Она смотрела на него своими горькими глазами и решала для себя что-то бесконечно важное. – Знаю, – медленно проговорила она наконец. – Не знаю только, откуда. Сергей облегчённо улыбнулся, и она улыбнулась ему в ответ одними уголками разбитых губ, и он снова потянул её за собой, уводя прочь от страшного дома с заколоченным окнами. Он старался не думать о том, что была другая Клэр – та, что останется там. Ему казалось, что он слышит её крики.***
В маленьком кафе на Гарден Плейс было тихо, тепло и уютно. Мягкий жёлтый свет заливал небольшой зал с дюжиной столиков, за которыми в этот вечер сидели всего-навсего три человека. Сквозь большие, хотя и не очень чистые окна не видно было стоявшего на другой стороне улицы, чуть правее, сгоревшего дома, и казалось, что этот уголок огромного города и даже можно назвать безопасным. – Я подралась. Клэр смотрела на официантку маленьким колючим ёжиком, спрятавшись наполовину за плечом Сергея и так отчаянно вцепившись в его рукав, будто была уверена, что её вот-вот схватят и заберут у него навсегда. – Дети… – Сергей с виноватой улыбкой пожал плечами, словно расписываясь в собственном бессилии уследить за этой вот задиристой девчонкой. Он затруднился бы сказать, насколько убедительно это выглядело со стороны, но снова предлагать помощь стоявшая за стойкой официантка не стала. Решила, должно быть, что девочка не стала бы прятаться за спиной у того, кто поднял на неё руку – да ещё так, словно он-то и есть её последний защитник. – Ты что хочешь? Клэр хотела сэндвич с индейкой, вишнёвый пирог и ещё то пирожное с витрины, со сливками и яркими ягодами малины: она видела такое раньше и всегда очень хотела его попробовать. Но она совсем не умела просить – даже если её спрашивали с такой искренней заботой, что случалось с ней, вообще-то, нечасто. Почти никогда. – Просто… что-нибудь, – чуть слышно проронила она, опустив глаза на выложенный коричневой плиткой пол. Теперь, когда страх почти совсем отпустил её, она чувствовала, как сильно ей хочется есть: ей казалось, что внутри у неё будто бы медленно скручивается кусок колючей проволоки, и она была бы рада даже засохшей корочке хлеба. А этот странный человек с синими глазами и тёплым голосом ведь очень добрый: он спас её от страшного, и, конечно, угостит её чем-нибудь получше. – Ты садись пока… Хочешь, вон там, у окна? Клэр кивнула и осторожно пошла к дальнему столику. Голова немного кружилась, и ей хотелось снова взять тёплую руку, которая не давала ей упасть, но приходилось только придерживаться за округлые спинки стульев. Она села спиной к залу, лицом к окну: так на неё не глазели бы другие посетители, а редким прохожим, конечно, не было никакого дела до сидящей в кафе девчонки. – Можно… спросить? Сергей поставил в угол свой рюкзак и сумку Клэр. Повесил на стоявшую там же вешалку куртку и опустился на стул. Чуть подтянул рукава чёрного свитера и взглянул на неё всё с той же мягкой улыбкой. – Конечно, можно. Было много вещей, о которых он не смог бы ей рассказать – здесь и сейчас. Но, может быть, она и не станет спрашивать о них. – А… как тебя зовут? – Сергей. Он смотрел с улыбкой в глазах, как Клэр трогательно хмурила бровки, пытаясь вспомнить, где и когда она слышала это странное имя. Он знал, что сейчас она ещё не сможет. Возможно, не сможет и потом. Важно было не то, что она помнила, а то, что она чувствовала. – А откуда ты меня знаешь? – Я видел тебя в приюте, в Ласби. – Так ты за мной… следил? – Ну почему же сразу «следил»? Так, присматривал. Он сказал это прежде, чем вспомнил о том, как говорил почти теми же словами в другой жизни. О той всегда было вспоминать тяжелее всего. – Я что-то не то сказала? Сергей взглянул на испуганно сжавшуюся на своём стуле Клэр. Пожалуй, объяснение того, отчего он так резко переменился в лице, относилось именно к «не здесь и не сейчас». – Нет, что ты, это я… так. Вспомнил кое-что. Он снова улыбнулся – чуть вымученно, потому что тоже очень устал, – но Клэр было довольно и этого, чтобы выдохнуть облегчённо и робко улыбнуться в ответ. Фотографий, на которых ей было четырнадцать, у неё не осталось, но она рассказывала Сергею, что волосы у неё тогда были почти совсем рыжими и потемнели только к двадцати. Теперь он видел, что это и в самом деле было так, и узнавал этот рыжевато-золотистый оттенок, которым её волосы всегда отливали на солнце. Они были такой же длины, как в тот день, когда она приехала в Припять – это было в другой жизни, но он помнил, – и прикрывали тонкую шею. Черты лица были ещё по-детски мягкими, а на носу и на лбу были рассыпаны смешные веснушки, которые совсем пропадут потом. Глаза тоже потом станут другими – растеряют детскую голубизну, будут серо-зелёными, – но и теперь уже они были похожи на тихую лесную реку, переполненную невыразимым. Она была совсем другой – и такой же. Такой же, как женщина, которую он любил. Тарелки тихонько звякнули, когда официантка поставила их на стол и поправила красную клетчатую скатерть. Клэр вскинула на Сергея растерянный взгляд, но не решилась спросить, как он узнал и об этом. Перед ней стояли тарелки с вишнёвым пирогом и сэндвичем с индейкой и чашка горячего шоколада. – Я знал, что ты сбежала из приюта, – продолжил Сергей, лишь улыбнувшись снова в ответ на её немое удивление. Она ещё поймёт, что он знает всё, что она любит. Не сейчас, потом. – Я хотел помочь тебе, правда. Хотел найти тебя ещё тогда. Но так получилось, что я угодил в больницу, и… Прости, я знаю, что это не оправдание. Клэр удивлённо взглянула на него, отломив кусочек хлеба. Она никак не могла понять, отчего он говорит так, словно был обязан что-то делать для неё и винил себя за то, что у него не получалось. Ей было неловко разглядывать его – хотя и очень хотелось, – но она всё равно никак не могла отделаться от мысли, что уже видела его прежде. Может, и правда, в приюте? Она этого не помнила, но чувствовала что-то знакомое, почти родное, когда он улыбался ей своей тёплой улыбкой, когда смотрел на неё своими синими глазами. – А сейчас с тобой всё хорошо? Она и сама удивилась той тёплой заботе, что прозвучала в её голосе. Словно она и правда говорила с кем-то бесконечно ей дорогим – с самым близким своим другом, которого она не видела много-много лет. – Всё хорошо, – благодарно улыбнулся ей Сергей. Нет, всё такая же. Всегда была и будет такой. – А как ты узнал, где я буду? И зачем… зачем тебе всё это? Клэр чувствовала, что он не ответит ей, и отчего-то знала, что это не потому, что он не хочет. Он правда не мог – но она всё равно умоляющие смотрела на него. – Я не могу тебе рассказать. Сейчас – не могу. – Сергей наклонился чуть ближе к ней и мягко сжал её предплечье. – Я обещаю, что потом всё-всё тебе расскажу. Понимаю, тебе трудно поверить мне после… после того, что было, но… Ты ведь чувствуешь, что я тебя не обманываю, правда? – Правда, – тихо ответила Клэр. Помолчала немного, потому что ей трудно было сказать другое, но она ощущала тепло его руки даже через рукав куртки, и это отчего-то придало ей решимости. – Я тебе очень верю, – искренне призналась она. – Не так, как тому, который… с которым… К горлу подступил горький комок, и она запнулась, вытерла быстро тыльной стороной руки пробежавшую по щеке слезинку. – Я понимаю, – утешающе, ободряюще улыбнулся ей Сергей. – Мне с тобой очень спокойно, – чуть слышно, почти смущённо прибавила она. Клэр больше не пыталась убедить себя в том, что она разбирается в людях – только не после того, что было, – но во всём, что он делал, ей виделась тихая, надёжная уверенность. Она была во взгляде его тёплых синих глаз и в том, как он сидел, чуть развернувшись к залу, цепко вглядываясь в каждого, кто проходил мимо – и от этого Клэр казалось, что он в любое мгновение готов податься к ней, прижать к груди, укрыть от опасности, как птица укрывает большими тёплыми крыльями своих птенцов. Где-то над городом прокатывались один за другим глухие, гулкие раскаты грома, но здесь было тихо и светло. – Всё такое вкусное… Клэр осторожно вытерла салфеткой разбитые губы. Обезболивающее ещё действовало, и она правда почти не чувствовала боли, только страшную усталость, но знала, что это ненадолго. – Это ещё не всё! – Не всё? – А как же десерт? Глаза защипало от слёз, когда Сергей взял у официантки маленькое блюдце с синими цветочками и поставил перед ней. На нём лежало то самое пирожное со сливками и яркими ягодами малины, которое она видела раньше только через стекло витрины. – Я всегда хотела такое попробовать, – тихо-тихо проронила Клэр, глядя на него, как на чудо. В эту минуту она почти готова была поверить, что это только сон, и на самом деле она лежит на уличной скамейке под проливным дождём. Или прикованной к спинке старой кровати. – Спасибо… Сергей улыбнулся и осторожно убрал упавшую ей на лицо прядь тёмно-рыжих волос. В четырнадцать она ещё носила чёлку направо. – Ну, что же ты загрустила? Хочешь ещё пирожное? Клэр молча покачала головой. Она сидела, положив локти на стол и сцепив в замок тонкие пальцы, опустив голову и не поднимая на него глаз. Сергей ласково погладил её по плечу. – Клэр, милая, ну что случилось? Она молчала ещё целую минуту, целую вечность. – Что теперь будет? Ты вернёшь меня в приют? Она так и не взглянула на него, но голос её был тихим, горьким, чуть надтреснутым. Он вспомнил, как она кричала. – А ты этого хочешь? – осторожно спросил Сергей. Клэр едва заметно пожала плечами. – Не знаю. – А чего ты хочешь? – Поспать в тепле. Только у меня денег нет, да и не поселят меня в мотеле… по крайней мере, в таком, в котором не будет страшно. А на автовокзале тоже страшно, и ещё холодно очень. У меня спина болела ещё до того, как эти… – Клэр снова запнулась и судорожно вздохнула, давя рвавшийся из груди всхлип. – Ты прости, пожалуйста, я правда не хотела жаловаться, только… Сергей молчал, а она чувствовала, как снова начинает задыхаться от страха. – Можно мне остаться у тебя? – выпалила она прежде, чем успела оборвать саму себя. – Всего на одну ночь! Мне так страшно оставаться одной… Она не знала, что он понимал, чего ей стоили эти слова. – Конечно, можно. Клэр почувствовала, как её словно подхватило тёплой волной – всего от одной улыбки, от двух простых слов, в которых было обещание всего, о чём она только могла сейчас мечтать. – Я надеялся, что ты спросишь, – мягко прибавил Сергей. – Я бы и сам предложил, если бы ты не спросила, но мне не хотелось показаться… навязчивым, понимаешь? Она понимала. Она готова была поклясться, что это совсем не похоже на то, что было – но она понимала. Она благодарно улыбнулась ему в ответ и проронила тихое «спасибо». И за это – тоже.***
– Сейчас зайдём в магазин, а потом поедем. – Сергей бережно придерживал локоть Клэр, пока они переходили дорогу. – Я и так-то вечно про это забываю, а тут меня вообще три дня дома не было. Там одна только курица в морозильнике и живёт. Клэр и сама не заметила, как рассмеялась тихонько, хотя губы очень саднило. – А это далеко? – Что? – Твой дом. – Нет, не очень. Я в пригороде живу. Тебе там понравится! Клэр улыбнулась и взяла его протянутую руку, удивляясь тому, как быстро она к этому привыкла. Ей уже заранее нравился его дом в пригороде, потому что она очень хотела поскорее покинуть этот страшный город, который причинил ей так много боли. – А твоё имя… Оно ведь русское? – помолчав немного, нерешительно спросила она. Для неё это было очень странно – расспрашивать кого-то, да и вообще разговаривать с кем-то вот так, спокойно и свободно, зная, что, даже если тебе и не ответят, то уж точно не рассердятся и не велят убираться с глаз долой. Не боясь показаться навязчивой. – Ну, если уж так разбираться, то древнеримское, – засмеялся Сергей. – Так ты древний римлянин? – шутливо удивилась Клэр. – Эй, не такой уж я и древний! Над соседним кварталом полыхнула белая вспышка молнии, но Клэр даже не заметила этого. – А сколько тебе лет? – Пятьдесят семь. – Да ну… Правда? – А что, думаешь, больше? – Нет, ты что! Я думала… ну, сорок пять. Моему учителю истории пятьдесят шесть, а у него уже вставная челюсть. – Нет, ну челюсть у меня пока точно своя! Клэр совсем забыла о платке, которым она прикрывала разбитое лицо – но теперь никому не пришло бы в голову предлагать ей помощь. Она так весело смеялась вместе с человеком, которого держала за руку, что невозможно было представить, будто кто-то может позаботиться о ней лучше, чем он. – О, а вот и моя машина! Сергей указал на тёмно-синий «Форд», который так и остался стоять припаркованным на обочине недалеко от небольшого супермаркета. Тогда, два месяца назад, он не стал покупать новую машину, взял подержанную, но в хорошем состоянии – и теперь был этому искренне рад, потому что иначе за эти три дня её бы точно угнали. Или, по крайней мере, открутили зеркала и колёса. – Тебя ведь не здесь сбили? – Нет. Это было на Манхэттене. Клэр облегчённо вздохнула: ей очень не хотелось бы оказаться в том месте, где он едва не погиб. Она почему-то чувствовала, что это из-за неё. – Так, у меня есть список… – Ого! Сергей с напускным смущением вытащил из кармана сложенный листок бумаги. – А что, ты думала, мужчины не умеют такие штуки делать? В конце концов, мне просто нечем было заняться в больнице! Клэр снова тихонько засмеялась и помогла ему вытащить тележку для покупок. Ей было интересно даже просто прогуляться по магазину, а Сергей ведь ещё и купит что-нибудь на ужин. Сердце сладко замирало, когда она думала о том, как они поедут домой. – Ты посмотри пока, что у них здесь есть, и бери всё, что понравится. – Сергей аккуратно обогнул стоявшую в начале прохода женщину, встряхнул список, пытаясь развернуть его одной рукой, и, словно не замечая растерянного взгляда Клэр, прибавил: – Мороженое, кстати, вон там, в конце этого ряда. – И мороженое можно? – Всё можно! Клэр верила ему и верила теплу его голоса – но не верила, что всё это правда происходит с ней. Она ходила по магазину, как по музею: разглядывала то, что стояло на полках, и только иногда брала что-то в руки, чтобы получше рассмотреть. Она, конечно, и раньше бывала в таких магазинах – хотя в Ласби они были намного меньше, чем здесь, – но очень редко, потому что ей не удавалось заработать много даже летом, когда она помогала стричь газоны. Последние четыре месяца она и вовсе копила деньги, потому что начала думать о побеге ещё в мае, и за всё лето она ела мороженое всего один раз – а теперь ей можно было выбрать и взять любое. Она взяла самое недорогое: обычный стаканчик в бумажной обёртке. Потом помялась возле соседнего стенда и всё-таки взяла коробку с хлопьями. Она понимала, что Сергей говорил совершенно серьёзно, и она правда могла бы взять всё, что ей понравилось, но ей было ещё слишком трудно перебороть себя. Он ведь сделал для неё так много, а она совсем не понимала почему и чувствовала себя виноватой, потому что ей казалось, что она обременяет его. Клэр всё время не упускала Сергея из вида и поэтому быстро нашла его возле большого ящика с грушами. Она хотела уже было положить в тележку мороженое и хлопья, но так и замерла, держа их в руках. – А это… что? – То, на что ты положила глаз, но что так и не положила в корзину. И корзину ты, кстати, тоже не взяла. Тебе какие груши сейчас больше хочется: жёлтые или зелёные? Клэр молчала, и Сергей обернулся, взглянул на неё удивлённо. Она смотрела так, словно ей хотелось развернуться и убежать. – Ты только не сердись, маленькая, – мягко попросил он. – У меня, может быть, не очень хорошо получается, но я правда стараюсь заботиться о тебе. Клэр кивнула, положила в тележку стаканчик и хлопья и быстро отвернулась, обхватив себя руками и часто-часто моргая, чтобы не расплакаться. Она хотела бы сказать, что он не должен говорить такого, и что никто не заботился о ней так, как он, и ещё что она совсем не смогла бы на него сердиться, но у неё перехватило горло, и поэтому ничего не получилось. Она прошла, не оглядываясь, до конца ряда – опустив голову, свернувшись колючим ёжиком, – и остановилась только у полок, на которых сидели большие мягкие игрушки. Руки сами потянулись к плюшевому серому ослику. – Надо же, лапушка какой! Клэр и не заметила, как Сергей подошёл к ней сзади. Наверное, это должно было её напугать – после того, что случилось, – но не напугало. Напротив, стало спокойнее: он ведь рядом, он закроет её собой, если будет нужно. – Мне очень нравилась книжка про «Винни-Пуха», когда я ещё совсем маленькой была, – тихо улыбнулась Клэр. – И мультфильмы тоже, про медовое дерево и про ненастный день. – А про день рождения Иа? – А разве такой есть? Клэр взглянула на него так по-детски удивлённо – а Сергей осёкся, в последний момент всё-таки заставив себя вымученно улыбнуться. – А разве нет? Прости, я перепутал, наверное, что-то. Думал, что есть. – Будет, если точнее. Через тринадцать лет. – Мне просто всегда ослик Иа нравился больше всех. – Мне тоже. Он знал, что «Винни-Пух» был первой книгой, которую Клэр прочитала сама, и знал, почему ей так нравился грустный серый ослик. Ей казалось, что они похожи: ведь у него тоже не было дома, только шалаш из палочек, который всё время кто-то ломал, и ел он один только колючий чертополох, и никто не помнил, когда у него день рождения, и его редко кто-то навещал – только если случайно проходил мимо его печального болотистого уголка. Она тоже была очень одинокой, печальной и всеми забытой. Она гладила серую плюшевую шёрстку и думала о чём-то своём. – Подходите, пожалуйста! Сидевшая на кассе девушка устало улыбнулась, отворачиваясь от хмурого вечера за окнами магазина, в который ушёл предыдущий покупатель. – Пойдём, Клэр… – Сергей ласково коснулся её плеча. – И не грусти, мы уже совсем скоро будем дома! Он подтолкнул тележку к кассе и начал выкладывать покупки, а Клэр тяжело вздохнула и посадила ослика обратно на полку. Погладила мягкие тёплые ушки, словно прося прощения за то, что не может забрать его с собой, забрать домой. У неё ведь на самом-то деле тоже не было дома. Она понимала, что это только на одну ночь. Клэр подошла, притихшая, к кассе и стала помогать Сергею. Когда всё уже было выложено на ленту, он растерянно огляделся по сторонам, словно спохватившись, что забыл о чём-то очень важном. – А где же ослик? – Там. Она даже не подняла глаз, чуть нервно одёргивая рукава куртки, чтобы не были так заметны уже начинавшие наливаться чёрным синяки на тонких запястьях. Сергей только вздохнул украдкой: он знал, что так уж бывает с покинутыми детьми, и знал, что с этим ничего нельзя поделать. Когда-то, очень-очень давно, он винил себя и думал, что делает что-то не так. Теперь понимал, что дело не в нём. Кассовый аппарат жалобно пискнул. Дверь магазина распахнулась, и с улицы дохнуло холодом и сыростью. Гром гулко прокатился над городом, и моргнул испуганно свет. – Держи! Что-то мягкое и тёплое коснулось её руки. Ослик. Грустный серый ослик, который, сказать по правде, не казался в это мгновение таким уж грустным, потому что его очень бережно обняли, и он будто бы знал, что его теперь в самом деле заберут домой. Клэр смотрела так, словно не могла поверить, что ей правда можно взять его, и это не обман, не злая шутка, и никто его у неё не отнимет. Сергей знал, что ей никогда не доставались те игрушки, которые ей нравились, потому что она держалась в стороне от других детей, и всё лучшее и интересное разбирали без неё. У неё был лишь старенький плюшевый кролик, которого она оставила в приюте, потому что тот очень понравился маленькой девочке, только-только приехавшей к ним. – Ну как всегда! Дождь начинается именно в тот момент, когда ты выходишь из магазина, и у тебя заняты руки! – шутливо проворчал Сергей, когда они вышли на улицу. Перехватив поудобнее большой бумажный пакет, из которого выглядывали листья салата, он взглянул на притихшую Клэр. – Подождёшь минутку, пока я всё отнесу? Она бросила на него быстрый испуганный взгляд, но ничего не сказала и только покорно кивнула. – Это рядом совсем, а в машине зато есть зонт. Нельзя ведь, чтобы вы промокли под дождём! Клэр улыбнулась смущённо и уткнулась в серую плюшевую шёрстку, пряча разбитые губы от взглядов прохожих. Сергей быстро дошёл до машины – дождь был ещё не очень сильным, но холодные струйки всё равно пробирались под воротник, – открыл дверцу, пытаясь не выронить пакет и сумку Клэр, и наконец поставил всё на заднее сиденье. Схватил лежавший за спинкой большой чёрный зонт и быстро раскрыл его над головой. Он замер на мгновение, глядя, как она стоит под козырьком у дверей магазина и обнимает мягкого серого ослика: у того была смешная чёрная кисточка на хвосте и розовый бант. Она смотрела на него сквозь дождь, даже сейчас безмолвно прося забрать её домой. Она не знала, что было бы с ней, если бы он не пришёл. Он – знал. Сергей обнял её за плечи, пряча от дождя, пытавшегося пробраться и под купол зонта. Довёл её до машины, помог забраться внутрь, захлопнул дверцу, отсекая падавшую из опрокинутого неба грозовую воду. Сел за руль и помог ей пристегнуться. Он знал, что она ещё ни разу в жизни не ездила на переднем сиденье. – Холодно? – Немножко. Губы Клэр дрогнули в виноватой улыбке, и она поёжилась, убирая от лица чуть влажные пряди, до которых всё-таки добрался дождик. Сергей потянулся и достал с заднего сидения тёплый плед. Помог ей укрыться и устроить ослика, которого она всё продолжала прижимать к груди. – Здесь минут сорок по пробкам. – Он защёлкнул ремень безопасности. Хорошо, что он был ещё из того поколения, что училось водить без встроенных навигаторов и умело пользоваться картами. Другим сейчас было бы тяжело. – Надеюсь, мороженое не растает. Попробуешь подремать? Клэр кивнула, и он поправил с улыбкой чуть сползший с её плеча плед. Она мягко перехватила его руку и взглянула на него горькой речной водой своих глаз. – Спасибо… за всё. Она заснула прежде, чем он успел выехать на дорогу – уставшая, измучившаяся. Сейчас всё было хорошо: она умиротворённо вздыхала во сне, прижимала к груди мягкого тёплого ослика и тихо чему-то улыбалась. Он смотрел на неё, не замечая стоявших вокруг машин, не замечая красных отблесков светофора, ливня и раскалывавшей небо над городом грозы. Он думал о неизбежности и о том, что её нельзя отменить. Думал о том, что есть высшая справедливость в необходимости отвечать за каждый свой поступок и за каждый сделанный выбор – но не мог этого принять. Ни один человек, познавший всем своим существом, что такое любовь, не сможет принять, осознать, что того, для кого он готов отдать всю кровь и всю душу, нельзя спасти от страданий и немыслимых мук. Он не знал, как ему прожить эти две недели. Небо осыпалось на город острыми осколками громовых раскатов, а он всё слышал её крик.