Его кумир

      Акутагава не любил своих одноклассников. Никто из тех, кого он знал, не разделял его увлечений. Юноше не о чем было говорить со сверстниками, многих из которых он считал инфантильными выскочками. Он всегда сидел один — на занятиях и во время обеда; на переменах читал книги и слушал музыку.       Больше всего Акутагава любил философские романы непризнанных гениев, инжир и группу «Кровавые убийцы». Громкое название для малоизвестных музыкантов. Их солист, Накахара Чуя, обладал низким хриплым голосом, который завораживал и проникал в самую душу. Именно из-за этого бархатистого голоса Рюноскэ заинтересовался группой, однажды услышав их песню по радио. Посмотрел пару клипов, купил несколько плакатов и вот, теперь он знал о членах группы все, что можно было узнать в интернете. Однако несмотря на приятный голос и привлекательную внешность, не Накахара был любимым членом группы для Акутагавы. Осаму Дазай — бас-гитарист «Кровавых убийц» — причина бессонных ночей и дрожи в кончиках пальцев. Каждый раз, слушая песни этой группы, юноша ловил каждый звук гитарного соло, представляя уверенные удары по струнам, такие, какие он видел на плакатах. Без сомнения, Дазай был кумиром для Рюноскэ, и даже больше — мальчишка был влюблен. В пышные темные волосы, сияющие карие глаза, хитрую улыбку. Впервые увидев все это, Акутагава почувствовал что-то странное внутри себя, будто его сердце защемило, а уголки губ расплылись в нелепой улыбке. Безусловно, это была любовь с первого взгляда. Безнадежная, хрупкая юношеская любовь.       Акутагава мечтал стать писателем, жить у водоема и попасть на концерт «Кровавых убийц».

***

      Акутагава не любил Накаджиму. С тех самых пор, как Ацуши перешел в их класс, он пытался подружиться со всеми подряд, включая и Рюноскэ, который этого не переносил.       Большая часть одноклассников сочла Накаджиму странным, и тот, видимо, решил, что им с Акутагавой, как двоим «отверженным», надо держаться вместе. Между ними была лишь небольшая разница: Ацуши отвергали люди, а Рюноскэ сам отстранился от их общества. Теперь же первый таскался за вторым, пытаясь разговорить, и получил кличку «Тигр» за синюю куртку с тигриной мордой и торчащий конец ремня, напоминающий хвост.       В тот день Акутагава сидел на подоконнике в школе, его холодный взгляд был прикован к противоположной стене, через наушники разум плавно наполнялся голосом Накахары. Ацуши, следуя своему обычаю, сел рядом и потянул Акутагаву за плечо.       — Привет, — парень улыбнулся, но Рюноскэ не обратил на него внимания.       — Эй, — Накаджима надул губы, слегка толкая Акутагаву в бок. В ответ — ничего. Тогда Ацуши вытянул наушники соседа по подоконнику из рядом лежащего телефона, и весь коридор заполнился звуком глубокого голоса малоизвестного исполнителя.       Акутагава пришел в ярость и хотел стукнуть Накаджиму, но тот взял телефон и остановил музыку.       — Это «Кровавые убийцы»? — Ацуши задумчиво посмотрел на сидящего рядом брюнета.       — И что? — Рюноскэ фыркнул, отбирая свой телефон.       — Я тоже люблю эту группу, — парень широко улыбнулся. — Ты был на их концерте?       — Нет, — буркнул Акутагава. Он всегда думал, что обрадуется, если узнает, что кто-то из его знакомых любит эту группу, но почувствовал только раздражение и что-то вроде ревности.       — Когда мои родители еще не развелись, я был на их концерте в том городе, из которого приехал, — сказал Ацуши, как бы между прочим.       Ревность Акутагавы утроилась. Тогда он даже не подумал о том, что собеседник мог соврать. Но Накаджима, подумав именно о недоверии со стороны Рюноскэ, поставил на колени свой рюкзак и вытащил оттуда заламинированное фото.       — Я всегда его с собой ношу, — сказал он, протягивая предмет Акутагаве.       Это было классическое фото группы, которые продают на концертах: справа — Накахара Чуя с красной электрогитарой, слева — Дазай Осаму с черной бас-гитарой, в центре — Озаки Коё за барабанной установкой. В углу — подпись Дазая Осаму, адресованная Накаджиме.       Акутагава вскипел. Ацуши не просто побывал на концерте «Кровавых убийц» — он заполучил автограф бас-гитариста, Дазая Осаму. Человека, который одним лишь своим видом заставлял трепетать… Рюноскэ глубоко вдохнул и трясущимися руками, подавляя желание порвать фото, передал его Накаджиме.       — Круто, — сказал он и спрыгнул с подоконника.       Ацуши последовал за юношей.       — У них концерт тут через неделю, ты знаешь? — спросил он.       Акутагава сурово посмотрел на Накаджиму. Он знал. Он прекрасно это знал. И еще он знал, что никогда не получит достаточно денег, чтобы приобрести билет на этот концерт.       — Ты пойдешь? — осторожно спросил Ацуши.       — Нет, — рявкнул Акутагава. — Не люблю концерты.

***

      Дома было скучно. Акутагава сидел на кровати и смотрел на стену, увешанную плакатами с изображениями любимой группы. На полу валялись листы с набросками — рисовать Рюноскэ не умел, но старательно пытался. Взгляд юноши задерживался на одном и том же лице — темные непослушные волосы, уверенный взгляд карих глаз, правильный нос и тонкие губы… Плакатов с Дазаем у Акутагавы было больше всего. Он мечтал познакомиться со своим кумиром, но считал эту мечту несбыточной. Даже если он как-то попадет на концерт, то как встретится с бас-гитаристом?       На душе было мерзко. Отец Накаджимы зарабатывал достаточно, чтобы отправить того на рок-концерт. Кажется, он был каким-то важным журналистом. Семья Акутагавы же жила на деньги, которые зарабатывала старшая сестра, и мелкие заработки с пособием по инвалидности матери. Получить билет не было никакого шанса. А от мысли, что Тигр снова попадет на концерт, хотелось буквально плакать. Акутагава никогда не жаловался на несправедливость, потому что не верил в обратное. Но это не мешало ему лелеять глубоко внутри несбыточные мечты, смотреть на облака и задумчиво вздыхать. Больно. Горько.       — Пожалуйста, — шептал он, все еще рассматривая плакаты на стене. — Только один раз, и больше я никогда ни о чем не буду просить. Всего лишь один раз…       Из оцепенения Акутагаву вывел телефонный звонок. Подняв дребезжащий рядом светящийся экран, Рюноскэ швырнул его на пол. Он уже сто раз пожалел о том, что дал Накаджиме свой номер телефона. Теперь, помимо обычной неприязни к Тигру, Рюноскэ испытывал еще и невыносимую ревность. У этого неудачника было то, о чем Акутагава мог только мечтать, но тот все еще хотел чего-то, вел себя так, будто это не важно. Обычная вещь — сходить на концерт любимой группы, получить автограф кумира… Только не для Акутагавы.

***

      До концерта оставалось три дня. Акутагава не пытался сделать ничего, чтобы накопить деньги на билет. Он считал, что лучше вовсе не пытаться, чем вложить все свои силы в дело, которое все равно не будет иметь успеха. Ведь не всем мечтам суждено сбываться.       Рюноскэ возвращался домой после школы. День был солнечным и теплым. Акутагава не любил такие дни, поэтому шел через переулки, скрываясь в тени высоких домов от солнечных лучей. Здесь всегда было много бродячих животных, рыскающих по мусорным бакам в поисках еды. Рюноскэ часто думал о том, что и сам он в некотором роде бродячий пес, ищущий что-то в этой огромной свалке, которую называют жизнью.       Словно в ответ на эти мысли, откуда-то раздался лай. Последовал крик: «Черт возьми, отвяжись уже!». Акутагава остановился и присмотрелся — в тени дома сидел человек, упершись спиной в стену и вяло отбиваясь ногами от снующей рядом собаки. Заметив, что собака плясала в пятнах крови на земле, Рюноскэ поспешил отогнать животное. Когда пес убежал, юноша посмотрел на сидящего на земле человека. В тени его почти не было видно, но он явно был ранен и чертовски пьян.       — Вам нужна помощь? — спросил Акутагава, доставая из кармана телефон. — Я вызову скорую.       — Нет, — рявкнул человек в ответ. — Пошел ты…       Брань была прервана резким кашлем, на землю хлынула кровь.       Рюноскэ не был из тех людей, которые терпят грубости в свой адрес или предлагают помощь дважды. Поэтому он лишь развернулся и пошел своей дорогой. Сзади раздался хрип и звук, будто что-то тяжелое повалилось на асфальт. Акутагава все же обернулся. Наверное, парень потерял сознание. Рюноскэ подумал, что лучше уж вызвать скорую и не мучиться потом совестью, чем выслушивать капризные отказы какого-то пьянчуги. Поэтому он вернулся, сел рядом с телом на корточки и снова достал телефон.       — Пожалуйста, — вдруг прохрипел парень. Его голос был слабым и вызывал что-то вроде. жалости? — Никому не звони.       Парень попытался встать, и Акутагава поддержал его. «И что теперь?» — подумал Рюноскэ. Вести домой незнакомца не хотелось, но там никого сейчас не было… В конце концов, этот человек ранен и пьян настолько, что сам стоять не может. Что он сделает Акутагаве? А если и попытается — Рюноскэ сможет за себя постоять.       — Идемте, — рявкнул юноша, и человек, опустив голову и бормоча что-то невнятное, подчинился. Они медленно побрели в тени домов. Акутагава почувствовал, как его рубашка пропиталась кровью.       Дома действительно никого не было. Акутагава осторожно помог незнакомцу улечься на диван в гостиной и пошел в ванную, чтобы набрать воды и найти лекарства с бинтами. Лицо человека, которого Рюноскэ привел домой, было заляпано кровью и опухло, но казалось смутно знакомым. Он, расположившись на диване, моментально то ли уснул, то ли потерял сознание.       Рюноскэ думал, что этого человека покусала собака, и боялся, как бы тот не подхватил бешенство. Но на его теле не было ни единого укуса, зато руки были испещрены порезами, которые кровоточили. Акутагава обработал эти раны и перевязал бинтами. Он заметил также, что на теле незнакомца уже были бинты — на шее и на животе. «Да он сумасшедший», — подумал Рюноскэ. А что еще можно подумать о человеке, который сидел в переулке пьяный, со вскрытыми венами, отбивался от собаки и отказался ехать в больницу? Акутагава почувствовал неприязнь к этому человеку. Теперь его жизнь находилась в безопасности, и Рюноскэ хотелось, чтобы тот поскорее очнулся и ушел.       Юноша провел мокрым платком по окровавленному лицу и отстранился, тут же выронив платок. Он вспомнил, где видел это лицо раньше. Темные непослушные волосы, правильный нос и тонкие губы. На диване в его гостиной лежал никто иной, как Дазай Осаму, бас-гитарист группы «Кровавые убийцы».       Акутагаве показалось, что он сейчас потеряет сознание — настолько сильно кружилась голова. Он вспомнил, что у Дазая наблюдались проблемы с алкоголем, суицидальные наклонности и боязнь собак. Рюноскэ сжал ладонь Осаму в своих руках, пытаясь убедиться в том, что ему это не снится.       Дазай простонал и приоткрыл глаза. Затуманенным взглядом он обвел комнату, будто не замечая сидящего рядом Акутагаву.       — Черт, — прошипел он со слабостью в голосе. — Я же просил не звонить в больницу.       — Вы не в больнице, — проронил Акутагава, подавляя дрожь в голосе. — Не волнуйтесь.       Осаму резко поднялся и осмотрел перебинтованные руки. Из его горла вырвался сиплый смешок.       — Значит, не в больнице. Иначе Чуя бы уже носился вокруг и кричал, как резанный.       Он говорил о Накахаре Чуе. Рюноскэ обратил на это внимание и вздрогнул. Значит, это действительно…       — Вы — Дазай Осаму? — несмело спросил он.       Тот холодно посмотрел на юношу, в его взгляде проскользнули раздражение и угроза. Судя по всему, он все еще был мертвецки пьян.       — Нет, малыш. Я хренов рождественский эльф, — огрызнулся Дазай, откидываясь на спинку дивана и накрывая лицо ладонями. — Принеси чего-нибудь выпить.       Акутагава знал, что в его доме нет алкоголя. Но вместо того, чтобы отказывать, он решил пойти на кухню и воспользоваться моментом, чтобы уединиться.       Рюноскэ облокотился о столовую тумбу и вытер выступившие на лбу капли пота. Вчера он готов был плакать в подушку от осознания несбыточности своей мечты, а сегодня его мечта сидит в гостиной и требует заботы о себе. Акутагава не мог поверить во все случившееся. Разве можно вот так идти по улице и найти рок-звезду? Все это выглядело, как одна большая насмешка судьбы. Но Акутагава не был намерен выпускать эту возможность из рук. Только бы эта «возможность» сама не ушла из его дома раньше времени…       Когда Акутагава вернулся в гостиную, на диване не было ничего, кроме пятен крови и кусочков бинта. Дверь в комнату Рюноскэ была приоткрыта, и сердце юноши упало. Дазай пошел в его комнату. Он увидит все — все плакаты, все рисунки… Лицо залила краска, Акутагава тихо вошел в комнату.       — Ты хорошо рисуешь, — услышал он, едва успев переступить порог.       Дазай стоял у кровати Акутагавы, держа в руках бумажки и глядя то на них, то на плакаты на стене. Рюноскэ плотно сжал губы.       — Дазай-сан, вам лучше лечь. Пока ваше состояние…       Не успел он договорить, как Осаму плюхнулся на его кровать.       — Что ты там жмешься? Иди сюда, — рявкнул он.       Акутагава послушно сел на кровати рядом. Раньше он сидел тут и любовался своим кумиром на плакатах, теперь же он любовался живым человеком. Никогда раньше он не чувствовал ничего подобного — странное волнение одолевало его. Рюноскэ хотел говорить с Дазаем, но не мог выдавить из себя ни слова.       — Ты так дрожишь, что под тобой матрас трясется, — выдохнул Осаму. — Расслабься.       Акутагава попытался взять себя в руки.       — Мне нравятся ваши песни… — начал он, но был прерван Дазаем.       — Бла-бла-бла. Лучше скажи мне что-нибудь новенькое.       Осаму был раздражен, но в его голосе проскользнуло что-то, похожее на тоску. Он слышал это от поклонников уже сотни раз.       Акутагава опустил взгляд. Он не знал, чем может удивить кумира, но понял, что выражать свое восхищение не стоит.       — Какие ты знаешь созвездия? — вдруг спросил Дазай, глядя в потолок. Он явно был не в себе, раз намеревался увидеть там звезды. Но Рюноскэ не обратил на это внимание. Он осторожно лег рядом и указал куда-то вверх.       — Там — Центавр. А там — Дева. Ворон и…       — …Гончие псы, — подхватил Осаму. На его губах появилась легкая улыбка. Он повернулся к юноше. — Как тебя зовут?       — Акутагава Рюноскэ, — ответил тот, глядя Дазаю в глаза.       — Спасибо, Акутагава-кун, — Осаму закрыл глаза, его дыхание замедлилось. Он уснул, бормоча под нос имя Акутагавы.       Рюноскэ остался рядом, любуясь своим кумиром, который сейчас был неприлично близок. Юноша сам не заметил, как начал улыбаться. Это было похоже на сон — самый волшебный сон, который он когда-либо видел. Сон, в котором не хочется просыпаться. Акутагава не заметил, как тоже заснул.       Когда юноша проснулся, за окном солнце уже садилось. Дома по-прежнему никого не было, и для Рюноскэ это было нормально — когда мать несколько суток подряд пропадает на подработках, а сестра чуть ли не живет у подруг. Сейчас так было даже лучше, ведь рядом по-прежнему мирно спал Осаму. Акутагава легко погладил волосы спящего, привстал и посмотрел в окно. Солнце купало город в своих последних золотых лучах. Рюноскэ подумал, что впервые испытывает такое тихое и спокойное счастье.       — Акутагава-кун.       Юноша посмотрел на Дазая, позвавшего его шепотом. Глаза Осаму были приоткрыты, он смотрел на Акутагаву и улыбался.       — Ты красивый, Акутагава-кун, — сказал он, сонно потянувшись.       Рюноскэ смущенно сдвинул брови.       — Вы пьяны, — сказал он, отворачиваясь. Хотя теперь Дазай был куда более трезв, чем пару часов назад.       — Ну и что? — музыкант прыснул. Он мягко повалил Акутагаву на кровать и навис сверху. — Будто это может помешать мне видеть чью-то красоту.       Акутагава хотел закрыть лицо руками, чтобы скрыть свое смущение, но Осаму крепко сжал запястья юноши. Он скользил взглядом по лицу Рюноскэ, явно получая удовольствие от происходящего.       — Почему ты восхищаешься мной? — прошептал Дазай. — Я — мразь, недостойная восхищения. Даже Чуя заслуживает его больше, чем я.       Осаму коснулся губами шеи юноши.       — Я так устал от всего этого, Акутагава-кун. Хочется просто исчезнуть навсегда. С тобой такое бывало? — спросил он, кладя голову на грудь Рюноскэ и глядя в стену.       — Да, — выдохнул Акутагава в ответ. Он был напряжен, все тело горело. Он чувствовал, как бьется сердце Дазая, и боялся выдать свое волнение. — Да, я хотел. Но сейчас я не хочу исчезать.       Осаму поднялся и заглянул Рюноскэ в глаза.       — А чего ты хочешь сейчас?       Акутагава отвел взгляд.       — Быть здесь. С вами.

***

      Акутагава сам не понял, как это произошло. Дазай повел его за собой, и Рюноскэ поддался. Теперь он лежал в кровати и вглядывался в темноту, слушая тихое мурлыканье Осаму. Нижняя часть тела болела, но Акутагава не замечал этого. Сейчас для него не существовало ничего, кроме обнимающего его кумира.       — Почему вы никогда не поете? — спросил Рюноскэ. — Мне нравится ваш голос.       В ответ Дазай меланхолично рассмеялся.       — Я уже наделен неотразимой внешностью. Если я буду еще и петь, Чуе ничего не останется.       Акутагава сдержал смешок.       — Ты придешь на мой концерт в субботу? — вдруг спросил Осаму.       — У меня нет билета, — проронил Рюноскэ.       Дазай встал с кровати, отыскал в темноте свои брюки и вытащил из кармана заламинированную бумажку.       — Теперь есть, — сказал он, кладя билет на тумбочку поверх тетрадей юноши.       — Вы всегда носите с собой билеты на собственные концерты? — спросил Акутагава, пока Осаму снова устраивался рядом.       — Нам дают их, чтобы мы могли пригласить кого-то из близких, — Дазай вздохнул. — Просто забыл его вытащить, вот и все.       Рюноскэ прижался к музыканту. Он знал, что у Осаму нет ни семьи, ни друзей. Сложно поддерживать постоянные отношения, разъезжая по стране и не встречаясь ни с кем, кроме поклонников.       — Спасибо, Дазай-сан. Я приду.

***

      С самого утра Акутагава был сам не свой. Когда он проснулся, Дазая уже не было — только заламинированный билет по-прежнему лежал на тумбочке, как бы в знак того, что все случившееся не приснилось Рюноскэ.       В школе, доставая тетради из рюкзака, Акутагава заметил, как на пол упал билет. Должно быть, он случайно захватил его вместе с тетрадями. И рядом, к несчастью, околачивался Накаджима.       — Ого-о! — воскликнул тот. — А я думал, ты не…       Акутагава одарил Ацуши взглядом, пресекающим любые комментарии, и спрятал билет в рюкзаке.       — Давай пойдем на концерт вместе? — на лице Тигра засияла широкая улыбка.       — Почему я должен согласиться? — огрызнулся в ответ Рюноскэ.       Накаджима заговорщически сощурил глаза.       — Мне очень нужен автограф Коё-сан, так что я покопался немного и достал пропуск за кулисы.       Акутагаву молнией пронзила навязчивая мысль о Дазае.       — Хорошо, я пойду с тобой, — буркнул он.       — Ты не пожалеешь, — Тигр протянул руку, чтобы потрепать волосы Рюноскэ, но тот вовремя отстранился.       Дома было еще более скучно, чем раньше. Познав то тихое счастье, которое Акутагава искал, он больше не видел смысла ни в чем из того, что он делал раньше. Он пересматривал рисунки, которые держал в руках Дазай, тщательно счищал кровь с ковра и с дивана, с тяжелым сердцем смывая ее с щетки — хотелось оставить кровь Осаму при себе.       Рюноскэ не мог дождаться дня, когда он, вместе с вечно напоминающим о себе Накаджимой, попадет на концерт и вновь встретится со своим кумиром. То, что будет дальше, его не особо заботило — сейчас Акутагава был в предвкушении.       Ночью юноша пытался полностью впитать запах, оставленный Дазаем в его постели — запах дорогого алкоголя, крови, одеколона и шампуня с кондиционером. Запах боли и нежности. Рюноскэ до покраснений на пальцах сжимал простынь там, где еще вчера спал его предмет воздыхания. Только теперь Акутагава так явно ощущал одиночество, в котором он жил.       В темноте Рюноскэ нащупал выключатель настольной лампы, перевернул изрисованный лист и начал писать. Сейчас он чувствовал, что только это поможет ему отвлечься от мыслей о Дазае. Но строчки складывались точно по картинам, созданным воображением Акутагавы — он, Осаму, тихий и спокойный вечер…       Рюноскэ писал о доме у пруда, в котором жили двое влюбленных. Никто не нарушал их покой, они принадлежали только друг другу, а вечерами сидели у берега и любовались закатами. Птицы пели свои трели для них, ветер шелестел молодой листвой, а прохладная вода хранила все их тайны. Они наслаждались обществом друг друга и были по-настоящему счастливы. Счастливы…       Акутагава проснулся, услышав хлопок входной двери. Он все еще сидел за столом, заваленным бумажками с его недописанной историей. В окно светило солнце. Кажется, было уже около полудня. Рюноскэ вспомнил, что проспал занятия в школе.       Юноша, покачиваясь, вышел из комнаты. Там его встретила чем-то озабоченная старшая сестра, под глазами которой появились едва заметные синяки.       — Рюноскэ, что с тобой? Почему ты не в школе? — устало спросила Гин, осматривая заспанное лицо брата. — Это из-за мамы, да?       Акутагава помотал головой.       — Мамы? — переспросил он.       Гин уставилась на юношу, положила руки ему на плечи и осторожно спросила:       — Ты разве не знаешь?       Рюноскэ ничего не понимал, и это его злило. Почему сестра все так усложняет? Неужели нельзя ничего сказать прямо?       Гин закрыла глаза и шмыгнула носом. Когда веки девушки вновь поднялись, на ее щеках появились дорожки от слез.       — Вечером она возвращалась домой в поезде, который вышел из Токио, — Гин глубоко вздохнула. — Я не знаю, что случилось — ошибка машиниста или какой-то сбой. Этот поезд сошел с рельсов где-то в районе…       Дальше Акутагава не слушал. Голова закружилась, в горле першило. Он сел на диван и накрыл лицо ладонями.       — Где она? — выдавил Акутагава.       — Выживших не нашли, — Гин села рядом с братом и обняла его. Наступила глухая тишина, прерываемая лишь слишком громкими всхлипами во внезапно опустевшем доме.       — С мамой все хорошо, Рюноскэ, — продолжила девушка. — Ты ведь знаешь, она болела, и…       — Замолчи, — Акутагава несколько грубо высвободился из рук сестры и обреченно откинулся на спинку дивана. Теперь они с Гин остались совершенно одни, и ничто не в силах этого изменить.       — Завтра будут похороны, — девушка снова вздохнула. — Я понимаю, это тяжело, но мы с тобой должны быть сильными. Слышишь, Рюноскэ? Мы все еще есть друг у друга. Мама хотела бы, чтобы мы держались вместе…       Юноша перестал слушать то, что говорила Гин, и задумался, медленно связывая все воедино. Завтра похороны его матери… Завтра… Концерт «Кровавых убийц»…       — Завтра? — переспросил он. Сестра кивнула.       — Не забудь об этом, пожалуйста. Мне пора, — добавила она, глядя на настенные часы. — Завтра я зайду за тобой вечером, и мы поедем вместе, ладно?       Акутагава молчал. Его сестра приняла эту реакцию за согласие и снова покинула дом, оставив Рюноскэ наедине со своими мыслями.       Его близкий человек погиб. Больше никогда не переступит порог этого дома, больше никогда не позовет по имени. Больше не приготовит вкусный ужин, больше не подвезет до школы, если ей по пути. Акутагава закрыл лицо руками и едва мог сдержать слезы. Именно сейчас он нуждался в Дазае больше всего, но как он может пойти на концерт, наплевав на похороны матери? «Неужели мы больше никогда не увидимся, Дазай-сан?» — прошептал Рюноскэ, пока по его щекам текли горькие слезы отчаяния.

***

      Телефон Акутагавы разрывался от звонков. Весь остаток вчерашнего дня он провел, как в тумане. Будто бы время на секунду остановилось и снова продолжило свой ход, только прошло уже больше суток. Скоро должна была приехать Гин, а настойчивый Накаджима присылал сообщения со скоростью пять-слов-в-секунду, напоминая о том, что если они немедленно не встретятся в том месте, в котором договорились, то опоздают на концерт.       Больше всего хотелось исчезнуть. Акутагава лежал на кровати, поджав колени к груди. В руках он вертел заламинированный билет на рок-концерт, в котором отражалось его собственное заплаканное лицо.       Вибрация телефона.       Тигр: «Хэй, ну ты где? Мимо меня только что проехал автобус «Кровавых убийц»! Я жду», — высветилось на дисплее.       Семью минутами позднее.       Тигр: «Я уже в концертной зоне. Напиши, где ты, я найду тебя».       Десятью минутами позднее.       Тигр: «Эм, они уже объявляют группу».       Еще через две минуты.       Тигр: «АКУТАГАВА!!!».       Рюноскэ сел на кровати и отбросил телефон в сторону. Его взгляд застыл на многочисленных плакатах, красовавшихся на стене. Раньше Акутагава никогда не жаловался на несправедливость, потому что не верил в обратное. Теперь он проклинал судьбу, которая подразнила его мигом счастья, а затем пнула в живот и ушла, оставив скрючевшегося парня плевать кровью. А Дазай продолжал беззаботно улыбаться ему с плакатов, будто издеваясь. Рюноскэ не знал, что ему делать теперь. Он был раздавлен и, казалось, теряет все, чем дорожил.

***

      Акутагава бежал по тротуару. Концертная зона встретила его громкой музыкой и восторженными возгласами зрителей. У самого входа светловолосый парень со странно подстриженной челкой набросился на Рюноскэ.       — Ну и где ты ходишь? Я так долго ждал тебя!       Акутагава ничего не ответил подскочившему к нему Накаджиме. Тигр хмыкнул.       — Не видел мои сообщения?       — Телефон разрядился, — бросил Акутагава. Он намеренно выключил телефон и оставил дома, чтобы не слышать, как его разрывают звонки от Гин.       — Ты все равно опоздал. Пропустил две песни…       Рюноскэ уже не слушал Накаджиму. Его взгляд был прикован к другому концу зоны. Где-то там сейчас Дазай… Ацуши двинулся за Акутагавой, выстраивающим маршрут поближе к сцене. И когда от группы их отделяли всего несколько рядов людей, юноши остановились. Рюноскэ видел, как Дазай увлеченно ударяет по струнам гитары, улыбается визжащим поклонникам и подмигивает девушкам в первых рядах. Сердце Акутагавы сжалось. Вот и он, его любимый человек, прямо здесь. Выглядит совершенно счастливым.       — Дазай Осаму классный, да? — крикнул Накаджима, стараясь, чтобы Рюноскэ его услышал.       — Да, — тихо отозвался тот, завороженно глядя на своего кумира. Все проблемы и плохие мысли вдруг отступили, на их место пришли тепло и покой. Акутагава был так близок к исполнению своей самой смелой мечты, что, казалось, мог почувствовать ее запах. Запах дорогого алкоголя, крови, одеколона и шампуня с кондиционером. Запах счастья.       Когда была исполнена последняя песня, Накаджима потянул Акутагаву в сторону сцены.       — Чей автограф ты хочешь получить? Как ты думаешь, Накахара-сан любит кошек? А Кое-сан умеет петь? А Дазай-сан? — не унимался Тигр.       — Дазай-сан умеет петь, — уверенно сказал Рюноскэ, получив полный непонимания взгляд от собеседника.       Когда юноши добрались до охраны, Ацуши показал им какой-то бейджик и указал на Акутагаву со словами: «Это со мной». Охранники вгляделись в бейджик и кивнули, освобождая дорогу.       — Что это? — спросил Акутагава, когда он шел следом за Тигром по коридору за сценой.       — Это? — Накаджима показал ему бейджик. — Это пропуск журналиста. Я… То есть, мой отец журналист, по такому он может проходить за кулисы любого представления, чтобы взять интервью. Он сделал такой для меня, когда мы были в…       — Понятно, — прервал Тигра Рюноскэ. Это не слишком-то интересовало его, сейчас было кое-что поважнее.       Ацуши учтиво постучал в дверь, на которой висела позолоченная звезда. Все внутри Акутагавы сжалось, когда он услышал такой знакомый сладкий голос: «Войдите».       В гримерной было много зеркал. Перед одним из них, развалившись в удобном кресле, сидел Накахара Чуя с бокалом вина в руке. Когда юноши зашли, он как раз говорил о чем-то.       — …именно поэтому я больше никогда не пойду с тобой в этот бар, — заключил Накахара, поднимая бокал над головой и оборачиваясь в сторону входной двери.       — Встреча с фанатами еще не началась. Ждите снаружи, — сказал он, обводя взглядом юношей.       — Йокогама-таймс, Накахара-сан, — с улыбкой объявил Ацуши. — Мне нужно поговорить с Коё-сан.       — Дверь напротив, — сказал Чуя, снова взмахивая бокалом и отворачиваясь к зеркалу.       Накаджима ободряюще хлопнул оцепеневшего Акутагаву по плечу и вышел из гримерной.       Дазай стоял слева от входа, облокотившись о стол с косметическими средствами. Там его не сразу можно было заметить, поэтому Рюноскэ вздрогнул, услышав холодный голос Осаму.       — Не знал, что ты из газеты.       — Я не из газеты, Дазай-сан, — Акутагава сам от себя не ожидал такой уверенности в голосе. Он подошел к Осаму и заглянул тому в глаза. Он значительно выше, чем Рюноскэ…       — Хорошо. Тогда что тебе нужно? Мой коллега уже сказал тебе, что встреча с фанатами пройдет позже.       Равнодушный голос Дазая резал сильнее любого ножа. Акутагава испугался, что Осаму мог забыть его.       — Вы помните меня? Аку…       — Я помню, Акутагава-кун, — прервал его музыкант. Чуя едва заметно повернул лицо в их сторону. — И что ты хочешь?       — Вы же пригласили меня… Вы дали мне билет, — Рюноскэ растерялся. — Вы хотели меня видеть?       Дазай нежно улыбнулся, но глаза его были по-прежнему холодны.       — Благодарю, что посетил наш концерт. А теперь можешь идти. Тебя, наверное, ждут дома.       — Но Дазай-сан, — Акутагава протянул руку к лицу Осаму, но тот с силой схватил его за запястье. Больно.       — Если ты сейчас же не уберешься, я позову охрану, — прорычал он, не расцепляя своей улыбки.       Рюноскэ весь дрожал. Дазай был равнодушен и груб с ним, будто до этого они и не были толком знакомы. Впрочем, так оно и было. Юноша выбежал из гримерной, боясь расплакаться прямо на глазах своего кумира.       — Это не тот паренек, что нашел тебя? — подал голос Чуя.       — Он, — Дазай отвел взгляд.       Накахара сдвинул брови.       — Ты что, отымел его после этого?       — Чуя…       Рыжий встал с кресла и ударил кулаком по столу.       — Твой труп бы уже обглодали бродячие псы в переулке. Пацан тебе жизнь спас, и ты его таким образом отблагодарил?       — Не тебе читать мне нотации, — Осаму собирался скрестить руки на груди, но Накахара подошел к нему и схватил за перебинтованное запястье.       — Ты напился в стельку и решил вскрыться? Лучше бы ты сдох тогда, чем давал школьникам мнимые смыслы жить, из-за которых они сами потом вскрываются, — Чуя сощурил глаза. — Какой же ты подонок.       Осаму грубо вырвал свою руку у Накахары, и рыжий, фыркнув, вышел из гримерной, оставив Дазая одного. Тот посмотрел в зеркало, напротив которого недавно сидел Чуя, и увидел измученного жизнью человека с холодным взглядом, полным презрения. Как к окружающим, так и к самому себе.

***

      Акутагава прорывался сквозь толпу фанатов, не разбирая дороги. Голова кружилась, перед глазами все плыло. Гин… Мама… Рюноскэ пришел сюда, чтобы увидеться с любимым человеком и забыть о всех горестях, что преследуют его, но они лишь преумножились и навалились со всей силой. Теперь Акутагава точно знал, что потерял все, что имел — семью, любимого кумира, надежду на счастье. Его жизнь вдруг действительно стала пустой — оказалось, что раньше это было совсем не так. И винить в этом было некого. Кроме самого себя.       Кто-то поймал Акутагаву за руку. Тигр.       — Ты чего? Что-то случилось? — обеспокоенно прокричал Накаджима сквозь гвалт толпы.       Рюноскэ обливался слезами. Теперь он потерял еще и собственное достоинство, представ перед Накаджимой в таком жалком виде. Вырвавшись от Ацуши, Акутагава поспешил затеряться среди людей, пока он не придет в себя и не будет в состоянии найти выход.       В ушах звенел чей-то громкий голос: «А сейчас вы можете пройти за сцену, чтобы получить автографы на фирменные фото». Зона была заполнена людьми, хотя Акутагаве всегда казалось, что он один на всем свете любит «Кровавых убийц». Он, и еще Накаджима. Рюноскэ всегда мечтал попасть к людям, разделяющим его увлечения. Но сейчас ему было все равно. Все эти люди значили теперь не больше, чем одноклассники, которых он так не любил, с которыми не о чем было говорить. Эти мелочи казались раньше такими большими и важными, но теперь заметно блекли на фоне всех чувств, что разрывали Акутагаву.       Рюноскэ ошибся. Ему следовало забыть обо всем, что случилось между ним и бас-гитаристом. Пойти на похороны матери — вот, что он должен был сделать. Но не смог. Слишком крепко Дазай привязал его к себе. Лучше бы он не оборачивался тогда, в переулке. Не приводил Осаму домой и не помогал ему. Не позволял глубоко засесть в голове, завладеть душой и телом. Акутагава совершил слишком много ошибок. Теперь и Гин разозлится на него. Может, даже выгонит из дома. Но и это тоже не имеет значения для человека, который не ценил того, что имел, и теперь потерял навсегда. Дазай Осаму…       Больше всего хотелось исчезнуть. Акутагава поднял взгляд к темнеющему небу, на котором проступали бледные звезды. Сквозь влагу на глазах он пытался соединить эти сияющие точки и вспомнить, что они значат. Центавр. Дева. Ворон. И гончие псы. Едва видны там, где их еще недавно искал Дазай, глядя в потолок в комнате Акутагавы.       Смахнув остатки слез с глаз, Рюноскэ двинулся к выходу, расталкивая заметно редеющую толпу. Все кончено. Нужно было возвращаться домой, но не хотелось. Там, должно быть, еще более пусто, чем всегда. Там нет вещей мамы, и нет чего-то, что раньше Акутагава мог назвать «собой». Там не было ничего, кроме слабого запаха. Запаха дорогого алкоголя. Крови. Одеколона и шампуня с кондиционером. Запаха горя.

***

      Акутагава зашел в пустой темный дом, осторожно прикрыл дверь. Но напрасно он пытался скрыть свое возвращение — дома никого не было.       В гостиной все было перевернуто вверх дном: шкаф открыт нараспашку, одежда разбросана по полу, цветы вырваны из горшков, а на экране телевизора красовалась длинная трещина. Кажется, Гин здорово разозлилась.       Заходить в свою комнату Акутагава боялся. Наверняка сестра побывала и там. Но Рюноскэ не слишком беспокоился из-за возможной судьбы своих вещей — в комнате больше не было ничего ценного. Юноша лег на диван в гостиной и вперил взгляд в потолок. В голове всплыли болезненные воспоминания — пару дней назад здесь лежал Дазай. Он бы умер, если бы Акутагава не позаботился о нем. Музыкант пригласил юношу на свой концерт, а зачем — Рюноскэ не понимал. Они не были близкими людьми друг для друга. Они были никем.       Вчерашний кумир сегодня — враг номер один. Акутагава твердо решил вырвать Осаму из своего сердца, даже если придется сплевывать его со всеми внутренностями. Дазай был похож на падшего ангела, который превратился в самого дьявола в мыслях Рюноскэ. Юноша чувствовал себя полностью опустошенным — пустой человек в пустом доме. С этими мыслями Акутагава погрузился в тревожный сон.       От разговора с Осаму остался мерзкий осадок. Чуя сидел за столом, перед ним — кипа одинаковых фотографий, вокруг — толпа поклонников и охрана. Сидевшая рядом Коё улыбалась всем, кто с ней заговаривал, а Накахара лишь наспех рисовал каракули на полях фотографий.       — Что с тобой? Уж не хочешь ли ты показать поклонникам всю свою ненависть? — проговорила Озаки, широко улыбаясь.       Чуя промолчал. Дазай сидел с другой стороны от Коё, и рыжий был благодарен уже за то, что мог не вдыхать запах бас-гитариста. Тот же преспокойно одаривал поклонников чарующими улыбками и бросал им вслед двусмысленные фразы.       Накахара никогда не понимал Осаму — шатен все время находился в треугольнике пьянства, разврата и самоубийства. Чуя не считал себя ангелом, но по сравнению с Дазаем он мог быть святым.       Темноволосый паренек никак не выходил из головы. Бас-гитарист и раньше пытался умереть в каком-нибудь укромном месте, но его всегда находили и отправляли в больницу. Осаму ненавидел больницы — новостные сводки о суицидальных наклонностях музыканта не делали группе престижа. А этот парень послушался полуживого пьяницу, отвел его домой и привел в себя. «Неразумный», — вертелось в голове Накахары. Он знал, что Дазай совершает отвратительные поступки. Но хуже всего было знать, почему. Знать, и все-таки решительно не понимать.       Уйти из группы Чуе хотелось давно. И не только потому, что бас-гитарист постоянно выводил из себя. Несколько лет назад они все мечтали о славе, но теперь сомневались в том, что делают. Никогда не подтверждали этого, но и отрицать не решались. Однажды Коё сказала солисту, что ему пора перестать играть роль совести Осаму и пойти за своей собственной мечтой. Рыжий не согласился, но и ссориться с коллегами стал заметно меньше.       С тех пор он впервые был так зол. Выпитое вино усиливало эмоции, и Накахара резко встал из-за стола.       — Скажите им, что встреча окончена, — процедил он рядом стоящему охраннику, кивая на очередь поклонников, развернулся и ушел.       Улыбка пропала с лица Коё, будто ее там никогда и не было. Девушка посмотрела Чуе вслед. Дазай устало вздохнул.

***

      Рюноскэ проснулся на полу. При свете дня комната выглядела еще хуже, чем вчера вечером. А утро было таким теплым и безмятежным, будто ничего и не случилось.       Акутагава поднялся и зашел в свою комнату. Дверь он открыл с трудом — изнутри проход был завален одеждой. Юноша подошел к столу, возле которого лежал опрокинутый стул. На полу разбросаны клочки бумаги — та самая повесть о счастье любви, которую Рюноскэ недописал. Он горько усмехнулся — столько символизма было в этой сцене.       Кровать была разворошена, выключенный телефон лежал на полу. Акутагава включил его и обнаружил двенадцать пропущенных звонков от сестры, еще пять запоздалых сообщений от Тигра и два звонка с незнакомых номеров.       Взгляд юноши упал на любимые плакаты. Гин явно не догадалась, что Рюноскэ был на концерте, иначе стена бы уже пустовала. Снова разглядывая эти разноцветные бумажки, Акутагава подумал, что в жизни Дазай выглядит совсем иначе — не так, как его изображают. Гнев вскипел в юноше, он крепко сжал кулаки.       — Зачем вы сделали это, — его голос дрожал, глаза покрылись пеленой слез. — Вы показали мне свой свет, а потом отняли все и исчезли. Зачем?       Вопрос в пустоту остался без ответа. Из горла вырвался хриплый рык. Акутагава одним быстрым движением руки сорвал плакат, затем еще один и еще, пока стена совершенно не опустела, а на полу не сформировалась куча рваной и смятой бумаги.       Рюноскэ прислонился спиной к стене и сполз на пол. Дороги назад больше не было. В тот момент он окончательно лишился одной своей мечты. Пожалуй, самой большой и самой сильной. А сердце по-прежнему ныло и горело.       Акутагава вдруг почувствовал голод. Все волнения, что он испытал за последние дни, совершенно притупили физические потребности.       Холодильник оказался пуст. Это неудивительно — у Гин не было времени, а у Рюноскэ — денег, чтобы купить еду.       Вдруг зазвонил телефон. Акутагава поднес трубку к уху и молчал. Он никогда не приветствовал звонящего.       — Привет, Акутагава, — прозвенел голос по ту сторону.       — Тигр, — пробормотал юноша так быстро, что слово больше походило на короткое рычание.       — Ты вчера убежал, и я волновался. Что там случилось? Ты знаешь?       — Это не твое дело.       Рюноскэ уже собирался сбросить звонок, как вдруг собеседник спросил:       — Думаешь, группа распадется?       Акутагава замер.       — О чем ты?       — Утром всюду была эта новость, — Накаджима недолго помолчал. — Накахара-сан напал на Дазай-сана, и между ними завязалась драка.       Глаза Рюноскэ расширились, воздух застрял в горле.       — Они оба находятся в больнице, — продолжал Ацуши. — Причина конфликта неизвестна, но продюссер «Кровавых убийц» считает, что после этого Дазай-сан захочет покинуть группу.       Акутагава чувствовал себя мерзко. И не только из-за случившегося, но и из-за того, что он беспокоился за Осаму.       — Акутагава? — позвал задумавшегося юношу Накаджима.       — Что?       — Я хотел спросить, — Тигр мялся. — Если хочешь, мы можем сходить к ним. Помнишь мой пропуск? Там…       — Да, — резко прервал его Рюноскэ. Его не волновали ни причины, ни возможности этого пропуска. Просто очень хотелось убедиться, что музыканты в порядке.       Акутагава не знал, что он делал на улице. Зачем ему все это? Чего он хочет добиться, снова увидевшись с Дазаем? Облегчения? Внутреннего спокойствия? А, может, в нем еще теплилась подаренная музыкантом надежда?       Возле больницы юношу встретил Накаджима.       — Я слышал, что это не очень серьезно, — болтал Тигр, пока они шли по коридору. — Накахара-сан сломал шею и пробудет тут недолго, а Дазай-сан…       Юноша выглянул из-за угла в поисках нужной палаты.       — Если честно, — продолжил он шепотом. — Я хотел узнать у Накахара-сана, почему это произошло. Он еще никому не сказал об этом.       — Почему ты думаешь, что он скажет тебе? — Акутагава сдвинул брови.       — Может, и не скажет, — Ацуши с улыбкой пожал плечами. — Если я спрошу, хуже ведь не будет?       На двери, ведущей в палату, было небольшое застекленное окно. По обеим сторонам стояли охранники — два амбала в темных очках. Рюноскэ подумал, видят ли они за этими стеклами хоть что-нибудь. Накаджима, подойдя ближе, как и в прошлый раз, продемонстрировал свой пропуск.       — Это палата Накахары Чуи? — спросил он.       — На два этажа выше, — буркнул один из амбалов. — Здесь находится Дазай Осаму.       Ацуши посмотрел на Акутагаву, задавая тому немой вопрос. Юноша покачал головой, и Тигр кивнул.       — Позвольте моему коллеге пройти, — бросил он, скрываясь в переходе к лестнице.       Рюноскэ взялся за ручку двери и уже повернул ее, как вдруг на его запястье опустилась тяжелая рука.       — Ваше удостоверение? — раздался тихий бас прямо над ухом.       — Но я… — начал юноша, другой охранник схватил его за шиворот свитера сзади.       — Ваше удостоверение? — повторил первый, пока второй оттаскивал Акутагаву прочь. Тот забрыкался, случайно пнул дверь ногой и захрипел от резкой тупой боли.       Вдруг в окне двери показалось лицо Дазая. Он обвел замершую троицу безразличным взглядом.       — Впустите его, — произнес он. Голос его показался глухим, исходя из-за двери.       Осаму исчез так же внезапно, как появился. Охранники отпустили Акутагаву, и юноша осторожно вошел в палату.       Бас-гитарист сидел на белоснежной кровати. Он был в одежде, больше похожей на пижаму, на руке красовался гипс.       — Не ждал, что ты придешь, Акутагава-кун, — Дазай с улыбкой смотрел на юношу — его взгляд снова был теплым и светлым, как при первой встрече.       Палата ничего не говорила о своем госте — обычное обустройство обычной ячейки больницы. С одной стороны от кровати стоял стул, скорее всего, для посетителей, с другой — тумба с нетронутым обедом. Кажется, кацудон.       Рюноскэ молча сел на стул. Он будто ждал чего-то, и хотя лицо его не выражало никаких эмоций, сердце внутри бешено колотилось.       — Все-таки попал в больницу, — Осаму звонко рассмеялся. — Чуя здорово разошелся в этот раз.       — Вы уйдете из группы? — сдержанно спросил его Акутагава.       Музыкант недолго помолчал.       — Если бы каждая наша ссора заканчивалась развалом группы, мы разошлись бы, даже не собравшись, — сказал он, подумав.       Рюноскэ опустил взгляд. Значит, эта драка ничего не изменит. Он знал, что в «Кровавых убийцах» часто происходили конфликты, но втайне надеялся, что Дазай все-таки уйдет из группы. Потому что…       — Скоро меня выпишут, и мы уедем из города, — сказал Осаму, больше обращаясь к самому себе, чем к кому-либо. — Хах, Чуя согласился сидеть на одном этаже с психами, лишь бы подальше от меня. А ведь это он из-за тебя так, — он прикрыл глаза.       Акутагава встрепенулся.       — Пожалел, — продолжал музыкант, качая загипсованной рукой. — Раньше только нравоучениями ограничивался, а теперь сидит там в этом ошейнике, будто пес.       Размышления Дазая прервало тихое ворчание. Рюноскэ чуть покраснел, в очередной раз вспомнив, что он давно не ел.       — Ты такой худой, Акутагава-кун, — недовольно проговорил Осаму. — Ты вообще ешь когда-нибудь?       Музыкант вздохнул, поднял здоровой рукой тарелку с едой с тумбы, поставил себе на колени и подцепил палочками кусочек мяса.       — Скажи «а-а-а», — он поднес палочки ко рту Акутагавы. Юноша опешил.       — Ну же, дава-ай, — протянул Дазай, заглядывая собеседнику в глаза.       Рюноскэ открыл рот, и кусочек мяса мягко опустился на его язык.       — Если вы хотели отдать мне ваш обед, — буркнул он, прожевав. — То могли просто предложить и передать тарелку.       — Нет, — Осаму широко улыбнулся. — Позволь мне самому распорядиться моим обедом.       Акутагава, краснея, принимал теплый кацудон из рук Дазая. Когда тарелка опустела, музыкант провел рукой по губам юноши, вытирая пятна соуса.       — Ты такой неаккуратный, Акутагава-кун, — заметил он, облизывая испачканные в соусе пальцы.       Рюноскэ чувствовал, что снова ошибся. Попался на эту удочку, которую Осаму забрасывал прямо в его сердце. Но как же приятно было ошибаться…       — Вы сказали, что Накахара-сан напал на вас из-за меня, — начал юноша, отводя взгляд.       Дазай едва заметно помрачнел.       — Он боится за тебя, — сказал музыкант, с трудом подбирая слова. — Боится, что ты тоже умрешь.       В палате повисла странная тишина, густая и кислая. Она продлилась всего пару минут, но казалось, что прошла целая вечность, прежде чем Осаму вздохнул, заметив недоумевающий взгляд Акутагавы.       — Когда мы приехали в Саппоро, я спрыгнул в реку во время прогулки. Меня вытащил сын какого-то рыбака. Он не знал, что я музыкант. Это было даже к лучшему. Если бы он и дальше этого не знал, может, был бы жив, — Дазай горько усмехнулся.       — Не знаю, как он об этом узнал, — продолжил он после недолгого молчания. — Начал таскаться всюду за мной, хотел, чтобы мы уехали вместе, а когда я мягко дал понять ему, что не заберу его с собой — прыгнул в ту же реку. Ему повезло больше в этом деле, чем мне.       Раздался тихий хриплый смех.       — Говорил, что не хочет покидать меня. Не знаю, зачем он вбил себе в голову, что я ему нужен. Глупый парень.       Осаму отвернулся, чтобы Акутагава не видел, как на его глазах выступили едва заметные слезы.       — Чуя тогда так разозлился, но ограничился лекцией о морали.       — Дазай-сан, — тихо начал Рюноскэ. — Его вы тоже…       — Нет, — ответ музыкант дал без колебаний, прервав вопрос юноши. — Нет.       Осаму снова посмотрел на Акутагаву. На его лице не осталось ни следа от слез, только печальная улыбка.       — Чуя тоже тогда так подумал. Да и до сих пор свято в это верит, — он вздохнул. — Ты красивее, чем тот парень, Акутагава-кун.       Дазай аккуратно взял юношу за руку.       — Такой хрупкий. Так и боишься сломать, — прошептал музыкант.       Рюноскэ почувствовал, как по его телу разливается тепло — от кончиков пальцев, которых касался Осаму, до самой макушки. Вот, зачем он пришел сюда сегодня. Чтобы снова ощутить это тепло, это тихое и спокойное счастье.       — Дазай-сан, я… — сбивчивое дыхание выдавало волнение юноши, решившего выразить наконец свои чувства. А вдруг Осаму поймет и примет его? Вдруг решит покинуть группу, и они вместе уйдут куда-нибудь далеко-далеко, найдут уединенный дом у пруда и будут каждый день наслаждаться друг другом, и Дазай каждый день будет петь только для Акутагавы…       Юноша вспомнил о том, что рассказал ему Осаму. Он почувствовал себя глупо — так похож на того мальчишку. Мечтал о Дазае, хотел уйти вместе с ним и был отвергнут. Разве что Акутагава все еще был жив.       — Тебе пора идти, — музыкант выпустил руку Рюноскэ.       Юноша встрепенулся и встал.       — И в следующий раз, когда тебе звонят — бери трубку, — загадочно сказал Осаму, закрывая глаза.       — Как вы…       Дазай начал что-то напевать, давая понять, что разговор окончен.       — Спасибо, — шепнул Акутагава, прежде чем выйти из палаты.       — Наконец-то, — Тигр набросился на юношу, едва тот успел закрыть дверь. — Я жду тебя уже полчаса.       — Так почему ты еще не ушел? — в тоне Рюноскэ не было и следа того раздражения, с которым он обращался к Накаджиме обычно. Только безэмоциональное спокойствие.       Ацуши вдохнул, чтобы ответить, но осекся.       — Накахара-сан ответил на твой вопрос? — спросил Акутагава, когда они с Накаджимой шли по улице.       — Едва ли он мог, — Тигр неловко рассмеялся. — Сломанная челюсть не дает ему говорить. А о чем ты спросил у Дазай-сана? Он тебе, случайно, не сказал, почему они подрались?       — Нет, — Рюноскэ ответил резко, не задумываясь. На ум пришел сын рыбака, о котором рассказывал Осаму.       — Уверен, это личное, — добавил он.       — А о чем вы говорили так долго?       — Ни о чем, — к Акутагаве вернулось то явное раздражение в голосе, которое он выказывал всякий раз, общаясь с Ацуши.       День выдался теплым и солнечным. Рюноскэ не любил такие дни и не любил Накаджиму, но впервые за последнее время у него на душе было так легко. Он будто забыл обо всех своих несчастьях и шел домой, мечтательно глядя в небо. А на языке явственно ощущался привкус кацудона.

***

      Акутагава зашел в дом. Тихо. Пусто.       Пройдя в гостиную, Рюноскэ увидел Гин, сидящую на диване.       — Ты только пришел? — спросила она. Юноша почувствовал себя неуютно — вопрос прозвучал странно. Странно спокойно.       Сестра обернулась к нему.       — Ты не ночевал дома?       Акутагава кивнул. Он не мог понять, что сейчас чувствует Гин, поэтому боялся сказать ей правду. Сестра Рюноскэ всегда думала о людях лучше, чем они того заслуживали. Поэтому единственный правильный выход — соглашаться с ее догадками.       Девушка вздохнула, голос ее дрожал.       — Я знаю тебя с самого рождения. Но никак не могу понять, почему ты так поступил.       Акутагава молчал, в глазах сестры блестнуло безумие.       — Сначала я подумала, что ты решил убежать из дома, но все твои вещи были на месте. Потом предположила, что ты решил не прощаться с мамой — слишком больно.       Гин отвернулась и всхлипнула. Рюноскэ слушал ее молча.       — Теперь я не знаю, что думать. Прости меня, пожалуйста… — девушка разразилась рыданиями. Акутагава сел рядом и неловко обнял ее.       — Где же ты был? — спросила сестра, поворачиваясь к Рюноскэ и выжидающе глядя на него заплаканными глазами.       — Помнишь, ты сказала мне, что мы должны быть сильными? — голос Акутагавы чуть дрогнул, но он сохранял внешнее спокойствие. Нежная встреча с Дазаем дала юноше силы забыть обо всех печалях. — Я…       — Ты был на концерте? — Гин перебила брата, глаза ее резко похолодели.       Наступила тишина. Рюноскэ не знал, что сказать — Гин была права.       — Когда ты не взял трубку, и я искала тебя, — тихо шептала девушка. — То нашла твой выключенный телефон. А включив, увидела сообщение от твоего друга.       Она глубоко вздохнула.       — Прости, что читала твои сообщения, Рюноскэ. Я так беспокоилась о тебе, а потом…       Наступила тишина. Брат с сестрой сидели в обнимку, похожие на единое существо, поглощенное скорбной дрожью.       — Через два дня мне нужно будет покинуть страну, — пробормотала девушка. — Мне предложили хорошую работу заграницей, а сейчас это было бы очень кстати. Мне не хотелось бы, чтобы смерть мамы лишила нас дома.       Акутагава молчал.       — И я бы могла присылать тебе деньги, и все было бы так, как раньше… И я бы время от времени возвращалась сюда, зная, что ты здесь, что ты в порядке, ждешь…       Она всхлипнула, будто мысли были сбиты чем-то важным, и дальше говорить не хотелось.       — Я не понимаю, — начала Гин, подумав. — Зачем? Почему ты решил пойти на этот концерт? Где… Где ты взял билет?       Ее голос начал дрожать, а глаза с мольбой смотрели на юношу. Сестра надеялась, что Акутагава сможет себя оправдать, что все это — не просто подростковый порыв настроения, а что за этим кроется нечто важное настолько, что не шло в сравнение с последним словом, которое можно было сказать уходящей навсегда маме.       — Я влюбился, — тихо ответил Рюноскэ, опуская взгляд. Нет, это не было похоже на оправдание, хоть и прозвучало с сожалением в голосе. Юноша скорее боялся того, что творилось в его душе. Боялся смотреть на Осаму и касаться его руки. Это было что-то незнакомое, неизведанное, поэтому пугало. Но все-таки не было веской причиной.       Гин вздохнула. Никому неизвестно, удовлетворилась она таким объяснением или нет.       Акутагава думал, что сестра будет презирать его, накричит или побьет, выплеснет все, что она чувствует, всю обиду и горечь, всю сложность отпустить и принять потерю самого дорогого человека, но та просто ушла, не сказав ни слова. Это заставило юношу растеряться и лишь потом задуматься, что делать дальше. Денег у него не было, родных не осталось. Что-то подсказывало, что Гин вернется нескоро. Почтовый ящик уже был наполнен несколькими предупреждениями о неуплате — в доме Рюноскэ мог провести не больше двух недель, прежде чем его вышвырнут на улицу. Нужно было срочно искать выход.       Мрачные мысли прервал телефонный звонок. Незнакомый номер. Акутагава уже собирался сбросить, как вдруг ему в голову пришла мысль. Он принял звонок.       — Наконец-то, Акутагава-кун! — послышался знакомый звонкий голос. Юноша почувствовал, как внутри разлилось тепло.       — Ты хоть представляешь себе, как трудно жить с одной рукой? Я так уста-ал.       — Дазай-сан, с вами все хорошо?       — Мне скучно, — провыл Осаму. — Видел тех двоих ребят? Они не слишком-то разговорчивые, а мед-сестры заходят только раз в день, да и то, чтобы занести подарки от поклонниц. Представляешь?       Юноша промолчал. Меньше всего ему хотелось обсуждать с Дазаем девушек, которые того окружали.       — Ты успешно добрался до дома, Рюноскэ? — вдруг спросил собеседник. Сердце Акутагавы сжалось от того, что любимый человек позвал его по имени. Так заботливо. Так приятно.       — Да, — проронил он в ответ.       — Хорошо. Приходи завтра с утра пораньше. Мне нужно кое-что сказать тебе.       Юноша уже знал, что не пойдет завтра в школу. Как только больница откроется, он поспешит к Осаму. Как преданный пес, беспомощный и беззащитный перед своим хозяином, повинующийся каждому слову. Но Акутагава чувствовал, что только это — возможность радовать Дазая тихим послушанием — делает его по-настоящему счастливым.

***

      Приема Акутагава ждал нетерпеливо: он сидел на скамье в коридоре больницы и ждал. Тигра не было с юношей, и охранники не желали впускать его в палату. Телефон, с которого Дазай звонил днем ранее, был недоступен. Оставалось лишь надеяться, что музыкант вспомнит о своем госте и попросит его войти.       Рюноскэ окидывал взглядом коридор, нервно стуча пальцами по скамье. Бледный неестественный свет заставлял щуриться и жег глаза. Акутагава подумал: «Как что-то такое нужное, как свет, может причинять боль?». Но ответ на этот вопрос не был дан. На его место пришла другая мысль — о том, что будет дальше. Юноше было необходимо найти работу, бросить школу, либо скитаться по улицам. Рюноскэ так же подумал, что не стал бы унижаться, прося подаяний где-нибудь возле церкви, а скорее украл бы что-нибудь на рынке. Раньше об этом не приходилось думать, но теперь…       Дверь в палату открылась, и на пороге появился Дазай. Его рука была по-прежнему перевязана.       — Спасибо, что подождал, Акутагава-кун, — от улыбки Осаму юноша почувствовал то самое тепло, которое так жадно искал в каждой встрече с любимым человеком.       — Вы хотели что-то сказать мне? — задал он давно волнующий мысли вопрос. Где-то глубоко внутри Рюноскэ надеялся, что Дазай скажет ему: «Я ухожу из группы, чтобы быть всегда с тобой, Акутагава-кун. Вместе мы справимся со всеми преградами. Я люблю тебя.»       Но музыкант лишь покачал головой.       — Тебе придется подождать еще немного. Мы поговорим в трейлере, как только меня отпустят.       Акутагава уже двадцать минут стоял на улице, прислонившись к стене больницы. Дни становились все жарче. Юноша опустил голову, чтобы не смотреть в ярко-голубое небо, вид которого щипал глаза.       Рюноскэ обошел все здание, но не нашел трейлера, о котором говорил Осаму. Нетерпение съедало изнутри, хотелось поскорее услышать заветные слова. Акутагава думал о них все чаще и чаще, пока сцена не предстала перед его глазами: Дазай прошептал ему «люблю», взял за руку и больше никогда не отпускал. Люблю. И откуда у юноши могли появиться такие фантазии? В его жизни появилось одно большое желание — так внезапно, но так приятно.       Музыкант наконец вышел из здания, сопровождаемый охраной. Он дал знак рукой, и два амбала куда-то ушли.       — У нас есть время, пока Чую не выпустили. Не хотел он, видите ли, выписываться вместе со мной, — сетовал Осаму, до смешного повысив голос. Его гипс не сняли, но отпустили. Значит, все будет хорошо?       В трейлере царил полумрак. Внешне его легко можно было спутать с автобусом музыкальной группы, но внутри он больше походил на неухоженное место отдыха. В воздухе витал сигаретный дым, в разных углах лежали брошенные, зачастую — сломанные инструменты. В дальнем углу расположилась отгороженная комнатка, похожая на чулан. Пол устлан разноцветными пледами, а окна плотно зашторены. Единственным источником света служила длинная фиолетовая лампа под самой крышей. Дазай сидел на пледе, обхватив колени рукой, и молчал. Он напряженно смотрел куда-то в сторону, не обращая внимания на сидящего напротив Акутагаву. Юноша же крепко сжал кулаки, сложив руки на коленях. Ему не хотелось торопить Осаму, но скрывать собственное нетерпение становилось все сложнее.       — Акутагава-кун, — наконец сказал музыкант. Рюноскэ затаил дыхание. — Ты должен забыть обо всем, что случилось. Так будет лучше для всех.       Дазай снова замолчал. Акутагава не мог поверить в услышанное, ему казалось, что собеседник чего-то недосказал, и его фраза осталась неоконченной.       — Дазай-сан…       — Если тебе что-то нужно, я дам тебе денег, — Осаму наконец посмотрел на юношу. — Только больше не крутись рядом. Поверь, это не нужно ни мне, ни тебе.       Рюноскэ узнал этот холодный взгляд, который всегда сулил неприятности. Знал бы он, каких усилий стоило сохранять внешнее спокойствие…       — Мне не нужны ваши деньги, — его голос дрогнул. Акутагава свел брови, пытаясь спрятать рану, вскрытую Дазаем. Снова.       Музыкант медленно кивнул.       — Тогда тебе стоит уйти, пока Чуя не явился.       Последнее, что слышал Рюноскэ, выходя из трейлера — брошенное Осаму «будь счастлив». Будь счастлив, Акутагава. То, что нужно услышать человеку, после того как его сердце в очередной раз втоптали в грязь. Тон Дазая был категоричен, юноше не пришло в голову спорить с ним. Но теперь в висках стучало, шумело в ушах это нечто, что рвалось наружу. Брошенный ребенок, один на улице. Он отдал всю свою жизнь тому, кого полюбил, и теперь у него не осталось ничего.       Хотелось просто исчезнуть. Ну почему Дазай-сан поступил с ним так? Зачем тянет к себе, а потом толкает в пропасть? И почему именно он, Рюноскэ?       Если бы Акутагава мог заменить деньги, предложенные музыкантом, на что-то другое, он попросил бы вернуть самого себя. Теперь юноша знал наверняка — Осаму выбросит его из своей памяти. Наверняка так было уже не раз. Наверняка это забавляет уставшего от жизни гитариста.       Рюноскэ не думал ни о чем, кроме самоубийства. Ноги сами понесли его в порт, и, глядя на море, Акутагава вспомнил историю, рассказанную Дазаем. Подробности этой истории были сокрыты от юноши, и, быть может, он никогда бы и не узнал, что где-то когда-то по вине его кумира умер мальчишка. Меньше всего сейчас хотелось походить на него и утонуть. Очевидно, Осаму не в первый раз разбивал чье-то сердце. Не в первый раз человеку, узнавшему музыканта ближе, чем было нужно, грозила опасность.       Легкий морской ветер взъерошил волосы Акутагавы, и он почувствовал, как по телу разливается покой. Он знает, что не сможет выбросить Осаму из головы просто так. Так странно — влюбиться и быть готовым добиваться любви. До самого конца.       — До самого конца, — одними губами повторил юноша, закрывая глаза. Он ясно видел перед собой Дазая — пышные волосы, темные глаза и милую улыбку. Он видел цель и твердо решил достичь ее. Терять больше было нечего, кроме последнего оставшегося чувства.       Где-то в кармане брюк зазвонил телефон. Рюноскэ бросил быстрый взгляд на экран, питая при этом странную надежду. Но это оказался лишь Накаджима.       Юноша шел в сторону города, покидая порт, а где-то в море ко дну шел черный мобильный телефон, продолжая еще какое-то время звонить, прежде чем замолчать навсегда.

***

      Накахара был спокоен — его гнев по отношению к Осаму утих за то время, что певец провел в больнице. Думать об этом хотелось меньше всего, но Дазай всегда был глупцом в глазах Чуи — гитарист отталкивал всех людей, которые рисковали подойти слишком близко, и в то же время изнывал от одиночества. На это не следовало обращать внимание, пока из-за такого образа жизни не начали страдать другие люди. Сначала парень из Саппоро, теперь — этот темноволосый, еще совсем мальчишка. И, может, кто-то еще, о ком Накахара не знал.       Бандаж сняли, и теперь шея все время зудела — это прибавляло раздражения. Уже сегодня «Кровавые убийцы» должны были покинуть Йокогаму — драка и без того сильно выбила их из графика тура. Вокруг грузовых машин сновали люди, но лишь один трейлер оставался нетронутым. Словно он был окутан каким-то невидимым полем, отпугивающим людей. Когда Чуя зашел внутрь, на полу сидел Дазай и стряхивал пепел с длинной сигареты на клетчатый плед.       — Столько раз просил тебя не курить в трейлере, — заворчал Накахара. — Дышать невозможно. Во что ты превратил это место? Сам посмотри…       Чуя недовольно развел руками. Осаму лишь затянулся, не выказывая никакой реакции.       — К тебе приходил тот парень из газеты? — после недолгого молчания спросил рыжий, прислоняясь к стенке. — Ты рассказал ему, почему оказался в больнице?       — Нет, — выдохнул в ответ Дазай. — Никто не приходил ко мне.       Чуя приподнял бровь.       — А тот, второй? Как его… Акува…       — Акутагава, — перебил гитарист.       Наступила тишина. В голове Накахары роились мысли, сплетаясь в одну цельную догадку.       — Так приходил? — почти рыкнул он. — Хотел сказать последнее слово? Или надеялся все-таки получить что-то от тебя?       — Он отказался брать деньги, — бросил Осаму.       Собеседник сипло рассмеялся, сначала тихо, затем — все громче, даже почувствовав вдруг боль в шее.       — Ты его за черта принял, раз откупиться хотел? — выдавил он сквозь смех.       — Мы его больше не увидим, — сказал Дазай, вставая на ноги. Он бросил сигарету на плед и втоптал ее носком ботинка, давая понять, что больше разговаривать на эту тему он не намерен.       Чуя вдруг посерьезнел.       — Увидим, если вдруг, когда мы будем проезжать через мост, его труп не всплывет со дна моря.       Но пока он говорил, гитарист демонстративно вышел из трейлера. Накахара фыркнул и вышел следом, громко хлопнув дверцей.       Сидеть в кустах было холодно. Но другого выхода Акутагава не видел — это было единственное место, из которого можно спокойно наблюдать за трейлером «Кровавых убийц».       Вокруг сновали люди, раздавались громкие указания и телефонные звонки. Попасть на огороженную территорию, тем не менее, не составило никакого труда — Рюноскэ мог бы с легкостью украсть что-нибудь, никто и не заметил бы. Но юноша преследовал другие цели. Что именно он будет делать, пока было неизвестно, но иногда немного импровизации не помешает. Поэтому Акутагава сел в крупный куст неподалеку от трейлера и стал наблюдать.       Солнце уже садилось, и Рюноскэ почувствовал подступающую сонливость. Ничего особенного не происходило, и от ожидания становилось все больше некомфортно. Вот, к трейлеру подошел Накахара-сан, побродил вокруг, поговорил с кем-то по телефону и зашел внутрь. Акутагава подумал, что опоздал, и группа вот-вот уедет, но через несколько минут из трейлера вышел Дазай. С расстояния юноша плохо мог рассмотреть музыканта, но заметил, что тот находился в скверном расположении духа и мысленно был явно далеко отсюда. Широкими шагами Осаму направился куда-то, скорее всего, собираясь покинуть территорию, выделенную группе для сборов. Затем из трейлера вышел Чуя, хлопнув дверью. И когда Накахара удалился, Акутагава заметил, что дверца трейлера приоткрыта. Никто не запер…       Рюноскэ вышел из куста и посмотрел по сторонам. Туда-сюда сновали амбалы с чемоданами и реквизитом, им не было никакого дела до парня, слоняющегося у трейлера музыкальной группы. Юноша осторожно открыл дверцу и прошмыгнул внутрь.       Обстановка трейлера ничуть не изменилась за прошедшие несколько часов — по крайней мере Акутагава этого не заметил. Не обнаружив никого внутри, он еще раз хорошенько осмотрелся. Длинная лампа с блеклым фиолетовым светом покрылась грязью по углам и, казалось, там находилась пара мушиных телец. Стены изрисованы разноцветными фломастерами, и каждая каракуля, которую и представлял из себя любой рисунок, была подписана именем Дазая. Присмотревшись, Акутагава различил изображения каррикатурных человечков, пустую лодку в реке и цветочную поляну, над которой летали птицы-галочки. В некоторых местах на одной стене были нарисованы пятиугольные звезды, которые, если отойти подальше, складывались в созвездие Гончих псов.       Рюноскэ споткнулся о складку пледа, укрывающего пол, и достал из-под нее пустую бутылку. В трейлере было довольно много мусора, и это трудно не заметить. Акутагава вдруг подумал, что, может быть, именно из-за этого Коё-сан никогда тут не бывает.       Взгляд юноши упал на чулан в углу. Неплохое место, чтобы спрятаться. Маленькое квадратное помещение, отделенное ширмой. Внутри было абсолютно темно — только через щели в ширме внутрь попадал фиолетовый свет. В углу стоял какой-то ящик, на стене висела теплая куртка. Вот, пожалуй, и все. Акутагава сел рядом с ящиком и коснулся рукой чего-то холодного. Бутылка. Полная. Рюноскэ поднес ее к лицу и постарался прочесть этикетку, но в такой темноте ничего нельзя было разглядеть. Пахло алкоголем.       Юноша прислонился спиной к стене. Он не знал, что будет делать дальше. Вдруг появилось желание как можно скорее покинуть трейлер, вернуться домой, закутаться в одеяло и уснуть. А потом проснуться и понять, что все случившееся — лишь страшный сон. Рядом будут мама и Гин, а на стене по-прежнему висят плакаты «Кровавых убийц». С этими мыслями Акутагава погрузился в глубокий сон.       Когда Рюноскэ проснулся, вокруг царила полная темнота — видимо, даже фиолетовая лампа была выключена. Юноша не сразу понял, где находится, но тряска и приглушенный рев мотора помогли вспомнить события прошедшего вечера. Акутагава вдруг понял, что совершил большую глупость. Уехать в неизвестном направлении за человеком, который не хочет тебя видеть. Юноша почувствовал себя совершенно разбитым и одиноким — из горла вырвался сдавленный всхлип. Рано или поздно его найдут, и что будет потом? Выбросят в неизвестном городе? Вернут домой? Отдадут кому-нибудь?       Он не заметил, как по щекам потекли слезы.       Ширма отодвинулась, и Акутагава почувствовал на себе что-то теплое. Юноша затаил дыхание под навалившейся тяжестью. Нечто пошарило руками по телу Рюноскэ и тоже замерло. Чулан наполнился перегаром, из-за которого к горлу подкатывал ком. Вдруг раздался щелчок, и пространство озарилось бледным светом, таким, будто его и вовсе не должно было быть. Оказалось, под потолком в чулане тоже была лампа — маленькая и белая.       Дазай. Прямо перед Акутагавой. Лицом к лицу, смотрел в глаза. И снова был пьян. В карих глазах читалось удивление. Рюноскэ попытался оттолкнуть музыканта, но тот лишь крепче обвил юношу руками.       — Акутагава-кун, — выдохнул он. Казалось, в нем не было сил даже говорить. — Что ты тут делаешь?       Рюноскэ молчал, не мигая и глядя в пустоту. Осаму положил голову тому на плечо и провел руками по спине.       — Я же просил тебя держаться подальше, — прошептал Дазай.       — Вам плохо? — юноша долго думал, что сказать. И ничего лучше он не придумал, получив в ответ хриплый смешок.       — Ты не видел тут… — Осаму отстранился и посмотрел по сторонам, нашел взглядом бутылку, которую недавно изучал Акутагава, и взял ее в руки. Он долго рассматривал стеклянный сосуд, переводя взгляд на озадаченное лицо юноши, затем поставил бутылку на ящик и снова прильнул к Рюноскэ.       — Удивительно, — прошептал музыкант. — Как тебе удается все время быть в нужном месте. Хотел бы я так уметь.       — Вы просили меня оставить вас, — наконец сказал Акутагава, обнимая Дазая. — Но я этого не сделаю. Я хочу быть рядом с вами. Ведь я…       — Нет, — мягко прервал его собеседник. — Не говори этого. Никогда. Иначе мне придется ответить тебе, и дороги назад уже не будет.       Рюноскэ не понял, что имел в виду музыкант, но почувствовал легкие прикосновения губ к шее. Подступила дрожь. Свет погас.       — Не бойся, — медленно проговорил нежный голос. — Больно не будет.       Было не больно. По крайней мере, Акутагава боли не почувствовал. Он вновь был единым целым с любимым человеком, пусть тот и пьян. Дазай же мягко целовал спину юноши, будто пытаясь отвлечь от боли. И эти поцелуи обжигали сильнее, чем неторопливые толчки.       Они сидели рядом: Осаму — на полу, Рюноскэ — на ящике. В воздухе витал запах алкоголя из разбитой бутылки, было трудно дышать.       — Ты спросил, плохо ли мне, — спокойно сказал музыкант. — Нет. Сейчас мне хорошо.       Но Акутагава, кажется, этого не услышал — он сполз с ящика, и Дазай удержал его на руках, словно ребенка. Юноша безмятежно спал, а Осаму тихо что-то напевал.

***

      Акутагава проснулся в темноте. Голова болела; казалось, что он проспал очень долго. Рюноскэ заметил рядом мирное дыхание и что-то теплое. Ног и спины касалась грубая ткань. Бинты. Юноша понял, что спал на руках сидящего Дазая, и почувствовал себя счастливым. По-настоящему счастливым. Он получил то, чего желал — теперь Осаму рядом. И неважно, что будет дальше. Акутагава подумал, что до сих пор не сказал о своей любви. Все время что-то мешало: то его собственная робость, то внешние обстоятельства.       — Ты спишь, Акутагава-кун? — прервал его размышления тихий шепот.       — Нет, — наступила недолгая тишина. — Куда мы едем?       — В Токио.       Рюноскэ закрыл глаза. Раньше он никогда не бывал в столице, и теперь предвкушал нечто особенное. Ведь теперь рядом с ним любимый человек.       — Прятаться здесь было глупо с твоей стороны, — заметил Дазай. — Придется посадить тебя на поезд до Йокогамы.       — Нет, — Акутагава вцепился в Осаму так, будто он — щенок, которого собираются оторвать от матери. — Не надо. Позвольте мне остаться с вами.       Наступила тишина. Рюноскэ напряженно смотрел в темноту, гадая, о чем сейчас думает музыкант.       — Ты не можешь остаться. Со мной ты будешь страдать, — наконец сказал он.       — Откуда вам знать? — буркнул юноша в ответ.       — Поверь, так будет лучше. Однажды ты встретишь того, кто…       — Хватит, — Акутагава до боли вжался в Дазая. Он и слышать ничего не хотел о разлуке с музыкантом.       — Не надо, Акутагава-кун, — Осаму вздохнул. — Я и так уже очень устал.       Он посадил Рюноскэ на пол и встал.       — Будь здесь, пока я не вернусь, — с этими словами Дазай закрыл ширму, оставив юношу в одиночестве. Тот сжался в углу в комок, думая лишь о том, чтобы любым способом остаться с музыкантом.

***

      Акутагава не мог долго сидеть в темном чулане, поэтому Накахара-сан быстро обнаружил юношу, но прогонять не стал. Казалось, он даже был рад компании.       Трейлер стоял. Но, похоже, остановка была вынужденной: в одном из грузовиков спустило шину, в другом кончилось топливо, в третьем водитель проголодался — в общем, до пункта назначения было еще далеко. Акутагава выполз из чулана, чувствуя, что задержались они надолго, и наткнулся на Чую, прислонившегося к стенке. Тот растерялся, увидев юношу, но затем улыбнулся.       — Дазай позвал тебя? — спросил он.       Рюноскэ помотал головой.       — Я сам пробрался сюда, — он говорил, не выражая при этом никаких эмоций ни голосом, ни мимикой. Наверное, потому, что ничего не испытывал и ни о чем не думал.       — Хах, — Накахара усмехнулся. — Повезло ему, что ты такой напористый.       — Что вы имеете в виду?       Солист прикрыл глаза.       — Осаму сам не знает, что он делает. Считает, что мир к нему несправедлив и за что-то обрек на вечные страдания, — он смотрел куда-то в сторону, будто читая написанный кем-то текст. — Тот еще придурок.       Чуя снова посмотрел на сидящего на полу Акутагаву.       — Ему нужна какая-то веская причина, чтобы жить. Нужно что-то, что будет упорно держать его здесь.       Он недолго помолчал.       — Было бы неплохо, если бы ты помог ему в этом.       Рюноскэ опустил взгляд. Чем же он мог помочь музыканту? Юноша едва ли мог помочь сам себе.       — Я? Дазай-сан не хочет меня видеть, что я могу…       — Тц, — Накахара раздраженно прервал его. — Считает, что для тебя так будет лучше. Этот идиот наверняка только о тебе и думает, иначе стал бы он так с тобой возиться?       Акутагава внезапно упал духом. Чуя заметил это и решил поговорить с ним о чем-то другом.       — Раньше, когда мы только хотели стать группой, у нас был только этот трейлер, — начал он. — Хах, видел бы ты его в те дни. Совсем не то, что теперь.       Рюноскэ поднял взгляд на собеседника. К чему он клонит?       — Коё ушла первой. Не могла выносить наши вечные перепалки. А когда Дазай стал приползать сюда пьяной псиной и выкуривать столько, что трейлер мог сойти за паровоз, я тоже перестал тут бывать. И вот, во что он превратил это место, — Накахара вздохнул. — В свое логово, похожее на его собственную жизнь.       Акутагава еще раз обвел трейлер взглядом. Значит, Коё-сан и Накахара-сан почти никогда сюда не заходят, потому что это место слишком точно отражает убогий внутренний мир Дазая? Он неприятен людям, которые так давно и так хорошо его знают.       — Считается, что никто не может навести здесь порядок, потому что изменить трейлер — значит изменить отношение Осаму к миру, — продолжал Чуя. — А это невозможно.       — Где Дазай-сан? — вдруг спросил Рюноскэ.       Солист пожал плечами.       — Кто знает? Ушел куда-то, когда мы остановились.       — Вы не боитесь, что он попытается снова убить себя, пока никого нет рядом?       Накахара закрыл глаза. Он был напряжен, и его мысли явно занимало что-то важное.       — Пока ты здесь — нет, — наконец сказал он. Акутагава сложил руки на коленях.       Рюноскэ долго думал о том, что сказал ему Накахара-сан. Он надеялся, что юноша поможет Дазаю обрести смысл жизни, но разве это так просто — дать кому-то нечто такое важное и значительное? Если появление Акутагавы в жизни музыканта должно быть благом, если только Акутагава может снять всю боль… Эти мысли давили. Рюноскэ — всего лишь влюбленный юноша, и, хоть он и готов на все ради своего возлюбленного, как может он спасти жизнь? К тому же, Осаму хотел как можно скорее отправить его домой, в Йокогаму. А это значило бы навсегда потерять друг друга. Так нуждается ли Дазай в Акутагаве, как считает Накахара-сан?       Осаму вернулся незадолго до того, как машины тронулись в путь. Он действительно был невредим, и Рюноскэ с радостью и облегчением встретил его. Сложно было понять, о чем думает музыкант — он сел на плед, не замечая Акутагаву, а тот был больше похож на верного пса, который с нетерпением ждал возвращения хозяина.       — Дазай-сан, — осторожно начал юноша. — Когда мы приедем в Токио, вы отправите меня домой?       Осаму молчал. Погруженный в раздумья, он даже не поднял на Рюноскэ взгляд. Это пробудило в юноше чувство, похожее на гнев или раздражение.       — Дазай-сан, — тверже повторил он. — Перестаньте делать вид, что меня здесь нет. Перестаньте думать, будто все, что у нас есть, ничего не значит…       — Что у нас есть? — неожиданно спросил музыкант, подняв взгляд на Акутагаву. Кажется, он испытывал искреннее любопытство.       Рюноскэ покраснел. То ли от смущения, то ли от возмущения. Он глубоко вдохнул и придвинулся к Осаму, глядя в противоположную от того сторону.       — Чем ты хочешь заниматься, Акутагава-кун? — вдруг спросил Дазай.       — Я, — юноша помедлил с ответом. — Я хотел стать писателем. Мне казалось, что у меня неплохо выходит писать рассказы.       Музыкант хмыкнул.       — Тогда расскажи мне что-нибудь. Какую-нибудь историю, которую ты придумал.       Акутагава вперил взгляд в потолок. Он вдруг вспомнил тот рассказ, что писал всю ночь, думая о встрече с Дазаем, и как нашел его обрывки после.       — В доме у пруда жила одна пара, — начал он. — Дом находился глубоко в лесу, так глубоко, как люди еще не заходили. Поэтому никто не нарушал покой влюбленных. Каждый день они гуляли по лесу рука об руку, и каждый закат они провожали на берегу пруда. Они были поглощены друг другом, и, казалось, даже птицы пели свои трели только для них.       Юноша замолчал. Он не хотел продолжать, да и едва ли мог припомнить подробности истории.       — И что случилось потом? — спросил Осаму. — Кто-то из них умер?       Рюноскэ покачал головой.       — Они были очень счастливы. По-настоящему счастливы.       — Они не могли, — вдруг сказал Дазай, будто был знаком с этой историей, уже читал ее не раз, надеясь на иной конец, но тот был всегда лишь один. — Нет ничего сильнее смерти.       Акутагава задумался. Ему хотелось возразить, но пока он не знал, что может сказать.       — Парень из Саппоро, — проговорил он. — Вы любили его?       Рюноскэ не видел Дазая, но почувствовал, как тот дернулся.       — Нет ничего сильнее смерти, — повторил он и замолчал, не дав ответа на вопрос.       Наступила тишина, прерываемая приглушенным ревом мотора. Каждый был погружен в мысли о своем.       — Ты хотел бы жить в доме у пруда, Акутагава-кун? — спросил Осаму. — Далеко от всех, в уединении.       Рюноскэ закрыл глаза. Его не волновало, как музыкант об этом узнал из рассказанной истории.       — Надеюсь, твоя мечта сбудется, — прошептал Дазай, не получив ответа. Юноша повернулся к нему и положил голову тому на плечо.       — Вам страшно, Дазай-сан?       Осаму улыбнулся и погладил волосы Акутагавы.       — Почему ты так решил?       — Я знаю, — ответил Рюноскэ, помедлив. — Есть кое-что, что сильнее смерти. Вы боитесь этого.       — Что это? — музыкант заглянул юноше в глаза.       Погода выдалась пасмурная, небо было затянуто облаками. Акутагава шел по улице вдоль высоких домов Токио. Рядом с ним шел Дазай, засунув руки в карманы брюк, улыбаясь и мурлыча мотив какой-то песни. Все больше походило на мирную прогулку, чем на последнюю в жизни встречу.       Осаму настоял на том, чтобы проводить Рюноскэ до вокзала пешком и убедиться, что тот благополучно попадет на нужный поезд. Сам же юноша не знал, что его спутник хотел этим сказать: провести вместе больше времени или помучить их обоих.       — Ты хочешь куда-нибудь зайти, Акутагава-кун? — спросил Дазай, не останавливаясь.       — Разве мы не спешим на поезд? — Рюноскэ безучастно взглянул на своего спутника.       — У нас есть целый день, ведь поезд идет не один раз.       Осаму избегал столкновения взглядом с юношей, поэтому по большей степени смотрел в затянутое серыми облаками небо.       Проходя мимо какого-то кафе, Акутагава остановился и заглянул внутрь через большое окно.       — Я хотел бы кацудон, — вдруг сказал он, и Дазай остановился. Кацудон?       — Акутагава-кун, — проговорил музыкант с удивлением, но затем смущенно улыбнулся и кивнул.       В кафе было светло и уютно. Осаму и Рюноскэ сидели друг напротив друга у окна и ждали официанта. Юноша сложил руки на коленях и опустил взгляд в стол, пока Дазай, подперев щеку рукой, с улыбкой рассматривал его.       — Вам на самом деле не в тягость оплатить заказ? — спросил Акутагава, не поднимая глаз. — Нам лучше уйти…       — Оставь свою гордость на улице, Акутагава-кун, — Дазай засмеялся. — Расходы я возьму на себя, и это не обсуждается. К тому же, у тебя все равно нет денег.       К ним подошла юная официантка, едва ли она была старше Рюноскэ, поздоровалась и приняла заказ. Пока Осаму одаривал девушку улыбками, Акутагава отвернулся и молчал. Мерзко.       — Акутагава-кун, — озабоченно протянул музыкант, когда официантка ушла, чтобы привлечь внимание юноши.       — Это свидание, Дазай-сан? — вдруг спросил тот. Но Осаму в ответ лишь хмыкнул, и между ними повисло молчание.       — Почему вы не сняли бинты? — снова заговорил Рюноскэ. — Ваши раны еще не зажили?       — Для меня это — сувенир на память о нашей первой встрече, — шутливо отозвался музыкант. — Я не снял их по той же причине, по которой ты попросил кацудон.       Акутагава смутился. Значит, Осаму все-таки не хотел окончательно выбрасывать юношу из своей жизни. Что если Накахара-сан был прав, и Дазай на самом деле нуждается в Рюноскэ, но не может прямо сказать об этом?       — Дазай-сан, почему вы хотите отправить меня домой?       — Тебе не место рядом со мной, Акутагава-кун, — Осаму говорил так, будто в сотый раз повторял одну и ту же информацию и порядком устал от этого. — Твои близкие наверняка волнуются, а я не хочу мешать тебе искать свой путь.       Рюноскэ подумал о сестре, о похоронах матери, которые он пропустил, чтобы увидеться с музыкантом, о всей боли, что он испытал из-за того, что Дазай появился в его жизни. На глазах юноши появилась тонкая пелена слез.       — Моя мать умерла, — сказал он неожиданно спокойно. — Я не смог проститься с ней — вместо этого решил пойти на ваш концерт, хотел увидеться с вами. Боюсь, из-за этого сестра теперь ненавидит меня.       Осаму был удивлен услышанным, но прерывать Акутагаву не стал.       — Я чувствовал себя отвратительно. Думал, что с вами мне станет легче, но было только хуже. Хотелось никогда не спасать вас, — Рюноскэ серьезно посмотрел на собеседника. — Теперь я знаю, что прошлое нельзя изменить. Но будущее еще не наступило, и я могу сделать его таким, каким захочу.       Музыкант кивнул.       — И что ты планируешь делать дальше?       — Быть рядом с вами, — Акутагава выглядел очень уверенно. Впервые за все время, что они были знакомы, Дазай видел его таким. Юноша казался по-настоящему взрослым.       — Мне жаль, что все так вышло, Акутагава-кун, — Осаму вздохнул. — Но со мной тебе будет только хуже. А я и так доставил тебе достаточно неприятностей.       — Это не вам решать, — мысли о матери заставили Рюноскэ вспомнить о том, что Дазай — единственное, что у него осталось. И что он ни за что не должен отпускать музыканта. Он будет бороться. До самого конца.       То ли рассказ о матери так повлиял на Осаму, то ли он просто пока передумал отправлять Акутагаву домой, но их прогулка из прощальной превратилась в самую обыкновенную.       Дазай уже несколько раз бывал в Токио, но его спутник был в городе впервые, поэтому хотел увидеть очень многое. К концу дня музыкант ужасно устал и жалел о том, что настоял на пешей прогулке, а Рюноскэ же был крайне возбужден. Он пообещал Осаму вернуться в трейлер, как только они посетят еще одно место — парк Инокасира. В это время года там собирается особенно много людей, чтобы посмотреть на цветущие вишни.       Поверхность пруда, устланная нежно-розовыми цветами, слегка волновалась от теплого ветерка, облачное небо окрасилось в оранжевый. Скоро мог начаться дождь, который обещал уходящий день. Акутагава сидел на скамье под деревом вишни и смотрел на пруд, по которому плыла пара лодок. Рядом с юношей сидел Дазай, вынимая из собственных волос опадающие с дерева цветы.       — Тебе нравится здесь, Акутагава-кун? — спросил он, отвлекаясь от своей шевелюры.       — Да, — ответил Рюноскэ, следя взглядом за падающим на Осаму очередным цветком. — Пруд очень спокойный. Тут красиво.       — Возле такого ты хотел бы жить? — музыкант хихикнул.       Акутагава перевел взгляд на медленно движущуюся лодку.       — Тут очень много людей, — проговорил он. — Но я чувствую себя хорошо здесь. Наверное, это неплохое место для дома. Как вы считаете?       — Чудное место, — Дазай кивнул. — Ты думаешь, эта вишня выдержала бы вес человека? — добавил он, глядя вверх. Рюноскэ, поняв, куда тот клонит, слегка толкнул музыканта в бок.       — Ну что? — проворчал Осаму. — Ты ведь так и не сказал мне, что может быть сильнее смерти.       Акутагава слегка улыбнулся. То, что Дазай то ли не хотел, то ли не мог понять, о чем он говорил, заставляло юношу чувствовать, будто он знает какой-то великий секрет. Приятно.       — У тебя красивая улыбка, Акутагава-кун, — вдруг сказал музыкант. — Тебе нужно чаще улыбаться.       Рюноскэ смутился и отвел взгляд. Он только что заметил, что в его волосах тоже запутались цветы вишни — Осаму стал их вынимать.       — Дазай-сан, не могли бы вы спеть для меня?       — Спеть? — музыкант, казалось, ждал этой просьбы, но сделал вид, что удивлен.       Акутагава кивнул, и Осаму тихо запел. Юноша закрыл глаза, чувствуя, как руки Дазая гладят его волосы и осторожно вынимают нежно-розовые цветы.       Двое влюбленных у пруда поглощены друг другом, и никто не способен нарушить их покой. Пруд хранит все их тайны, а птицы поют свои трели только для них.       Начался мелкий прохладный дождь.

***

      На улице было слишком холодно, поэтому Осаму сильно беспокоился, что промокший под дождем Рюноскэ заболеет. Музыкант укутал Акутагаву в пледы, которые нашел в трейлере, и ушел.       Дождь усилился и гулко барабанил по крыше трейлера. Дазай сказал, что перебраться в гостиницу они смогут только завтра утром, в лучшем случае — ближе к вечеру, а потом начнутся подготовления к грядущему концерту. Рюноскэ облокотился спиной о стенку трейлера и глубоко вдохнул. Пледы, в которые он был закутан, пахли сигаретным дымом, слабым алкоголем и сладким одеколоном. Не слишком приятная смесь ароматов, но Акутагава старался впитать их всех. Все, что окружало его, пахло его любимым человеком. Когда Дазай вернется, нужно будет непременно сказать ему об этом…       Осаму вошел в трейлер абсолютно промокшим и дрожащим от холода. Он сел на пол напротив юноши и протянул тому стакан с чем-то горячим.       — Чай, — с улыбкой сказал музыкант.       — Вы вышли на улицу в такую погоду без зонта, чтобы купить чай? — Акутагава стянул с себя несколько пледов и уставился на Дазая.       — Это для тебя. Я не хочу, чтобы ты заболел.       Рюноскэ осторожно взял стакан, неловко дернув рукой, когда та коснулась руки Осаму. Эта забота тронула и смутила юношу.       — Вы замерзли. Так вы сами заболеете.       Музыкант хитро улыбнулся.       — Ты беспокоишься за меня, Акутагава-кун? — он вплотную прижался к юноше и подсел к тому в плед.       — Это очень мило, — продолжил Дазай. — Но ты знаешь, что не сможешь остаться со мной. Такой ритм жизни тебе не подойдет.       — Вы правы, — проронил в ответ Рюноскэ. — Но ради вас я изменюсь. Я смогу, я знаю. Дазай-сан, я…       Акутагава посмотрел на Осаму и понял, что тот его уже не слушает. Музыкант был глубоко погружен в свои мысли. Юноша обиженно отхлебнул горячий чай.       — Почему люди на улице вас не узнали? — спросил он после недолгого молчания.       — Мы не очень-то и популярная группа, — Дазай усмехнулся. — Но, знаешь, это хорошо. Я не люблю, когда люди узнают меня, тычат пальцами в мою сторону, перешептываются. Я чувствую, будто отделяюсь от них. Это… это не то, чего я хотел, когда мы создавали группу, — музыкант тихо вздохнул. Казалось, на него нахлынули какие-то далекие воспоминания.       — Почему вы не уйдете из группы, Дазай-сан? — Рюноскэ заглянул в глаза собеседнику, надеясь, что этот намек будет понят.       — Это все, что у меня есть, — Осаму печально вздохнул. — Без группы я — ничто. В этом весь мой мир. Разве не об этом я мечтал?       Музыкант тихо рассмеялся. Он выглядел вполне веселым, но нотки тревоги в его голосе выдавали глубокую боль и печаль, испытываемые им.       Акутагава почувствовал тяжесть на сердце. Значит, Дазай считал себя ничем, будто его не существует без «Кровавых убийц», и в то же время был всем, был целым миром для кого-то, кто сидел рядом. Он либо не видел этого, либо не хотел видеть. И от этого Рюноскэ хотелось провалиться сквозь землю и никогда не влюбляться в своего кумира.       Юноша тихо закашлялся, прикрывая рот рукой. Накахара-сан был прав — трейлер сильно пропитался запахом сигаретного дыма.       — Ты плохо себя чувствуешь, Акутагава-кун? — Осаму обеспокоенно встрепенулся. — Так и знал, что тебе не стоит гулять под дождем…       — Нет, все в порядке, — Рюноскэ попытался улыбнуться, чтобы успокоить собеседника, но лишь сильнее раскашлялся и выдавил: — Просто дым.       Дазай кивнул головой, будто понял нечто очень важное, что-то, что он давно искал, но это постоянно от него ускользало. Музыкант встал, обошел трейлер кругом, собирая какие-то небольшие коробочки, затем резко раздвинул темные занавески. Помещение наполнилось тусклым светом, и Акутагаве пришлось зажмуриться. Когда юноша открыл глаза, он увидел, как Осаму выбрасывал в дождливый день упаковки сигарет через открытое окно.       — Если оставить все так, то скоро запах выветрится, — заметил Дазай, садясь рядом с Рюноскэ. Трейлер наполнился свежим прохладным воздухом. Акутагава прижал стакан с остывающим чаем к щеке.       В распоряжение «Кровавых убийц» было отведено только три одноместных номера класса «люкс». Задержаться здесь музыканты могли не более, чем на два дня — из-за перепалки в Йокогаме они отстали от концертного графика. Чуя, расхаживая у стойки ресепшена, сильно бесился по этому поводу, не беря в расчет тот факт, что группа задержалась из-за него. Коё преспокойно пила кофе в ресторане на первом этаже отеля. Дазаю же нужно было решать вопрос внезапно появившегося попутчика — что делать с Акутагавой и куда его поселить.       Номер Осаму был просторным и светлым — совсем не то, что трейлер. Рюноскэ прыгнул на мягкую застеленную кровать и свернулся на ней, подминая два слоя одеял.       — Акутагава-кун, ты похож на щенка, которого принесли в новый дом, — заметил Осаму, глядя на поистине детскую радость своего спутника. Неужели тот так устал спать в трейлере?       — Здесь очень уютно, Дазай-сан, — юноша повернулся к окну. Через распахнутые занавески открывался вид на весь город — огромные дома, длинные дороги, оранжевое закатное небо.       — Рад, что тебе нравится.       Музыкант сел на кровать рядом с Рюноскэ и тоже посмотрел в окно. Он выглядел задумчиво, и Акутагава стал разглядывать его. Такой знакомый профиль, глубокие глаза, мягкие волосы. Совсем, как на плакатах, и в то же время — нечто совершенно иное. Нечто реальное, живое. Если он, Рюноскэ, сейчас протянет руку, то почувствует тепло щеки, губ — не холод бумаги. Юноша почувствовал, будто его самые смелые мечты воплотились в жизнь и сидят сейчас рядом с ним в обличии очаровательного музыканта. Перед глазами всплыли воспоминания о том, как Осаму назвал Акутагаву хрупким. Сейчас же Дазай сам казался таким непрочным, будто от этого его ценность возрастала. Рюноскэ вдруг ясно увидел всю усталость, которую музыкант скрывал за маской шутника и обольстителя. Может, поэтому тому так хотелось умереть — вся жизнь надоела ему?       Дазай, заметив, что юноша пристально смотрит на него, перевел взгляд и улыбнулся.       — Любуешься, Акутагава-кун?       Тот смущенно помотал головой, и Осаму вздохнул.       — Позволь и мне полюбоваться тобой, — он повернулся к Рюноскэ и мягко взял за руку. Тот слегка дернулся, инстинктивно пытаясь высвободить руку от внезапно возникшей неловкости.       — Ты все еще смущаешься? — Осаму тихо засмеялся. — Это так мило, Акутагава-кун.       — Вы… — осторожно начал юноша. — Вы позволите мне пойти на ваш концерт?       Воспоминания о первом концерте любимой группы, на котором побывал Рюноскэ, оставили неприятное впечатление. Но теперь это не имело значения — Дазай больше не отталкивал Акутагаву, и, может ли быть так, что он…       — Конечно, — музыкант прикрыл глаза. — Если ты захочешь, то сможешь оказаться в первом ряду.       Юноша уверенно кивнул.       Осаму настоял на том, чтобы отдать кровать в распоряжение Акутагавы. Сам музыкант расположился на полу, довольствуясь пледом, принесенным из трейлера. Рюноскэ чувствовал себя странно, лежа на мягкой кровати и глядя, как Дазай безмятежно спал на импровизированном футоне, освещаемый светом луны из незашторенного окна. Юноша долго не мог уснуть и наконец, покинув кровать, лег на пол рядом с музыкантом. Осаму, почувствовав рядом что-то теплое, почти сразу прижался к Акутагаве и заключил того в объятия. Рюноскэ улыбнулся — этот бессознательный жест заставил его чувствовать себя счастливым. Вновь. Он вдруг подумал, что это ощущение способен дать ему только Дазай.       — Я сделаю все, чтобы сделать счастливым вас, Дазай-сан, — тихо прошептал юноша, зарываясь носом в непослушные волосы Осаму.

***

      — И за что только мне все это? — причитал Накахара, драматично размахивая руками. Он стоял в холле отеля, рядом с ним — гора чемоданов.       — Ты такой смешной, когда злишься, Чуя, — прыснул Дазай.       Акутагава рассматривал людей, таскающих чемоданы, сотрудников отеля, снующих туда-сюда, даже желтый торшер в углу — лишь бы не смотреть на перепалку двоих музыкантов. С момента их заселения прошло девять часов. Их выселяли.       — Если бы ты, балда, не крутился тут и творил черт знает что, — продолжал Накахара, сжимая руки в кулаки. — Нас бы не вышвырнули отсюда. Где прикажешь теперь экстренно искать конуру? Ну, чего молчишь? Ублюдок!       Чуя схватил Осаму за горло и начал трясти того, бормоча что-то вроде: «Теперь опять спать в этих чертовых трейлерах». Рюноскэ продолжал смущенно отводить взгляд — Дазай так и не сказал никому, почему их выставили на самом деле.       Акутагава проснулся один на полу. Он едва успел вспомнить, где находится, как рядом оказался Дазай.       — Доброе утро, Акутагава-кун, — глаза Осаму сияли, он широко улыбался. Юноша протянул руки к возлюбленному, но тот отстранился.       — Вставай.       Рюноскэ поднялся на локтях и огляделся. Воспоминания о вчерашнем вечере проплывали перед глазами. Юноша почувствовал себя на удивление хорошо, спокойно и легко, будто еще вчера на него давил огромный груз проблем, а теперь он просто испарился. Нетерпелось попасть на концерт Осаму.       В комнату пробивался яркий солнечный свет, и Акутагава с наслаждением подставил лицо теплым лучам. Он не любил такие солнечные и теплые дни, но сейчас этот день особенно был похож на Рюноскэ, на то, что он чувствовал.       Раздался стук в дверь, и Акутагава обернулся. Дазай открыл дверь и разговорился с горничной, которая зашла к ним. Красивая молодая девушка… Рюноскэ не слышал, о чем они говорили, но ясно видел, как девушка, смеясь, прошла в комнату, а Осаму озабоченным взглядом следил за ее движениями.       Первое, что испытал юноша при виде этой картины — ярость. Всепоглощающая ненависть овладела им, и Акутагава бросил полный презрения взгляд на горничную. Он был похож на хищного коршуна, заметившего с высоты свою добычу. Вот-вот он спустится, и…       Дазай отвернулся лишь на пару секунд, чтобы закрыть дверь, как вдруг раздался громкий женский визг. Обернувшись, Осаму увидел, как Рюноскэ зубами вцепился в руку горничной. Глаза юноши горели огнем неконтролируемой злобы. Девушка кричала и, вырвавшись, выбежала из комнаты.       Музыкант в недоумении посмотрел на Рюноскэ, который провожал взглядом свою жертву.       — Зачем ты это сделал? — спросил Дазай, подходя ближе. Только теперь он заметил кровь на губах Акутагавы. Юноша лишь отвернулся и буркнул что-то неразборчивое.       — Да что ты только натворил такого, подонок ты эдакий? — причитал Чуя. Осаму в ответ лишь смеялся.       Акутагава не сдержался. Приревновал музыканта к девушке и укусил ее. Словно пес, почуявший угрозу для своего хозяина. Дазай был вызван к управляющему, так как номер был записан на него. Осаму взял вину на себя. Группу «Кровавые убийцы» убедительно попросили съехать.       Говорят, что вещи зачастую способны описать человека лучше, чем кто-либо еще. Неаккуратно заточенный короткий карандаш художника, искусанная в раздумьях ручка писателя, сияющий кристальной белизной халат врача. Трейлер же описывал музыканта настолько подробно, что любой человек, хорошо приглядевшись, мог узнать самые сокровенные мысли и тайны жителя этого импровизированного дома.       Когда Рюноскэ зашел в трейлер, он был очень удивлен изменившейся обстановкой: весь мусор исчез, а темные шторы, которые прятали под собой широкое окно, лежали на полу. Их будто бы пытались аккуратно сложить, но в порыве эмоций просто запнули под стену. Само же окно было открыто, впуская в душное помещение свежий воздух. Дымом больше не пахло. Более того, складывалось впечатление, что никто никогда и вовсе не курил здесь.       Осаму сидел там, где раньше висели занавески, и перебирал струны на черной бас-гитаре. Акутагава отметил, что все остальные инструменты, разбросанные ранее тут и там, тоже исчезли.       — Я подумал, так будет немного уютнее, — медленно сказал Дазай, переводя взгляд с гитары на недоумевающего юношу. Тот же продолжал рассматривать открытое окно с таким видом, будто ранее никогда не видел ни единого окна.       — Ты любишь солнце, Рюноскэ?       От того, что его позвали по имени, Акутагава дернулся, приходя в себя.       — Нет, — ответил он. — В тени куда приятнее.       Музыкант тихо засмеялся.       — Это не так. Если ты понаблюдаешь за собой, то увидишь, как заметно твое стремление к свету.       — Значит, вы сделали это для меня?       Осаму устало вздохнул. Это был жест, которого Рюноскэ пока не мог понять.       Если вещи и правда способны описать их владельца, выходит, в жизни Дазая стало гораздо светлее.       — Вы готовитесь к концерту? — спросил юноша, так и не получив ответа на предыдущий вопрос.       — Осталось не так много времени, Акутагава-кун, — сказал музыкант. — Ну-ка, присядь.       Осаму кивнул головой, и Рюноскэ сел рядом с ним, будто пес, повинующийся команде хозяина.       — Ты умеешь играть? Хочешь, я научу тебя?       Вопрос Дазая оказался таким внезапным и эмоциональным, что Акутагава слегка смутился. Музыкант же, не давая юноше времени на раздумья, переложил гитару тому в руки и сел сзади.       — Положи руку на гриф, вот так…       Рюноскэ спиной почувствовал, как Осаму прижался к нему. Перебинтованная рука легко легла на руку юноши, усаживая ту на гриф гитары.       — Теперь ударь по струнам, — раздался шепот прямо у уха Акутагавы. Пальцы левой руки музыканта переплелись с трясущимися пальцами юноши на струнах.       — У тебя холодные руки, Акутагава-кун, — Дазай хихикнул. — Тебе холодно?       Рюноскэ продолжал молчать. Все вокруг было, как в тумане. Тепло возлюбленного одурманивало. Вновь так близко…       Если бы вам пришлось в тот час пройти мимо трейлера музыканта, вы бы непременно услышали тихую и плавную мелодию струн, подхваченную двумя голосами — сладким, чарующим и неуверенным, чуть хриплым, юношеским.

***

      Акутагава чувствовал себя неуютно. Дазай не взял его с собой за кулисы, и пришлось ждать начала концерта среди толпы.       В Хибия собралось много народу, но, то ли из-за особенностей концертной зоны, то ли просто из-за не столь большого количества зрителей, казалось, что людей собралось даже меньше, чем на концерте в Йокогаме. Это слегка удивило Рюноскэ — ему почему-то показалось, что и без того не очень большая популярность группы с этого дня будет только падать. Вслед за этой мыслью пришла другая — как спад популярности повлиял бы на группу? Было грустно думать о том, что любимые музыканты начнут переживать сложный период, и в то же время странная, противоречивая мечта вырвать Дазая из цепей славы росла в Акутагаве с каждым днем.       Из раздумий юношу вывел резко включенный свет на сцене. Солнце уже село, и над Токио воцарились сумерки. Солнечный зной спал, и весь город будто бы облегченно вздохнул. Этот вздох плавно перешел в легкий ритм — Коё уже сидела за барабанами, освещенная лучом прожектора. Услышав ее, публика загудела и приветственно зашумела. Как только над Хибией взлетели удары по струнам гитары, набирающие силу своего звука с каждым новым ударом, свет еще одного прожектора выхватил из сумрака фигуру бас-гитариста Дазая Осаму.       Таким Рюноскэ видел своего кумира только на сцене — увлеченным, мечтательным, будто бы находящимся в своей родной стихии. Его движения были плавными и уверенными, а лицо озаряла яркая улыбка. Акутагава думал, что именно так и выглядит счастье Осаму. Он занимается любимым делом и, выходит, ему нравится такая жизнь?       Пока бархатный голос Накахары подхватывал мелодию, юноша вдруг вспомнил, каким уставшим выглядел Дазай еще совсем недавно. Этого человека сложно было понять — он так умело прикидывался, что ему нравится то, чем он живет. Никто и никогда не смог бы различить, где музыкант лукавит или проявляет искренность. Эта черта, которую Акутагава подметил в начале их знакомства, даже привлекала юношу — Осаму был словно загадкой для него, которую хотелось разгадать. Хотелось видеть его настоящего, и чтобы таким он был только с Рюноскэ, и ни с кем больше.       Наконец Дазай заметил своего спутника в толпе. Так начался их диалог длиною в целый концерт — глаза в глаза, и большего не нужно. Они словно понимали друг друга и так, на расстоянии, без слов. От этого Акутагава чувствовал прилив тепла — того самого, из-за которого он следовал за Осаму все это время, которым он желал обладать вечно, которое делало его счастливее. Мир вокруг будто расплывался, и только гитарист оставался четким. Из-за этой потерянности Рюноскэ не заметил, как концерт подошел к концу, и музыкант жестом пригласил его на сцену.       — Мы рады были видеть вас сегодня здесь, в Хибия, — раздавался голос Чуи поверх криков поклонников. Дазай тем временем, подняв Акутагаву на сцену за руку, широко тому улыбался. Рюноскэ ушел со сцены вместе со всей группой, будто являлся ее полноправным членом.       — Тебе понравилось, Акутагава-кун? — спросил Осаму, садясь на кожаный диван в гримерной.       — Вы были великолепны, — Рюноскэ кивнул, садясь рядом, но тут же встал, потому что музыкант указал ему на подарочный пакет на столе.       — Взгляни, — сказал он.       Юноша неуверенно заглянул в пакет и достал оттуда небольшую коробочку.       — Это… телефон? — спросил он, вертя коробочку в руках.       Дазай усмехнулся.       — Сложно дозвониться до тебя на старый номер.       Акутагава невольно покраснел, вспомнив, как в порыве эмоций он бросил свой телефон в море.       — Спасибо…       — Тебе нужно позвонить сестре, — вдруг серьезно сказал музыкант, выводя юношу из задумчивости. — Вам есть, о чем поговорить.       Рюноскэ понимал, что Осаму был прав. Но что мог он сказать Гин теперь? Что он сбежал с музыкантом в тур по Японии и сейчас находится где-то в Токио?       — Она ненавидит меня, Дазай-сан, — тихо проговорил Акутагава. — После всего, что я натворил, она не захочет со мной разговаривать.       Музыкант недовольно фыркнул.       — Ты не узнаешь, пока не попробуешь.       Юноша вздохнул. Конечно, ему хотелось вернуть свои отношения с сестрой, но так ли это просто? Рюноскэ сделал много ошибок, но поздно ли попытаться все исправить? Только к чему это приведет…       Окна трейлера больше не были зашторены, но внутри все равно было темно — звезды почти не давали никакого света. Акутагава сидел рядом со спящим Дазаем и сжимал в трясущихся руках полученный недавно телефон. Хотелось отложить звонок хотя бы до утра, а лучше на день-другой, на неделю или на год. Эта мысль боролась с желанием закончить все как можно скорее, и Рюноскэ наконец набирает выученный наизусть номер. Как только в трубке раздаются гудки, хочется немедленно сбросить звонок.       — Алло? — женский голос, несмотря на поздний час, не кажется сонным или усталым. — Кто это?       Акутагава молчит. На глазах выступают слезы, как только юноша слышит голос сестры.       — Алло? — повторяет она еще раз, более нетерпеливо.       — Гин, — бросает Рюноскэ и снова замолкает. Между ними наступает тишина. Юноша не сказал бы и этого, если бы не боялся, что сестра бросит трубку.       — Это ты, Рю? — в голосе Гин нет ни раздражения, ни ненависти, лишь только беспокойство. — Где ты? С тобой все хорошо?       — Да, да, — Акутагава тянет. Ждет, пока его страх перед разговором окончательно уйдет.       — Почему твой телефон недоступен? Откуда ты звонишь?       — Я в Токио, Гин. Телефон потерял. Это мой новый…       — Что же ты делаешь в Токио? — прервала его девушка. — Как ты там оказался вообще? Где взял новый телефон?       Рюноскэ снова промолчал. По ту сторону линии раздался вздох.       — Надеюсь, ты не воруешь…       — Нет. Я сейчас… С любимым человеком, — юноша старался понизить голос, чтобы не разбудить Дазая. — Все в порядке, Гин. Прости меня, пожалуйста. За все, что я сделал.       — Я давно простила тебя, Рюноскэ, — в голосе сестры явно слышно облегчение. Смешно, что они оба испытали его одновременно. — Когда ты вернешься в Йокогаму?       — Не знаю. Может, никогда… — Акутагава задумчиво почесал щеку. Действительно, вернется ли он когда-нибудь домой? И что будет дальше? Он так и будет ездить по стране вместе с «Кровавыми убийцами» до скончания времен?       — Ты тоже прости меня. Тебе было тяжело, и мне нужно было поддержать тебя, а я… я так испугалась, — раздался всхлип. Юноша испугался, что довел сестру до слез.       — Ничего, все в порядке. Правда. Сейчас я очень счастлив. А ты? Как ты?       Ответа не последовало.       — У меня дела. Спасибо, что позвонил, Рюноскэ.       Гудки. Бросила трубку.       Акутагава почувствовал себя лучше после этого странного разговора. Дазай был прав — если бы сейчас юноша не разобрался с этим, то, может, не решился бы никогда. Рюноскэ вдруг испытал прилив чувств к музыканту и лег рядом, уткнувшись тому в спину носом.       Осаму немигающим взглядом сверлил темноту, пока Акутагава не затих. Широкая улыбка на лице музыканта свидетельствовала о том, что этот телефонный разговор успокоил не только одного юношу.

***

      «Кровавые убийцы» сидели в кафе за столиком и беседовали, вспоминая былые времена. Рюноскэ чувствовал, что не должен сейчас находиться здесь, но Дазай буквально притащил сюда юношу за руку. Группа со дня на день должна была дать еще один концерт в Токио, на площадке в другой части города.       Со стороны четверо людей, сидящие за столиком в кафе, казались старыми друзьями — командой, которая всегда была целой. Хотя в основном разговор шел между Чуей и Коё. Осаму задумчиво смотрел на них и изредка вяло поддерживал беседу, а Рюноскэ наблюдал за снующими туда-сюда официантами. Столик находился у окна, и юноша сидел скраю, рядом с Дазаем, будто охраняя свое сокровище ото всех прохожих.       — Ты посмотри на свое лицо, — выдохнул Накахара, глядя на сидящего напротив Осаму. — Выглядишь, будто скумбрию проглотил.       — Дазай-кун мечтает о прекрасной смерти, не мешай ему, — голос Коё почти не выражал эмоций, но легкая улыбка не давала ей скрыть озорство.       — О, это было бы прекрасно, — гитарист рассеянно улыбнулся. — Но сейчас я думал кое о чем другом.       Между ними повисла тишина. Все смотрели на Дазая, и даже Акутагава, почувствовав появившуюся напряженность в атмосфере, перевел на него взгляд.       — Я ухожу из группы.       Голос Осаму прозвучал, как гром среди ясного неба. Рюноскэ удивленно раскрыл глаза, но, казалось, другие музыканты не были застигнуты врасплох этим заявлением.       — Я долго думал об этом, — продолжал гитарист. — Вы уже давно знали, что наша идея была такой себе. Конечно, сначала это было забавно, и я рад, что столько времени провел с вами.       — Значит, ты решил быть первым? — мрачно сказал Накахара. Было похоже на то, будто он не перебил Дазая, а лишь договорил за него эту мысль до конца.       — Надо же, — Коё попыталась сделать удивленный вид. — Я думала, первым станет Чуя.       Солист в шляпе фыркнул.       Акутагава решительно ничего не понимал. Все произошло так стремительно — реально ли это? Разве уход музыканта из группы не проходит со скандалом, насилием и прогулкой в полицейский участок? Складывалось впечатление, что каждый член группы хотел этого, хотел уйти навсегда, но боялся сделать это первым. Будто от этого все будут винить только его.       — Хочешь выступить на следующем? — спросил Чуя у Дазая, подразумевая, видимо, прощальный концерт.       Осаму покачал головой.       — Я принял решение. Мне нужно только…       — Хорошо, — прервал его Накахара.       Дазай встал и вышел из-за стола, никому не говоря больше ничего. Акутагава без долгих раздумий последовал за ним.       Они возвращались в тишине. Им обоим было, о чем подумать. Рюноскэ размышлял о том, что произошло — почему Осаму вдруг решил покинуть группу? Чего он хотел? Значит, жизнь музыканта не дала ему то, что он искал? Или все это из-за него, из-за Акутагавы?       — Зачем вы сделали это? — наконец спросил Рюноскэ, наблюдая за мечущимся по трейлеру Дазаем. — Это ведь была ваша мечта, Дазай-сан…       — Иногда, — перебил его музыкант. — Можно разочароваться в своей мечте. Лучше вовремя отказаться от такой мечты, тем более если так можно исполнить чью-то другую.       Другую мечту? Какую мечту собирался исполнить Осаму?       Видя недоумение в глазах юноши, Дазай улыбнулся и протянул тому руку.       — Идем, я покажу тебе.       Акутагава узнал дорогу к парку Инокасира. Но зачем? Осаму явно хотел показать что-то ему, но что?       — Смотри, — Дазай резко остановился, из-за чего Рюноскэ врезался ему в спину и чуть не упал. Музыкант поднял голову вверх и смотрел на высокое здание, через дорогу от которого вишни роняли нежно-розовые цветы в пруд Инокасира.       Юноша проследил взглядом за тем, что привлекло внимание его спутника.       — Это, конечно, не совсем дом у пруда, но… — Осаму замолчал, переводя взгляд на Акутагаву и с удовлетворением глядя на то, как нижняя челюсть юноши медленно отвисает.       — Когда я получу свою часть гонорара, ты сможешь приходить туда каждый день, — добавил музыкант. — Если ты…       Рюноскэ перевел взгляд на Дазая, ожидая чего-то.       — Ты останешься со мной, Акутагава-кун? — музыкант смотрел юноше в глаза и нежно улыбался. Отвечать тому не хотелось — вот бы растянуть этот момент навечно…       — Да, — выдавил Акутагава, после чего уверенно кивнул головой: — Да.       Осаму рассмеялся и взъерошил волосы на макушке юноши. Рюноскэ, невольно улыбнувшись, подумал, что это идеальный конец для истории — счастливый конец.

Но это было только начало.

***

      Дазай получил гонорар при уходе из группы и купил квартиру в доме неподалеку от парка Инокасира, забрав с собой Акутагаву. Окна выходили на парк, и часто рассветное солнце разбрасывало яркие лучи повсюду. Такой небольшой и уютный угол — то, о чем мечтал Рюноскэ, и он знал, что все это, каждую мелочь, предусмотрел Осаму. Музыкант дал юноше все, чего тот хотел. Они были вместе, но никто из них так и не заговорил о своих чувствах — никогда еще Акутагава не слышал тех самых слов, и сам он не сказал ни разу: «Я люблю тебя». Это либо забывалось, либо прерывалось чем-то, либо было попросту неуместно.       Рюноскэ начал издавать новеллы с не очень большим успехом. Осаму пытался найти работу — ходил на какие-то собеседование, возвращаясь всегда ни с чем. Видимо, свободная жизнь музыканта ему подходила больше всего, но теперь она в прошлом. Со временем Дазай перестал пытаться найти работу, но Акутагаву это не слишком волновало — он был готов заботиться о возлюбленном всю жизнь, даже если для этого придется идти на крайние меры.       Осаму больше никогда не курил и не пытался совершить самоубийство. Было видно, что он доволен той жизнью, которую ведет. Хоть со временем он становился все более тревожным и неуверенным в себе, но Акутагава всегда был рядом, чтобы поддержать и подбодрить его. В этом юноша видел верх своего счастья — заставлять Дазая снова улыбаться и слышать, как тот поет только для него.       Уже через десять месяцев жизни в Токио Рюноскэ получил место в литературном сообществе, чем заставил своего возлюбленного испытать большую гордость. В тот день Осаму попытался устроить особый ужин со свечами для Акутагавы, но лишь сжег занавески на кухне. И тогда, сидя на почерневшем полу, прижимаясь плечом к измазанному сажей и воском Дазаю, юноша почувствовал настоящее счастье.       Лежа в кровати, Рюноскэ любил рассматривать спящего возлюбленного. Любоваться пушистыми волосами, густыми ресницами, мягкими губами. В одну из таких ночей Осаму приоткрыл глаза и с улыбкой посмотрел на Акутагаву, пытающегося скрыть свое наблюдение и отворачиваясь.       — Не спится? — спросил Дазай, легко убирая черно-белую прядь с лица юноши. — Хочешь, пойдем на крышу?       Удивительно, как просто было попасть на крышу такого высокого здания — при желании кто-то легко мог перелезть через перила и спрыгнуть. Рюноскэ, стоя в рубашке и шортах у самого края, с опаской смотрел вниз, на большой город, на парк, на пруд.       — Какие созвездия ты знаешь? — вдруг спросил Осаму, подходя к краю, хватаясь за перила и глядя в небо. До боли знакомый вопрос.       Акутагава поднял взгляд и прищурился. Звезды усыпали небо, и сложно было различить хоть какие-то созвездия.       — Там, — Дазай указал рукой куда-то в сторону. — Скоро появятся Гончие псы.       — Почему Гончие псы? — спросил юноша, с любопытством глядя на собеседника. — Это ваше любимое созвездие?       Осаму беззаботно пожал плечами.       — Все мы в каком-то роде — гончие псы. Бежим за чем-то всю жизнь, что-то преследуем. Без раздумий, без скуки и мук совести. Без дома. В этом весь смысл нашей жизни — в жизни бродячих собак.       Акутагава снова посмотрел на небо. В ту сторону, куда указал Дазай. Юноша задумался над этими словами. «Бродячие псы. Неприкаянные, непривыкшие принадлежать кому-то. Маленькие собачьи жизни.»       — Твоя мечта исполнилась, Рюноскэ? — Осаму вывел его из раздумий.       — Да. Все благодаря вам, — юноша кивнул и недолго помолчал. — А какая у вас мечта, Дазай-сан?       Тот грустно улыбнулся и закрыл глаза.       — Я мечтаю, что однажды ты позовешь меня по имени, — с этими словами он отпустил перила и раскинул руки в стороны, и ветер будто бы подхватил его, развевая волосы и одежду.       Акутагава смутился. Дазай много раз звал его по имени, и это было особенно приятно, будто доказывало их близость. Но сам он никогда даже не думал о том, чтобы обратиться к предмету своего обожания таким же образом. Как можно равнять их — какого-то мальчишку и прекрасного музыканта?..       — Холодно, — Осаму снова вернул юношу на землю, кладя руку тому на плечо. — Пойдем домой?       — Ты оставишь меня, Рюноскэ?       С наступлением весны Акутагава слышал эти слова все чаще. Будто проведя целый год с Дазаем, самый счастливый год в жизни юноши, он должен был куда-то уйти, и Осаму страшно этого боялся. Он перестал покидать дом, даже не ходил на прогулки с Акутагавой. Они оба были напуганы. Дазай — неведомыми Рюноскэ тенями и мыслями, а сам юноша — поведением возлюбленного.       — Не уходи, пожалуйста, — жалобно просил Осаму, глядя на обувающегося в прихожей Акутагаву.       — Я всего лишь схожу в магазин.       — Нет, не нужно.       Юноша одарил Дазая суровым взглядом, и тот молча поплелся в комнату. «Он все больше похож на ребенка, » — думал Рюноскэ, в свою очередь становясь все более взрослым.       Однажды Осаму попал в больницу. Акутагава сам отвез его туда, обеспокоенный состоянием возлюбленного. Но доктора лишь развели руками — психическое расстройство и широкая корявая подпись. Отправили домой с наказом «позаботиться о душевнобольном».       Причину выявить не удалось, но Рюноскэ почему-то ощущал свою причастность, если не прямую вину — чувствовал, что все произошло из-за него. Ведь жизнь Дазая представляла из себя группу, путешествия, популярность, богатство и свободу. Музыкант отдал все это, чтобы исполнить мечту мальчика, без памяти влюбившегося в него. Отдал, чтобы обмануть судьбу. Такая жизнь, о которой мечтал Рюноскэ, не подходила Осаму. И, зная об этом, он все равно ушел. Он выбрал Акутагаву.       Юноша задал такой вопрос однажды, на что Дазай лишь улыбнулся.       — Я не жалею о том, что сделал. Группа находилась на грани, у этой музыки не было будущего.       Ложь. Теперь Рюноскэ точно знал, что это ложь. «Кровавые убийцы», может, и находились на острие ножа, но это и делало их единым целым. А потом появился Акутагава — просто мальчишка, случайно спасший жизнь любимому музыканту. Мальчишка, успевший проклясть и обожествить своего кумира.       Денег становилось меньше — произведения Акутагавы не находили своего читателя, а остаток гонорара Осаму давно иссяк. Это было большой проблемой и чем-то напоминало Рюноскэ ситуацию, в которой он находился год назад — без денег, вскоре, может, без жилья, с апатичным Дазаем, погрязшим в депрессиях и перепадах настроения. Думая об этом и глядя в окно на пруд, в котором плавали нежно-розовые цветы вишни, Акутагава хмурился и едва сдерживал слезы.       Просить о помощи не хотелось. Но в любом случае настает такой момент, когда даже самый упрямый человек признает, что не может справиться в одиночку, и тогда у него есть два выхода — принять чью-то поддержку или признать поражение.       Гин звонила Акутагаве всего два или три раза, так что он до сих пор не мог точно сказать, чем она занимается. Но теперь внезапный звонок и приглашение в Йокогаму от сестры были очень кстати. Рюноскэ должен был вернуться в родной город и встретиться с Гин и, возможно, ее новой семьей.       В ночь перед отъездом Дазай не выпускал Акутагаву из объятий, будто тот должен был с рассветом исчезнуть навсегда. Как в сказке.       — Зачем тебе ехать туда? — тихо спрашивал Осаму.       — Это необходимо, Дазай-сан. Гин может помочь нам с вами. Вы ведь знаете, в каком мы сейчас положении…       Рюноскэ действительно чувствовал себя так, будто оставляет дома ребенка одного.       — Почему я не могу поехать с тобой? — вопрос за вопросом. Совсем как ребенок.       — Вы плохо себя чувствуете, и поездка может не пойти вам на пользу.       — Ты вернешься?       — Конечно, я вернусь.       — Когда?       — Через день, рано утром. Не волнуйтесь. Вы будете спать, когда я приеду — Акутагава поднял глаза на Дазая. — А когда вы проснетесь, я буду с вами.       — Не оставляй меня, Рюноскэ, — выдохнул Осаму. — Без тебя я…       — Никогда, — юноша не дал закончить. — Я всегда буду рядом с вами.       Дазай уже два месяца звал Акутагаву только по имени.       Проснувшись с рассветом, Рюноскэ едва смог выбраться из крепких объятий спящего Осаму. «Он позаботится о себе сам, » — убеждал себя юноша, нервно снуя по кухне. Он остановился, когда почувствовал на руках что-то теплое — изгрыз пальцы в кровь.       — Ты весь город разбудишь своим топотом, — заспанный Дазай показался в проходе на кухню. На его плечи был наброшен плед.       — Простите, — Акутагава кивнул. — Вам нужно еще поспать.       Осаму улыбнулся. Так, как не улыбался уже давно.       — Не волнуйся за меня. Я буду в полном порядке.       Рюноскэ почувствовал явное облегчение. Давно уже Дазай не был так похож на себя самого. Хорошее предчувствие захватило юношу, и он, подойдя ближе, положил руки на плечи Осаму. Он приподнялся на носочки и коснулся губами теплых губ возлюбленного, увлекая еще не до конца проснувшегося Дазая в глубокий поцелуй, вкладывая все свои чувства, все свое естество в этот поцелуй.       Солнце ярко освещало дома, когда поезд Акутагавы прибыл в Йокогаму. На душе было легко и спокойно, родные места придавали уверенности. Рюноскэ, как окрыленный, дошел до своего старого дома — Гин все-таки выкупила его. То ли от чувства долга, то ли от ностальгии по детству, проведенному здесь. Дом выглядел так же, как и тогда, когда Акутагава покинул его, будто и не было того года, проведенного вдали от этих мест. Легкий стук в дверь, щелчок в замке.       — Рюноскэ! — воскликнула Гин, появившись в дверном проеме. Девушка набросилась на брата с объятиями, от чего тот едва не упал.       Акутагава помнил, как выглядел дом, когда он ушел. И, хоть снаружи ничего не изменилось, обстановка внутри даже отдаленно не напоминала о прошлом. Складывалось ощущение, что Гин специально старалась полностью изменить внутреннее обустройство дома по какой-то причине. Юноша сел на белый кожаный диван и принял из рук сестры чашку с чаем.       — Я так рада, что ты все-таки приехал, — сказала Гин, садясь рядом. — Правда, я ожидала увидеть того человека, о котором ты рассказывал мне. Ты же знаешь, как я мечтаю познакомиться с ним.       Рюноскэ смутился. Когда сестра узнала, что он влюблен в мужчину, она не выдала никакого гнева или непонимания. Лишь сказала, что это неважно. Главное, чтобы он, Акутагава, был счастлив, и она будет всегда любить и поддерживать его.       — Он болен, — бросил юноша в ответ. Снова подступило беспокойство — как там Дазай?       — Надеюсь, он скоро поправится. В следующий раз я приеду к вам, — Гин улыбнулась.       Рюноскэ заметил на полках знакомые обложки книг — сборники, которые его сестра никогда не стала бы читать, ей просто были неинтересны подобные жанры. Заметив, с каким интересом Акутагава рассматривает эти книги, Гин положила руку ему на плечо.       — Ты купила их? — растерянно спросил юноша.       — Конечно. Разве я могла пройти мимо книг, написанных моим братом?       Акутагава повернулся к девушке.       — Но ведь ты никогда не читала что-то подобное…       — Мне нравится, как ты пишешь, Рю, — прервала она его. — Видно, что ты вкладываешь в свои рассказы всю душу. Я знаю, что однажды ты станешь великим и признанным писателем.       Юноша закусил губу. Его произведения не имели большого успеха и, что немаловажно сейчас, не приносили дохода.       — Гин, — Акутагава медленно заводил разговор о том, что уже так давно его беспокоило. — Мои произведения доставляют больше убытков, чем пользы. Теперь нам нечем заплатить даже за нашу квартиру в Токио…       Девушка широко раскрыла глаза, а потом недовольно сдвинула брови.       — Как это похоже на тебя — сводишь концы с концами и молчишь, пока не прижмет, — проворчала она, после чего вздохнула. — Привози своего партнера сюда. Квартиру в Токио лучше продайте. Поживете здесь, под моей опекой, пока не встанете на ноги.       — Мне не хотелось тебя беспокоить, — Акутагава протестующе поднял руку, но Гин была непреклонна.       — Мне вы не помешаете. Я здесь только проездом — больше, чем на пару дней, не задерживаюсь, — она задумчиво вздохнула. — Приятно знать, что где-то в этом большом мире у тебя есть дом, в который всегда можно вернуться.       Когда девушка замолчала, комната наполнилась неприятной тишиной. Ее почти можно было ощутить физически — колючую, тяжелую.       — Ты останешься на ночь? — осторожно спросила Гин, после чего плотно сжала губы.       Рюноскэ покачал головой.       — На ночном поезде я вернусь в Токио. Я обещал.       — А потом вы вернетесь вместе?       Юноша не ответил. Нужно было многое обдумать.       Воздух на улице был свежим и чистым — Акутагава с наслаждением сделал глубокий вдох. Морской воздух успокаивал и отрезвлял мысли. Юноша сидел на скамейке и наблюдал за прохожими. В голове всплывали воспоминания — прошел всего год с тех пор, как он был здесь, но, казалось, прошла уже целая жизнь. Рюноскэ закрыл глаза и почувствовал подступающую дремоту, как вдруг почти над его ухом раздался звонкий голос.       — Акутагава!       Открыв глаза, Рюноскэ увидел светловолосого парня в темно-синей куртке. Его глаза сияли.       — Тигр, — буркнул Акутагава, то ли утверждая, то ли спрашивая.       Накаджима сел рядом.       — Давно не виделись, — протянул он. — В школе ты не появлялся, а телефон твой недоступен…       Ацуши повернул голову к Рюноскэ, ожидая рассказа о чем-то, которого так и не последовало.       — Когда я однажды пришел к тебе домой, — продолжал Тигр. — Там была только твоя сестра. Она сказала, что ты встретил свою любовь.       Парень улыбнулся, и Акутагава почувствовал себя неуютно. Меньше всего сейчас хотелось говорить с Накаджимой о Дазае.       — Наверное, эта девушка очень важна для тебя, раз ты ушел вместе с ней. Сбежал ото всех, не давал о себе знать. Это так похоже на тебя. А, может, это настоящая любовь?.. — Ацуши задумчиво отвел взгляд.       — Смени тему, — бросил Рюноскэ, краснея. Слова парня заставляли его вспомнить о покинутом возлюбленном.       — Думаешь, правильно, что «Кровавые убийцы» распались? — спросил Тигр после недолгого молчания.       Акутагава широко раскрыл глаза. Распались? Он не слышал о музыкантах с тех пор, как Дазай ушел из группы, но, хоть такой финал и был очевиден, это удивило юношу.       — Я этого не знал, — ответил он с напускным безразличием.       — Да ну? — настала очередь Накаджимы удивиться. — Год назад, когда группа была в Токио, Дазай-сан ушел, не объясняя причин. После этого никто не знал, где он находится. Журналисты считали, что это спланированный ход продюссера, чтобы увеличить популярность группы. Потом и Накахара-сан исчез, а Коё-сан тайно уехала из страны. Говорят, что она сбежала.       — Неужели никто не стал их искать? — Акутагава нахмурился. Что же случилось с музыкантами? И это все — его вина?       — И до сих пор ищут, — Ацуши кивнул. — По крайней мере, Дазай-сана и Накахара-сана.       Юноши молчали. Сердце Рюноскэ болезненно сжалось — из-за своей большой, казавшейся несбыточной, мечты он собственными руками разобрал любимую музыкальную группу на отдельные кусочки, словно паззл. А теперь Осаму страдал от помутнения рассудка, Коё покинула страну, а судьба Накахары и вовсе неизвестна до сих пор. Если бы не он, Акутагава, «Кровавые убийцы» наверняка бы давали концерт в Берлине этим вечером.       Домой Рюноскэ вернулся абсолютно подавленным: хотелось немедленно сорваться с места и приехать к Дазаю, а лучше — вернуть все назад. В то время, когда его возлюбленный увлеченно перебирал струны гитары, пел для него и выглядел по-настоящему счастливым.       — Я постелю тебе в гостиной. Поспи немного, перед тем как ехать назад.       Акутагава поднял глаза на сестру.       — Нет, — сухо бросил он.       Гин вздохнула.       — Не боишься, что уснешь по дороге? Проспишь свою станцию.       — Я не хочу спать, — юноша вперил взгляд в стену. — Не могу.

***

      Акутагава нервно бежал по лестнице многоэтажного дома. Лифт, будто назло, был на ремонте. Волнение переполняло тело, вот-вот расплещется за края.       На улице шел дождь, было грязно и скользко. Рюноскэ мысленно проклинал все на свете за препятствия, которые преграждали его путь к дому. Дому, в котором мирно спал любимый человек, дожидаясь его.       Входная дверь открывалась предательски медленно, нещадно царапая пол. Странно, раньше Акутагава не замечал этого.       Ранним утром в квартире было сумрачно, да и густые тучи заслонили восходящее солнце. Под стук капель дождя Рюноскэ зашел в прихожую и принял нетерпеливую попытку снять обувь. Шнурки предательски запутывались, и юноша, наплевав на чистоту пола, прошел в спальную комнату.       Дазай лежал на кровати лицом к двери — будто так и заснул, ожидая, как кто-то войдет. Его плечи вздымались и опадали в такт дыханию, взъерошенные волосы почти закрывали глаза.       Переполненный чувствами, Акутагава сел на кровать и погладил Осаму по волосам. Теперь он дома. Теперь все будет хорошо. Рюноскэ знал, как именно он разбудит Дазая — юноша продумал этот момент, еще когда ехал в Йокогаму. Он наклонился так, что его губы почти касались уха спящего возлюбленного, и прошептал:       — Я люблю…       Акутагава широко раскрыл глаза. Сумрачное утро, вокруг — обустройство дома Гин. «Все-таки уснул…». Даже во сне юноша не успел признаться в любви Дазаю!       Из соседней комнаты вышла Гин в ночной рубашке.       — Рюноскэ? — девушка удивленно изогнула брови. — Ты еще не уехал? Твой поезд ведь уходит в четыре часа утра…       Акутагава потер глаза и посмотрел на настенные часы. 5:17.       — Пять семнадцать, — пробормотал он и снова закрыл глаза, готовый повалиться на диван, на котором уснул, как вдруг подскочил и взвизгнул: — Пять семнадцать?!       Юноша выскочил из дома в темное безоблачное утро, даже не прощаясь с сестрой. «Я обещал вернуться до того, как Дазай-сан проснется…»       Но следующий поезд был только в шесть часов.       Утро встретило Акутагаву в Токио ярким рассветом. Приятная погода развеяла остатки сна, на душе было легко. Обычно Осаму спал до самого обеда — так почему Рюноскэ так разволновался? Он успел.       В Инокасира цвела вишня. Ветер легко подхватывал цветы и аккуратно раскладывал их на водной глади пруда. Цветов было так много, что если бы кто-то в ближайшем доме открыл окно, в его квартире наверняка бы легко парили нежно-розовые лепестки.       Лифт работал, и Акутагава с нетерпением топтался внутри. Скорее, скорее… Юноша снова и снова повторял в голове одну единственную фразу, будто боясь ее забыть. «Я люблю тебя. Люблю тебя больше всего в этом мире. Только ты делаешь меня счастливым. И я хочу сделать счастливым тебя. Я люблю тебя, Осаму.»       Наконец, нужный этаж. От мыслей о Дазае сердце Рюноскэ наполнилось нежностью и теплом. Что с того, что он опоздал? Дверь все еще заперта именно так, как день назад ее запер Акутагава. Значит, Осаму еще там. Спит. Или сидит в каком-нибудь углу и таращит глаза, пытаясь не заснуть, чтобы застать возвращение Рюноскэ.       Он заберет возлюбленного в Йокогаму. Он уйдет из литературного кружка. Он вдохновит Дазая на новые песни и больше никогда не оставит. Они будут счастливы. Непременно.       Акутагава тихо открыл дверь и зашел в квартиру. Утренняя прохлада наполняла комнаты — похоже, где-то открыто окно. Юноша неспешно снял обувь, предвкушая реакцию Осаму на его возвращение. Должно быть, он очень скучал, ведь раньше едва отпускал Рюноскэ в магазин.       Юноша прошел на кухню — захотелось порадовать возлюбленного вкусным завтраком, будто преподнести вместе с едой самого себя. «Я люблю тебя, Осаму». Тихое шипение сковороды успокаивало, и Акутагава почувствовал подступающую сонливость — он только что понял, насколько устал. Все тревоги за Дазая вкупе с этой поездкой страшно вымотали его. Но, вот, всего полчаса, и на кухонном столе уже красовалась стопка горячих блинчиков. Губы Рюноскэ невольно расплылись в улыбке. Дазай всегда любил, когда юноша сам готовил ему что-то. «Я наконец скажу ему это», — пронеслось в голове по пути в спальную комнату.       Приоткрыв дверь, Акутагава увидел, что постель была разворошена, но Осаму в ней не было. На смятом одеяле лежали цветы вишни — так вот, где открыто окно. Открыв дверь пошире, Рюноскэ замер с резким вдохом. В воздухе медленно парили нежно-розовые лепестки, и комната была наполнена ароматом весеннего утра, а посреди всего этого был Дазай, больше похожий на призрака. Его шея была опутана прочной веревкой, а бесполезно свисающие ноги и пол разделяли какие-то семь сантиметров. Потухший взгляд был направлен прямо на дверь, на Акутагаву, который упал на колени от внезапного потрясения. Карие глаза неотрывно смотрели на него, словно перед юношей была одна из тех прекрасных картин, которые, с какой стороны ни посмотри, наблюдают именно за вами. Ветер слегка покачивал бездыханное тело, кладя на плечи и запутывая в волосах цветы вишни. Рот приоткрыт, на губах — струйка подсохшей крови.       Рюноскэ, словно не веря собственным глазам, подполз ближе и обнял ноги Дазая. Глаза наполнились слезами, соленая жидкость потекла по губам. В голове выстрелом пролетела мысль: не успел. Комнату разорвал душераздирающий крик, полный боли и скорби.       Нет, они не приедут в Йокогаму.       Нет, Гин не познакомится с Осаму.       Нет, они никогда не будут счастливы.       Нет, Дазай больше не споет для Акутагавы.       Едва дыша, юноша прижался к телу возлюбленного, пытаясь полностью впитать остатки тепла жизни, которое уже успело улетучиться. В распахнутом окне ярко сияло солнце, стояла предательски приятная погода. Интересно, зачем Осаму открыл окно? Хотел спрыгнуть? Или высматривал, ждал возвращения Рюноскэ в назначенный час? А может, любовался цветущей вишней?        — Вы пожертвовали своей мечтой ради моей, — шептал юноша, будто вел диалог и рассчитывал на ответ. — Вы считали себя эгоистичным, но это совсем не так. Вы боялись за меня, значит, я был для вас дорог. Если бы я только послушал вас… Если бы я смог вовремя остановиться и отпустить…       Наступила тишина, нарушаемая лишь затихающими всхлипами.       — Я никогда не познал бы такого счастья, если бы не вы. Из-за меня вы потеряли всех своих друзей, поклонников, дело, которое делало вас счастливым. Я знаю, вы не любили внимание, оказываемое вам, но то время, когда вы выходили на сцену и играли… Если бы вы только осуществили свою мечту и спели бы для всех… Но я так хотел, чтобы ваша песня звучала только для меня. В такие моменты весь мир будто исчезал, и я видел только вас. Мне хотелось, чтобы мы были счастливы вместе… Но я уже не смогу сделать счастливым вас. Я так и не успел сказать…       Акутагава поднял взгляд и столкнулся с безмолвными карими глазами, все еще наблюдавшими за ним.       — Я люблю тебя, Осаму. И буду любить только тебя, пока я не умру.       Рюноскэ отпустил холодеющее тело и сел рядом, подобрав колени. Дазай смотрел на закрытую дверь, юноша — на широко открытое окно. Лицо первого не выражало эмоций и было уже неестественно бледным, второй же вытирал слезы с раскрасневшихся щек.       Осаму не улыбнется ему больше. Не позовет тихо по имени. Не обнимет среди ночи, проснувшись от плохого сна. Не возьмет за руку и не поведет к пруду. Не заставит принимать лекарства во время болезни и не накормит кацудоном. Не вытрет нежно слезы с щек и не скажет, что все обязательно получится.       По комнате плавно парили нежно-розовые цветы. Такие маленькие и хрупкие, но такие красивые. За окном начинался новый безоблачный день.       Акутагава так и не узнает, что исполнил мечту Дазая.

***

      Пять лет спустя любой посетитель книжного магазина мог наткнуться на любопытный экземпляр всемирноизвестной книги, принесшей своему автору славу и несколько литературных премий. Это занятнейшее произведение Акутагавы Рюноскэ, повествующее о двух влюбленных. Эти люди жили уединенно, будто бы в целом мире существовали только они и их любовь. Они наслаждались друг другом, упиваясь своим счастьем, пока один из них не умер.       Читатели всегда говорили, что автору удивительно живо удалось описать эмоции и переживания персонажей: их влюбленность, страсть, беспокойство друг за друга, но особенно ярко отражены старадания и душевные муки одного из персонажей после смерти другого. Тоска, отчаяние, гнев, печаль, мысли о воссоединении и невыразимая скорбь, пропитавшие это произведение, делают его настолько великолепным. Едва ли аудитория могла понять, как человек, живущий обособленно, не имеющий семьи, друзей или других прочных связей с обществом, мог так правдоподобно отразить всю сущность любовных терзаний.       В многочисленных интервью, связанных с этим произведением, Акутагава Рюноскэ мало рассказывал о процессе создания и предметах, вдохновивших его. Сестра молодого писателя, Акутагава Гин, тоже не говорит об этом, так что любопытным читателям остается лишь предполагать. Некоторые журналисты склонны считать, что на книге отпечаталось тяжелое детство писателя — ранняя смерть матери, нехватка денег и частые переезды. Другие думают, что у Акутагавы был кратковременный, но бурный роман с женщиной, которая впоследствии ему отказала. Но кто прав на самом деле — большой вопрос. Анализируя книгу, специалисты приходят к выводам, что смерть, а не любовь, господствовала в жизни Акутагавы.       Однако эпиграф к произведению, напечатанный на самой первой странице, гласит: «Любовь сильнее смерти».       Книга заканчивается словами оставшегося в живых персонажа: «Я люблю тебя. Потому что лучше любить. И я буду любить только тебя, пока я не умру».

It`s better to love, and I will love you until I die.