Трудности в общении

Никто из них не сможет сказать, как и когда это случилось впервые. Может, в Лиллехаммере? Устюгов тогда пришёл вторым, а стадион чествовал Клэбо. Возможно, им не стоило задерживаться в микст-зоне, не стоило оборачиваться, чтобы бросить друг на друга уничтожающие, хищные взгляды. Йоханнес изобразил на лице снисходительный оскал, коротко кивнув, а потом наплёл журналистам, что «этот русский просто сумасшедший» и «надо держаться от него подальше». Он держался. Делал вид, что его не волнуют нападки соперников, выкрики фанатов об «очередном астматике» из сборной ― шведы обожали рассуждать на эту тему, проходил мимо Устюгова и даже бровью не вёл, ни один мускул не вздрагивал на лице. Йоханнес чувствовал себя безнадёжно крутым. И безнадёжно, отчаянно глупым, как только слышал на трассе тот самый рык, тяжёлое дыхание и стискивал зубы в надежде не сорваться, но всегда проигрывал. Сломанный инвентарь, яростные выкрики прямо во время гонки, отталкивание друг друга и эти чёртовы взгляды. Неважно, каким ты придёшь к финишу, важно, что тебя вновь скомпрометировали и сделали это с поразительной лёгкостью. Йоханнес ни слова не понимал из того, что летело в его адрес, и знал, что Устюгов не понимает его тоже. ― Он сумасшедший придурок! ― выплюнул он как-то в холле гостиницы, где собралась большая часть мужской сборной, и пнул носком ботинка плинтус. Скиатлон в Давосе для него закончился довольно уныло, зато Устюгов с медалью зубоскалил на каждой фотографии в интернете с прошедшей гонки. ― Как вы, совсем не понимая друг друга, умудряетесь сцепиться даже после гонки? ― задумчивым тоном поинтересовался Мартин, поправляя часы на руке. Невдалеке от них заржал Эмиль, пытаясь исподтишка сфотографировать Финна. ― По-моему, он отличный парень. Йоханнес сжал зубы, отвернувшись. О, вряд ли они поймут, каково это, когда на тебя в один момент смотрят так, словно хотят стереть в порошок и втоптать в снег, а в другой буквально раздевают глазами, въедаясь под кожу тысячами иголок. Едва почувствовав, что начинает краснеть, он достал телефон в надежде отвлечься, но тут же разочарованно простонал и выругался сквозь зубы. Устюгов. Везде этот сукин сын. Кто-то твитнул то, как Йоханнес отреагировал на его «дружеское» похлопывание по спине, прокомментировав одним лишь «Горячо». Горячо? Обрушившийся на него удар, выбивший весь воздух из лёгких, это горячо? Пролистав дальше, он наткнулся на забавный мем от Нортуга, а следом на очередное фото финиша гонки. Телефон был оперативно убран в карман, и вовремя: по лестнице спускался тренер, подзывая всех к себе. Дед всегда говорил Йоханнесу, что он импульсивен и надо уметь держать эмоции под контролем. Дед был прав абсолютно во всём. Сдержанность, во всём должна быть сдержанность и хладнокровие, если он хочет стать Великим. Когда Устюгов впервые оказывается так близко, толкая его к ближайшей стене с такой силой, что на секунду темнеет в глазах, Йоханнес забывает всё то, о чём ему говорили, и удивлённо вскрикивает. Ладони рефлекторно упираются ему в грудь, и, о чёрт, Устюгов действительно огромный. Даже в сравнении с ним. Чёрт-чёрт-чёрт! Какой кретин выбирал отель, в котором ещё поселились русские? ― Да какого хрена тебе надо? ― недовольно шипит он и видит в ответ подозрительно довольную ухмылку. Он не понимает. Ни один русский не понимает, но только один, кажется, хочет. Йоханнес шумно выдыхает сквозь зубы, стремясь уйти от ненавистного контакта, вжаться в стену, сбежать, в конце концов ― он ведь именно так и делал на трассе. Только здесь нет снега, нет скандирующих его имя трибун, нет лыж и палок, которыми можно случайно задеть лыжу чёртового русского, вынуждая ошибиться. Это обычный коридор обычного отеля, пустынный и тихий, потому что вся сборная внизу, на ужине. А потом Устюгов произносит что-то, прищуривается, знает, что ни черта Йоханнес не поймёт, и смеётся. Отпускает. ― Ублюдок! ― гримаса отвращения проскальзывает на лице Йоханнеса, ну уж это ведь можно разобрать. Оскорбления, произнесённые таким тоном и с таким видом, поймёт каждый. Устюгов продолжает улыбаться. Пальцы Йоханнеса натурально дрожат, когда он пробует сжать кулаки. Он весь дрожит, даже когда остаётся один, ударяется затылком о стену, закрывая глаза, и глубоко дышит через нос. Всё равно последнее слово останется за ним. Он заразительно смеётся, когда видит, что Устюгов не вышел в финал, подбадривающе хлопает Эмиля по плечу, и натыкается на абсолютно нечитаемый взгляд. Вдаваться в подробности, о чём думает этот проклятый русский медведь, вроде бы разговаривая с Большуновым, но продолжая буравить взглядом Йоханнеса, он не собирается. Впереди финал. Впереди очередная победа. Улыбчивый Пеллегрино о чём-то болтает со Стефаном ― тот остался поддержать сокомандника, и Устюгов наверняка делает то же самое. Йоханнес оглядывается кругом и не обнаруживает рядом ни одного норвежца. Наверное, они решили, что победа и так достанется ему, зачем зря тратить время. Он с непроницаемым видом проходит мимо тренеров, старается не обращать внимания на группу фанатов из Финляндии, судя по огромному флагу у них в руках, которые кричат только одно «Астма! Астма! Прочь из спорта». Это заводит, адреналин бьёт внутри, разгоняя кровь, но горечь, тлеющая в груди, остаётся, и он поджимает губы, хватая в руки палки. Йоханнес смотрит всего один раз в сторону тех, кто уже выбыл из гонки, но остался посмотреть финал, и горло сдавливает спазмом, потому что он наблюдает. Внутри что-то дёргается, перехватывает от волнения дыхание, а в голове почему-то начинает звенеть и становится блаженно пусто. Никаких лишних мыслей. Есть только цель. Он делает пару скользящих движений, вперёд-назад, прикусывает губу и снова смотрит. А в следующем кадре уже видит себя, проезжающего мимо трибун, за ним медленно движутся Пеллегрино и Большунов, приветствуя публику. Он слегка приобнимает итальянца, похлопывая по плечу, поздравляет с победой, пожимает руку Большунову, произнося заученные до тошноты фразы, и слышит ответное неразборчивое поздравление. Он почти не запоминает церемонию награждения, только большие сани и их миниатюрную копию, бесшумно проскальзывает в коридоре отеля к своему номеру и едва слышно выдыхает, когда оказывается в безопасности. Он не участвует в завтрашней гонке, и, наверное, это к лучшему. Отвратительно то, что Устюгов всё-таки взял своё, и Йоханнес искренне благодарен Монифика за золото. Пусть русские довольствуются серебром и бронзой. Смесь беззаботной эйфории и злорадства наваливается разом, он действительно доволен, на что Мартин только качает головой. Йоханнесу наплевать. Мог бы и постараться, бородач. Мог бы скинуть Устюгова ещё ниже. Это низко, подло, нечестно, но в СМИ об этом никогда не узнают. Как не узнают и то, почему Йоханнеса бросает в необъяснимый жар при виде лохматого, небритого, хмурого Устюгова, когда они все вместе покидают Давос. ― Самоуверенный мудак, ― припечатывает он, заваливаясь в номер после гонки, в которой ни один из них не добрался до пьедестала. Дюрхауг лениво приоткрывает один глаз, уже успев забраться на кровать, после чего беззвучно ухмыляется. ― Ты так злишься, потому что он не обратил на тебя внимания сегодня? Вопрос застаёт его врасплох, и Йоханнес останавливается как вкопанный, продолжая тянуть молнию вниз. Дюрхауг ещё несколько секунд молча наблюдает, а затем смеётся, держась рукой за живот. ― Ты бы видел своё лицо, Клэбо! И почему рядом нет Эмиля, он бы точно успел это запечатлеть. Он продолжает смеяться, а Йоханнес медленно хмурит брови, со злостью сдёргивая с себя кофту. ― Меня злит то, как он ведёт себя на трассе. Ненормально устраивать разборки с таким же лыжником, что и ты, при этом нарушив правила до этого, или я чего-то не понимаю? Не нравится, пусть разбирается с Федерацией, ― со злобой заканчивает он, сматывая вещи в бесформенный комок. Дюрхауг поднимается, направляясь в ванную, и говорит: ― Привыкай к суровым реалиям лыжных гонок, малыш. Здесь себя так ведут все, ты либо приспосабливаешься, либо даёшь дорогу другим. ― Возьму пару советов у Нортуга. ― О, ну если хочешь развязать войну с русскими, то да, он в этом непревзойдённый мастер. Калле вон до сих пор страдает, ― откликается Дюрхауг с глубины ванной. Шумит вода, Йоханнес смотрит на часы. Полное игнорирование ― это хорошо. Лучший из всех вариантов, но внутри почему-то болезненно тянет, ужом вьётся мысль, что «молодого выскочку, сметающего всех подряд, хотят обыграть все». Только поэтому он так интересен. Поэтому Устюгов выжигает его спину суровым взглядом, будто пытается сожрать. Йоханнес это прекрасно чувствует. ― Самоуверенный мудак, ― напоследок повторяет он и заваливается спать, накрываясь одеялом с головой. Никто не ожидал, что Йоханнес возьмёт золото в гонке преследования. Но вот он с цветами в одной руке и лыжами в другой, а рядом прижимается Устюгов. Йоханнес не думал, что доберётся до финиша живым, потому что отдал на трассе все силы, но, увидев биб с пятым номером, рванул что есть сил на финиш. И выгрыз победу. Он крутой. Он хочет чувствовать себя крутым, он, чёрт возьми, в жёлтом бибе лидера! Кажется, что Устюгов бесконечно держит тяжеленную ладонь у него на плече, опускает на спину, надавливая, и Йоханнес судорожно выдыхает, переставая замечать вспышки камер и застывшего рядом Полторанина. Но он не забывает улыбаться подобающе победителю. Все этого ждут. Йоханнес хочет послать их к чертовой матери и лечь в кровать, сбрасывая наваждение. И напряжение, которое возрастает, едва тяжёлое горячее дыхание раздаётся рядом с ухом и хриплый голос с непонятными интонациями. Йоханнес готов биться головой о стену: он не понимает ни слова, ни одного чёртового слова, он даже не в состоянии различить по тону, желает ли ему Устюгов провалиться в следующей гонке или поздравляет с победой! Напряжение достигает пика, когда в небольшой комнате, где они переодеваются, Устюгов поднимает брошенную им второпях футболку и протягивает ему. Йоханнес вырывает её из рук, буркнув «спасибо» и запоздало понимает, что сказал это на норвежском. Он не оборачивается, но знает, что Устюгов почему-то не уходит, а стоит рядом, что-то печатая в телефоне, и только через пару мгновений ощущает толчок в плечо. С губ уже готовы сорваться проклятия, но слова почему-то застревают в горле. На экране телефона он видит фразу на английском «Красивый язык». Йоханнес чувствует прилив крови в лицу, по щекам разливается горячечное тепло, и он пробегается кончиком языка по сухим, обветренным губам, прежде чем снова поблагодарить, на этот раз гораздо мягче. И снова на норвежском. Устюгов легко улыбается, шагая к своим вещам, а Йоханнес застывает с футболкой в руке. Этот русский невыносим. В ванной он снимает скопившееся напряжение, быстро доводит себя до разрядки, практически не ощущая ничего, наполняет ванну и откидывается на спину, закрывая глаза. До середины января он больше не будет видеть, слышать, ощущать присутствие и просто думать об Устюгове. Тур де Ски не входит в его планы. Всё рушится почти сразу, как только он видит результаты спринта. Тренировки проходят в привычном режиме, отвлекающих факторов не так много, не считая внезапного визита брата. Йоханнес почти не смотрит гонки, но по TV2 довольно активно обсуждают предстоящий поход на Альпе Чермис, что он невольно включается в эфир. Новостей немного: шансы норвежцев забрать у Колоньи статуэтку стремительно падают, Хелльнер вступил в шуточную перепалку с Нортугом (опять) и Устюгов снялся с Тура буквально за день до горы. Обычная травма, ничего серьёзного. Йоханнес не чувствует себя довольным, убеждая, что ему всё равно. В Дрездене настигает долгожданное спокойствие, никто не топает за ним по пятам, не рычит на трассе определённо что-то оскорбительное. В Дрездене он впервые в сезоне уступает в спринте. А затем он и Стадаас проваливают и командный спринт, завершая этап на пятом месте. Йоханнес зол на всех и на себя в первую очередь. Он буквально зол на весь мир, игнорируя попытки команды наладить с ним контакт. Жаль, Эмиля нет рядом. Его радушная улыбка и заразительный смех способны отвлечь Йоханнеса, перестать пялиться в стену, проматывая эпизоды гонки раз за разом. Да к чёрту всё. Ещё один этап, и его ждёт важнейшая гонка в Корее, ради которой он готов выложиться на сто процентов. ― Поздравляю, братиш, ― звучит радостное над ухом. Эмиль второй в спринте, стоит рядом и принимает поздравления от Петерсона, а Йоханнес смотрит мимо них, на русского, занявшего шестое место. Ретивых, кажется. Его фамилия кажется ему непроизносимо сложной; он не решается подойти, чтобы спросить то, что зудит внутри и не даёт покоя. Устюгова не будет в Корее и, похоже, ничего не изменится. Йоханнес готов рычать от досады только лишь потому, что хотел обыграть этого сумасшедшего на олимпийской трассе, смотреть на него сверху вниз, держа в руках золото. А ещё ничтожная часть сознания хочет узнать, в порядке ли он, восстановился ли после травмы, но нельзя. Эту часть необходимо запереть под тысячью замками. Ретивых удаляется с поля зрения, а Йоханнес бежит за цветами. ― Мальчишка, а сколько амбиций! ― как-то выдаёт Марит, обходя его со спины и чуть приобнимая. Йоханнес на это смущённо опускает взгляд вниз, улыбаясь. Ему льстит внимание легендарной лыжницы, и каждый раз он ничего не может поделать со смущением. Наверное, это нормально. Его не удивляет, когда после третьего золота на Олимпиаде, ему приходит короткое сообщение: «Поздравляю. Детёныш». Йоханнес даже не задумывается над тем, кто отправитель. Он торопливо набирает ответное сообщение, перепробовав множество комбинаций слов и выражений, но затем всё стирает и уверенно включает камеру, гремя медалями. Ему нравится быть лучшим. Нравится внимание лыжного мира к себе. Ему нравится ощущать превосходство над Устюговым в частности. Это не означает, что у них особая вражда или что они заклятые соперники, о нет, это всё выдумки журналистов. Но удовлетворение от побед именно над ним Йоханнес испытывает больше всего. Он взъерошивает волосы, превращая их в растрёпанное нечто, отправляя фото с главным фокусом на медалях. Йоханнес думает, что хоть в этот раз он победил окончательно и бесповоротно, но всё тело прошивает насквозь, когда он открывает ответное фото. В нём нет чего-то ужасающего: просто Устюгов, лежащий в постели и показывающий ему средний палец. Йоханнес улыбается. Он, чёрт возьми, смеётся, подтянув подушку к себе, и чувствует, что дрожит, будто замёрз. «Жаль, что тебя там не было», ― пишет он на английском, не загадывая, поймут ли его или оставят без внимания. Он вновь возвращается к фото, на этот раз замечая, что простынь почти не скрывает этот невероятный, могучий торс, у такого крепкого лыжника иначе и быть не может, а бородка стала темнее и гуще. Йоханнес корит себя за подобное легкомыслие, за подобную внимательность, но он действительно возбуждается, лёжа в постели и глядя на фото. Это становится последней каплей. Он отбрасывает телефон в сторону, сползая рукой под одеяло, и обхватывает ладонью член, дёрнувшийся от прикосновения. Йоханнес смотрит на часы: Эмиль отправился на тренировку, собираясь участвовать в марафоне, и его не будет примерно час. В комнате становится жарче, намного жарче, он откидывает одеяло, полностью обнажённый, и продолжает ласкать себя, зажмурившись. В сознании проносится мысль, шальная, беспокойная, о том, что не он один сейчас в постели, и ему хочется, безумно хочется думать, что ласковое «детёныш» значило больше, чем все привыкли думать. Когда в дверь стучат, Йоханнес со злости рычит, ударяя кулаком по постели, и резко выдыхает. Действует отрезвляюще, он видит себя со стороны и ничего, кроме отвращения не чувствует. Ведёт себя как неудовлетворённый подросток, на которого внезапно обратил внимание предмет воздыхания. Но Устюгов предметом воздыхания не был. Йоханнес действительно испытывал уважение и даже восхищение такими лыжниками, до тех пор пока не сталкивался с Устюговым на лыжне. Там было только соперничество, желание утереть нос тому, кто без зазрения совести мог устроить разборки на трассе и после гонки, ― Холунн, вон, уже пострадал за своё высказывание. Йоханнес стремился играть честно, наглядно продемонстрировать, кто сильнее, но и он в запале мог выкрикнуть что-то очень грубое, наступить на лыжи или просто проигнорировать рукопожатие. О, он был очень несдержан, если соперники намеренно выводили его из себя. Мог наговорить много ерунды в интервью, вываливая на весь лыжный мир своё раздражение, даже когда побеждал. Это было опрометчиво, и тренеры говорили ему об этом. Йоханнес только кивал, но извиняться не подходил. Не он первый затеял подобное. В Лахти он чувствовал себя намного лучше: улыбался журналистам, кокетничал с группой фанаток, собравшихся у трейлера, и совершенно не думал о русских и их злобном пострадавшем медведе. Несмотря на третье место, довольного Пеллегрино и улыбающегося Ретивых рядом Йоханнес не испытывал сожаления или злости от упущенной победы. В конце концов не всегда ему выигрывать, да и впереди очередной спринт, классика, Драммен. Устюгов не появляется и там. Йоханнес сияет белозубой улыбкой, принимая поздравления, надолго задерживается в микст-зоне, раздаривая всем хорошее настроение, говорит о том, что «здорово видеть других норвежцев рядом с ним на подиуме», рассуждает о Большунове - «стоит опасаться этого парня, потому что он, правда, хорош». Он всё чаще говорит о Большунове, комментирует слова о том, что из него делают нового Нортуга, и не признаётся самому себе, что ему стало немного… скучно? Ничего не взрывается внутри, не перехватывает дыхание от того, как кое-кто ломает инвентарь на финише из-за досадного поражения, как кипит от злости, проносясь мимо журналистов и комкая в руке пластиковый стаканчик, и это сбивает с толку, потому что Йоханнес так этого жаждал. Уже в Осло он бежит марафон, проклятые пятьдесят километров, не особо рассчитывая на успех, что и происходит. Сороковое место и финиширующий прямо за ним Эмиль. Тот, впрочем, не задерживается рядом надолго, подходя к расстроенному и подавленному Финну. Сезон почти закончен, и совсем скоро он будет держать Большой Хрустальный Глобус, доказывая всему спортивному миру, что он справился, что дедушка может им гордиться по праву, что он достоин ― несмотря на всяческие злопыхания и разговоры про юный возраст ― обладать этой наградой. А ещё он с нетерпением ждёт следующий сезон, не давая себе спуску на тренировках, успевая участвовать в фотосессиях и любительских съемках. Он теперь звезда, и о нём говорят, и ему нравится. Йоханнес видит плакаты с собственным именем, ему пишут множество прекрасных поддерживающих слов, и он отвечает публике тем же. Ведь можно просто не обращать внимания на ноющее, тянущее чувство в груди, не придавать значения тому, что иногда открываешь злополучное фото и улыбаешься, испытывая неловкость. Можно жить по-другому. Он не думает об этом, попадая в аварию. Вот же дерьмо! Лишение водительского удостоверения ― лучшее, что могло быть. Тем более, что сезон начался откровенно ужасно, и Йоханнес тогда взорвался от злости, увидев ухмыляющегося Большунова, который просто развёл руками. «Ничего личного, стоит почаще оглядываться, Клэбо», ― вот, что читалось в его насмешливом взгляде. Йоханнес не добирается до подиума в следующих четырёх гонках подряд, пропускает Бейто и с новыми силами приезжает в Давос. В тот же самый отель, где снова этажом выше разместились русские. Он понятия не имеет, здесь ли Большунов, но если да, то он собирается отомстить в предстоящем спринте. Тот гнусный обгон он помнит всё так же ярко, как и… Проклятье! Йоханнес задерживает дыхание и бьёт по кнопке лифта, раз, другой и снова, зная, что его щёки плавно принимают пунцовый цвет, словно только что с тренировки. Он не знал, чёрт, не следил за новостями, не слушал радио и тв, поэтому появление Устюгова застаёт его врасплох. В заявленных на спринт его не было. Тот лишь кивает в знак приветствия, ещё более угрюмый, чем прежде, встаёт позади в лифте, нависая огромной глыбой над Йоханнесом, так, что он сам себе кажется меньше, и молчит. Хорошо, что двери лифта не зеркальные, чтобы видеть, как Йоханнес нервно покусывает губу, теребит пальцами внутреннюю обшивку джинсов, ещё глубже пряча руки в карманы. Он не оборачивается, выходит на своём этаже и спокойным шагом отправляется к себе в номер. Эмиль его уже ждёт, похлопывая по кровати, рядом с собой. ― Ты их снова сдвинул? ― хмыкает он, и Эмиль согласно машет головой, тыча пальцем в экран телефона. ― Ты ведь не против, ― не спрашивая, говорит тот, растягиваясь во весь рост, и складывает губы уточкой, посылая Йоханнесу воздушный поцелуй. ― Придурок, ― беззлобно усмехается он, идя в ванную. Пока вода набирается, он долго пялится на себя в зеркало, трёт щёки ладонью до красноты, до чувства жара, несколько раз проводит пальцами по волосам, заметно отросшим с прошлого года, как с губ слетает нервный смешок. Спокойствие и уверенность улетучиваются, уступая место необъяснимому трепету, волнению, желанию включиться в борьбу норвежцев и русских ― Йоханнес взбудоражен. На этом этапе им точно не встретиться, он будет принимать участие непосредственно в спринтерской гонке, но он чертовски сильно хочет видеть этого безумца с мрачным взглядом и фирменной ухмылкой на предстоящем Туре. Никто из них не сможет сказать, как и когда это случилось впервые. Может, в Давосе? Как бы то ни было, Йоханнес по-прежнему не понимает, что ему порой говорит Устюгов. Не может понять ни единого грёбаного слова! Тот, похоже, в принципе не переходит на английский, даже на ломаном иностранном Йоханнес что-нибудь бы разобрал, понял бы, почему тот вновь прожигает его взглядом, кривит губы в гримасе презрения, хладнокровно пожимает руку перед стартом или невозмутимо проходит мимо, улыбаясь сразу же, как только видит какого-нибудь сокомандника. Йоханнес скрипит зубами, молча сжимает кулаки и игнорирует тупое, гадское чувство в груди. Ему по-прежнему нравится слышать чужое прерывистое дыхание рядом, видеть этот, порой жуткий, суровый взгляд, но с каждым разом игнорировать гнев, разочарование, горечь от того, что взгляд этот направлен мимо него, всё труднее. С каждым разом всё тяжелее улыбаться на подиуме, стоя совсем рядом, очень-очень близко и не находя того же отклика, что раньше. Как будто к нему все разом утратили интерес. Йоханнес не может объяснить, почему так зол и почему срывается даже на Эмиле, точно не заслуживающем такого отношения, поэтому он почти сразу извиняется перед другом, оправдываясь скопившимся напряжением. Никто из них не сможет сказать, как и когда это случилось впервые. Может, в Валь ди Фиемме? Йоханнес не удивлён тактикой русских. Или её отсутствием как таковой. Он также не удивлён настроению Устюгова, который пришёл вторым. Но он совершенно обескуражен его появлением возле собственного номера. Завис хмурой тенью в метре от двери, скрещенные руки, тяжёлый взгляд. Йоханнес судорожно сглатывает. Вряд ли его, конечно, будут убивать, но, чёрт, разве его не должно быть где-то со своей командой? Он понятия не имеет, нужно ли что-то говорить, ― всё равно Устюгов не поймёт, поэтому просто вопросительно поднимает брови, доставая ключ-карту. В Валь ди Фиемме было красиво… И жарко. И влажно. Особенно когда воздуха не хватает, а губы жжёт от сильных покусываний и облизываний, когда тебя прижимают к двери, захлопывая её наглухо, водят руками по телу, глухо и неразборчиво что-то прорычав на ухо. Йоханнесу кажется, что вот-вот сердце выскочит наружу, проламывая рёбра, а в горле застревает крик, потому что Устюгов опытнее, но вряд ли в его руках был парень, и старше, знает, где надавить, а где осторожно провести пальцами, лаская. Йоханнес буквально плавится, но упрямо продолжает молчать, только резко выдыхает, когда джинсы вместе с бельём оказываются спущены до щиколоток, а вокруг члена оборачивается крепкая мужская ладонь, почти сразу задающая быстрый темп. ― Чёрт, чёрт, пожалуйста, ― тянет он, зажмурившись, вцепившись пальцами в покатые плечи, чувствуя, как под кожей перекатываются мускулы. Йоханнес переходит на родной норвежский, вскрикивая от прошивающего удовольствия, и почти сразу его губы накрывают чужие, лаская языком, обжигая горячим дыханием. Он не выдерживает так долго, кончая бурно, забившись в руках Устюгова, и только через пару минут приходит в себя, ощущая его дыхание у виска. Открывает глаза, пытаясь сфокусировать взгляд, и видит тёплый ответный, совершенно не похожий на то, каким его одаривали прежде. ― Сумасшедший, ― шепчет он и видит, как Устюгов улыбается. Обнажённую кожу начинает холодить, но он просто избавляется от всего остального, и, наконец, чувствует себя собой. Может, на его лице отображается былое превосходство, а, может, всё ещё неудовлетворённое желание, но Устюгов резко меняется в лице, придвинувшись вплотную. Так, когда всё это началось? А, может, это не так важно... … когда тебя с таким рвением втрахивают в постель, вышибая мысли обо всём остальном. Йоханнес снова слышит прерывистое тяжёлое дыхание, ловит его губами, цепляясь пальцами за простынь и ощущая непривычную, но приятную заполненность. У него ломит мышцы после тяжелейшего подъема несмотря на все усилия физиотерапевтов, но от этого можно легко отвлечься, когда Устюгов ведёт языком по линии челюсти, спускается на шею, резко впиваясь в кожу, наверняка оставляя засос. Йоханнес разводит ноги ещё чуть шире, принимая его в себя, чувствуя жёсткую хватку мозолистых пальцев на бёдрах. ― Только не останавливайся, чёрт, не останавливайся, ― вырывается у него с хныканьем, которое он уже не способен сдерживать. Йоханнес поднимает руки к изголовью, хватаясь за него, выгнувшись в пояснице, и шумно дышит. Устюгов приподнимается, вставая на колени, подтягивает его к себе, словно Йоханнес не весит вообще ничего, и вколачивается с новой силой, безжалостно, как ведёт себя в большинстве гонок. Проходится членом по тому чувствительному месту, от которого острое пронзающее удовольствие вспыхивает всякий раз, отдаваясь покалыванием на коже. Йоханнес боится, что сорвёт голос, что его услышат, что Эмиль, вернувшись, обнаружит закрытую дверь и начнёт выяснять, в чём дело, но тут его вздёргивают ещё немного выше и все мысли перестают иметь значение. Устюгов накрывает рукой его член, и, боже, смазки выделяется так много; Йоханнес кладёт свою руку сверху и показывает, как ему нравится. Он буквально дуреет в его руках, в этих проклятых сильных руках, насаживаясь ещё больше, ещё яростнее, чтобы тот запомнил и перестал смотреть на Клэбо так, будто его нет на трассе и за её пределами. Устюгов рычит, вбивается в него с такой первобытной силой, что темнеет перед глазами, и хочется ещё, ещё и ещё. Они кое-как переплетают пальцы, продолжая дрочить ему, задерживаясь на багрово-красной головке, с которой крупными каплями течёт смазка, и целуются. Мокро, жарко и с необычайным голодом. Йоханнес хрипло стонет прямо в губы, по виску стекают капли пота, и простынь, уже мокрая, сбилась складками под ними, ― придётся как-то это объяснять. В низу живота, под мошонкой начинает сладко пульсировать, Йоханнес не сдерживает крик, жмурится, выплёскиваясь на живот, пачкая им обоим пальцы, и выгибается так, что Устюгов, что-то прошептав, наклоняется и прижимается к его лбу своим. Находясь рядом с ним, чувствуя мощную силу в литых мышцах, тяжёлом взгляде, размашистых движениях, Йоханнес сдаётся и позволяет собой владеть. Устюгов понимает это без слов, скользит пальцами по бедру, заводит руку ему за спину, слегка приподнимая, и это ощущается так странно, так… заводит. Йоханнес знает, что у него тоже крепкое телосложение, он вообще-то в чертовски классной форме, подтянутый и высокий, но Устюгов рядом вынуждает чувствовать себя гораздо слабее. Йоханнес отзывается дрожью даже на простое прикосновение под коленом, и, похоже, таким он точно нравится Устюгову больше. Податливым. С губ срывается шипение, когда Устюгов толкается несколько раз беспорядочно, грубо, нависает сверху каменной стеной и кончает где-то глубоко внутри. Йоханнес пока не знает, как к этому относиться, поэтому просто закрывает глаза, выпрямляет ноги, оставляя их разведёнными, потому что Устюгов удобно устроился между ними, и одной рукой гладит того под лопаткой. В комнате невообразимо душно, во рту пересохло уже давно и хочется пить, а на животе и пальцах подсыхает сперма. Не самое приятное ощущение, но буквально через пару секунд Йоханнес чувствует осторожное сухое прикосновение губ к шее и судорожно выдыхает. И как теперь ему реагировать на Устюгова? Не будет же у него вставать всякий раз, как они пересекутся взглядами или начнут позировать фотографам на финише? Может, когда-нибудь они всё-таки нормально друг с другом поговорят, не используя тычки и грубости, ― он очень на это надеется. Но одно, похоже, ясно: язык тела и его желания они угадывают друг у друга прекрасно, без слов. Йоханнес улыбается, коротко и несмело, пока потяжелевшие веки смыкаются, погружая в безопасную темноту. Уже на чемпионате, стоя в паре метров от старта, они не смотрят друг на друга. Гонки только начинаются, гул трибун оглушает, а Йоханнес думает о том, что никуда это будоражащее тело и мозг чувство не делось. И он довольно хмыкает, когда Устюгов заявляется в ту же группу, что и он. То, что происходит в полуфинале, он бы назвал обычной контактной гонкой, и такие инциденты совсем не редкость, но его всё равно затапливает волна негодования и обиды. Устюгов всё такой же зверь, и вряд ли кому-то удастся его укротить, но Йоханнес не уходит: стоит и выслушивает что-то, о чём он наверняка предпочёл бы не знать, смотрит с вызовом и почти срывается. Другие лыжники просто наблюдают, не вмешиваясь, а Устюгов продолжает что-то высказывать, отвечает кому-то с тренерской биржи, а потом резко преображается и хлопает его по щеке. Улыбается, сукин сын. Йоханнес хватает палки, собираясь уйти прочь, но чувствует тяжеленную хватку и замирает, скованный простым движением. Кажется, Устюгов пожелал ему удачи, но вкупе с дерзкой усмешкой это выглядело как пожелание навернуться на ближайшем спуске. Под свист стадиона подъезжает Скар, но обращается не к нему, а к Устюгову. Это даёт возможность сбежать, чтобы никто не успел запечатлеть, как Йоханнес смотрит. Он ведь не только обескуражен, зол и обижен. Чёрт. Йоханнес хочет его такого, взрывного, грубого, темпераментного, и это гремучая смесь. Адреналин, бушующий в крови, подгоняет его в финале, с каждым взмахом палок и скольжением лыж он движется к победе, знает, что победит. Он знает, о чём конкретно его будут спрашивать на пресс-конференции и в микст-зоне, придумывает сотню вариантов ответов, но потом честно говорит, что действительно хотел устроить драку. Его осуждают россияне, шведы, финны и даже некоторые норвежцы, но вечером приходит сообщение ― фотография ― и Йоханнес улыбается. В Зеефельде тоже красиво.