***
Запах в хорошо знакомых мне покоях изменился. Раньше здесь витал аромат свежести и сладких южных цветов, теперь же в спальне пахнет младенцем. Лей закрывает дверь и остается стоять у меня за спиной, а я не решаюсь сдвинуться с места, глядя на Вель. — Джай! — ее искусанные, потрескавшиеся губы расплываются в широкой улыбке. — Я так рада, что ты пришел! Как будто у меня был выбор. Я не прихожу сам — меня лишь ведут по приказу, на цепи, как теленка на заклание. Но я тут же заглушаю в себе досадливые мысли: в конце концов я тоже рад ее видеть. — Госпожа, — почтительно склоняю голову и раздумываю, стоит ли опуститься на колени. В присутствии служанки я не могу обращаться с Вель без должного уважения, однако если я встану на колени, ссадины на заду могут разойтись, и чистые штаны испачкаются кровью. Будет скандал. Улыбка Вель слегка гаснет, но не исчезает совсем. — Не желаешь подойти? Она указывает взглядом на маленькую колыбель рядом с кроватью. Послушно подхожу ближе и с опаской заглядываю внутрь. Я ожидал, что младенец будет крепко спать, но маленький червячок, плотно закутанный в пеленки, активно елозит в колыбели, вертит розовой головой и морщит крохотный нос. Кружевной чепчик сполз до середины лица, закрывая глаза. Судя по недовольному кряхтению, младенцу это явно не нравится. Но протянуть руку и поправить дурацкий чепчик мне не хватает решимости. — Правда, она красавица? — спрашивает Вель, и мои брови взлетают вверх от неожиданности. Но я тут же одергиваю себя и возвращаю лицу бесстрастность. — Э-э-э… да. Конечно. — Если хочешь, возьми ее на руки. — Что?.. — даже отступаю на шаг от колыбели, удивленно глядя на Вель. — Я? Зачем? Но Лей уже подходит неслышной тенью, ловко вынимает младенца из колыбели, на ходу поправляя чепчик, и протягивает мне. Я инстинктивно подставляю руки, которые все еще плохо меня слушаются и время от времени подрагивают, и она с сомнением кладет ребенка прямо в них. В одной ладони у меня оказывается голова младенца, в другой — крохотная попка. Лей сказала, что девочка крупная, но этот червячок настолько мал… трудно поверить, что когда-нибудь из него вырастет взрослая девица. — Посмотри, какие у нее умные глаза! — восхищенно произносит Вель. Я с недоверием гляжу сначала на нее, потом на младенца. Девочка — надо напоминать себе об этом — таращит на меня темно-серые глазки, подернутые странной дымкой, и ума в них не больше, чем в глазах новорожденного поросенка. Крохотный сморщенный рот складывается в букву «О», и теперь маленькое круглое лицо всем своим видом выражает величайшее изумление. — Э-э-э… да, очень умные. Я заметил. Звук закрывающейся двери заставляет меня вздрогнуть. Только теперь осознаю, что Лей ушла — сама или по безмолвному указу госпожи, — и мы с Вель остались вдвоем. Вдвоем, не считая теплого копошащегося свертка у меня на ладонях. Надо что-то сказать, и я, прочистив горло, решаюсь задать вопрос. — Как ты себя чувствуешь? — Хорошо, — улыбается она, переводя взгляд с моего лица на младенца и обратно. — Все уже почти забылось. — Ты… очень страдала? Улыбка меркнет, и Вель сглатывает, видимо, вспоминая о пережитом. — Да, это… я была к такому не готова. Лей говорит, что я легко отделалась. Тогда я боюсь себе представить, что означает «тяжело»… Но ты не волнуйся, уже все хорошо. Дон Сальвадоре пока не велит вставать, разве что ненадолго. Вель выглядит бледной и вновь похудевшей. Нос заострился, круги под глазами стали еще отчетливей. Волосы вымыты и тщательно уложены, тонкая шея сливается белизной с кружевной белоснежной рубашкой: за ней хорошо ухаживают. Зачем я здесь? — Как ты… ее назовешь? Вель вновь расплывается в улыбке — пожалуй, такой счастливой я ее никогда прежде не видел. — Знаешь… Ты первый, кто спросил меня об этом. Я думала назвать ее Эбигайль, в честь моей матери. Но… Наверное, здесь это имя слишком чужое, его не поймут. — Она смотрит на меня так, что внутри все переворачивается. — А как звали твою мать? Я с трудом разжимаю внезапно пересохшие губы. Перед глазами встает полный тревоги материнский взгляд — в тот последний раз, когда я ее видел. Тогда она говорила, что ни за что не отпустит меня с вербовщиками, я наследую родовое поместье и должен остаться дома… — Габриэла. — Вот как? — изумленно переспрашивает Вель. — Это… не северное имя. — Тебя это, наверное, удивит, но моя бабушка по матери была южанкой. А дед слишком любил ее, чтобы возражать капризам жены. — Габриэла… — в устах Вель материнское имя звучит мягче, и я невольно наслаждаюсь его звучанием. — Габи… Это почти как Эбби, да? Думаю, что Диего понравится. — Да, — усмехаюсь я в ответ на ее улыбку. — Наверное. Крохотный червячок на моих ладонях шевелится активней, вертит головой, двигает губами и недовольно кряхтит. Я растерянно поднимаю глаза на Вель и вижу ее взгляд, прикованный к младенцу — полный восхищения и нежности. Как странно. Для Диего Адальяро, что станет называться отцом этой крохи, она всего лишь досадное недоразумение. Для меня — непредвиденная случайность, из-за которой придется отложить восстание. А для Вель она — целый мир, в котором нет места никому другому. Я делаю шаг и протягиваю ей извивающийся сверток. — Кажется, она хочет есть. Взгляд Вель странно меняется, когда она принимает ребенка из моих рук. Она вскидывает напряженный взгляд и закусывает губу. Но затем бережно обнимает младенца, чуть слышно шепчет ему ласковые слова и прижимает к налившейся груди. — Я пойду? — переступаю с ноги на ноги, чувствуя себя лишним. — Что у тебя с руками? — после нежного воркования сдержанно-холодный тон кажется слишком резким. — Что? — верчу перед собой ладони, не понимая, о чем она. — На запястьях следы от кандалов. Что случилось? — Ах, ты об этом? — с деланным облегчением одергиваю рукава рубашки и улыбаюсь. — Не обращай внимания. Я все же пойду. Боком, как краб, уползающий с берега в море, подбираюсь к двери, чтобы она, сохраните боги, не увидела крови на моих штанах. — До встречи, Вель. Береги себя… и маленькую Габи.***
С тех пор, как родилась моя дочь, мне не удавалось сомкнуть глаз дольше, чем на пару часов. Кроха часто просыпалась и требовала еды, а поскольку я категорически отказывалась от услуг кормилицы, утолять младенческий голод приходилось мне самой. Лей и Сай выбивались из сил, прислуживая нам обеим, и все же совсем скоро я смирилась с мыслью, что моя жизнь больше никогда не будет прежней. Но эта ночь стала бессонной не только из-за маленькой Габи. У меня из головы не выходила встреча с Джаем. Он выглядел совсем не таким, каким я ожидала его увидеть. Запавшие глаза, распухшие и потрескавшиеся губы, свежая щетина на щеках, а главное — эти воспаленные следы на запястьях, которые могли оставить только оковы… И вел он себя не так, как обычно. Скованно, словно что-то мешало ему говорить и двигаться. Да, я не ожидала от него проявлений бурной радости по поводу рождения дочери: явное неудовольствие мужа и свекрови отрезвили меня и внушили мысль, что моя малышка никому, кроме меня, не нужна. Джай хотя бы пытался улыбаться, и все же реакция его была натянутой, словно и он ожидал чего-то другого. Но чего? С трудом дождавшись рассвета, я в очередной раз покормила дочку и оставила ее под присмотром Лей. Сама же, запахнув на чудовищно раздувшейся груди полы халата, направилась в покои Диего — в надежде перехватить его до завтрака. И мне удалось. Памятуя о щекотливых ситуациях при попытке войти без стука, я вежливо постучала в дверь и дождалась, пока мне откроют. Стоило ли сомневаться, что с утра пораньше привратником в господской спальне станет Ким. Я сдержанно кивнула, признавая за ним право находиться здесь, но не собираясь спрашивать у него разрешения повидаться с собственным мужем. Диего вышел из купальни с еще влажным лицом и оторопело уставился на меня, словно увидел привидение. — Вельдана?.. Ты… тебе разве уже можно ходить? — Сделать несколько шагов до спальни супруга я в состоянии, — ответила я, но все же осторожно присела на край кресла, чувствуя легкое головокружение. Диего деликатно кашлянул, легким кивком головы велел Киму исчезнуть и расположился в соседнем кресле, вопросительно выгнув бровь. — Джая опять держали в кандалах, — без обиняков произнесла я, глядя ему в глаза. — Твоя работа? — Я должен отчитываться перед тобой? — он воинственно выпятил грудь. — Это мой раб. Прости, что напоминаю об этом, но тебе придется считаться со мной в вопросах, касающихся моей собственности. — Прости, что напоминаю об этом, — издевательски передразнил меня Диего, — но я как будто пока еще твой муж, и твоя собственность принадлежит нам обоим. Или ты уже успела сходить к падре и потребовать развода? Я сердито поджала губы. — Прости. Я сказала подобное в сердцах. У меня не было мысли поступать так низко. Без крайней нужды, — добавила я со значением. Диего недовольно засопел, но все же на этот раз воздержался от колкостей. — Ты меня тоже прости. Я вспылил. — Значит, ты не станешь привязывать меня к кровати и присылать ко мне Кима на случку? — не без жестокости переспросила я. Диего кисло усмехнулся. — Что ж, ты уже доказала, что прекрасно справляешься без Кима. Продолжай в том же духе, дорогая. Мои щеки вспыхнули: удар достиг цели. Однако я выдержала взгляд супруга. Я пришла не за тем, чтобы снова с ним препираться. — Что до Джая… — Это было недоразумение. Уверяю тебя, он не слишком пострадал, — зло дернул ртом Диего. Я вздохнула. То, что Джай жив и относительно цел, я видела и сама. Но ведь с Диего станется вымещать на нем гнев, причиной которого была только я, и никто другой. — На будущее я попросила бы тебя… — О да, понимаю. Близко к нему не подходить, пальцем не трогать. И то верно — пусть разгуливает по поместью и душит кого хочет. А ты чувствуй себя свободно, дорогая. И падре не забудь позвать — на случку, — чтобы засвидетельствовал позор рогоносца Адальяро. Я в изумлении открыла рот: такого злословия от Диего я не ожидала. Возле сердца разлилась жгучая горечь. До чего мы с ним докатились?.. — Успокойся, Диего, — собравшись с духом, выдавила я. — Джай останется за частоколом и не станет разгуливать по поместью. Что до случек… о, будь уверен: мне хватает и дочери. Я буду только рада, если больше никто не притронется ко мне. Что ж, слова сказаны, фигуры расставлены. Диего не станет больше докучать Джаю, Джай пусть готовит рабов к перевороту, а у меня теперь есть Габи, которой я отныне намерена посвятить свою жизнь.***
Несколько дней почти не покидаю своей конуры. Валяюсь на постели кверху задом, залечиваю раны и обдумываю в одиночестве, что делать дальше. С последнего приезда Зверя миновало больше месяца — значит, еще пару недель, и может наведаться снова. Подготовка рабов на острове идет полным ходом. Одноглазый не обманул и поставляет нам первоклассный товар, а платит за него ничего не подозревающий сенатор. Есть даже северяне, побывавшие в боях — об этом думаю с содроганием. Объемы добычи железной руды превзошли все ожидания. Зверь рассказывал, что Диего Адальяро поначалу сбывал руду в столице, на военный чугунный завод, и уже задумывался о торговле с севером, где технологии производства железа намного обогнали таковые в Саллиде, не говоря уже о Халиссинии. Но неожиданно Аро смешал его планы, предложив оборудовать плавильню прямо на острове. Я с затаенным восторгом узнал, что мальчишку отправили учиться в столицу — с тем, чтобы он вскоре вернулся с необходимыми знаниями. В самых смелых мечтах я уже вижу, как на острове умножается количество клинков и даже аркебуз, изготовленных руками рабов… Мои мечты прерывает стук в дверь — на пороге появляется Жало. За время моего вынужденного безделья он взял на себя заботы по тренировке бойцов. Некоторое время сидит на лежанке напротив меня, опершись локтями о стол, и молчит, поедая меня взглядом. — Не расскажешь, что произошло? — наконец нарушает он молчание. — Ты о чем? Я сажусь на постели — и зад на это почти не отзывается болью. — Ты знаешь. За что тебя пороли? Да еще и самолично хозяин? — Я едва его не задушил. Жало смотрит на мои руки с недоверием — будто после такого признания они непременно должны отсохнуть. — И… остался жив?! — Как видишь, — дергаю плечом. — У него родилась дочь, возможно, это побудило его проявить милосердие. — Но… почему ты напал на него? — Потому что дурак, — вздыхаю отнюдь не притворно. — Так зачем ты пришел? — Когда ты вернешься на площадку? Парни ждут. Я опять передергиваю плечами. Меня пороли при всех в унизительной позе — как теперь переступить через гордость и делать вид, что ничего не случилось? Как сохранить положение вожака в нашей рабской стае? Это тревожит похлеще пережитого унижения. Внимательный Жало как будто читает мои мысли. — Не беспокойся. Каждый из нас не свободен и испытал на своей шкуре всякое. Бывало и похуже, ведь так? — он красноречиво проводит взглядом по старым шрамам на моей груди и животе. Как ни странно, но простые слова поддержки от Жало заставляют меня устыдиться собственного малодушия. У меня есть друзья, есть великое дело… и еще одно, не столь великое, но определенно необходимое. — Ладно, — я встаю и натягиваю на себя рубашку. — Идем.***
Едва ли я могла ожидать чего-то хорошего от очередного визита Изабель, но она сумела меня удивить. По всей вероятности, с первым разочарованием она успешно справилась, потому что теперь излучала привычную лицемерную радость. На этот раз она принесла мне ворох советов о том, как правильно воспитывать младенца, чтобы не разбаловать его с пеленок. Я старалась делать вид, что внимательно слушаю, и не слишком выразительно закатывать глаза. — А кормилицу я все-таки советовала бы тебе взять, — снова напомнила она, неодобрительно глядя на то, как я прикладываю ребенка к груди. — К чему она мне? У меня молока достаточно. — Грудь испортишь, — авторитетно заявила свекровь. — Разве мать не говорила тебе?.. Ах да, прости, все время забываю, что ты рано осталась сиротой. Я пропустила мимо ушей мелкую шпильку, намекающую на мое неподобающее воспитание, и поудобнее устроила Габи на сгибе локтя. — Мою грудь все равно некому оценить по достоинству, вам ли не знать. Сожалеть тут не о чем. — Полагаю, тебе не говорили и о том, что пока ты кормишь, то не сможешь снова зачать дитя? — Творца побойтесь! — вырвался у меня возмущенный вскрик. — Я ведь только недавно родила! — Но не мальчика, — не упустила возможности напомнить Изабель. — О, об этом не беспокойтесь, — ехидно заметила я. — Диего освободил меня от обязанности рожать ему наследников. Елейная улыбка сошла с лица Изабель. Мои слова не на шутку ее обеспокоили. — Полагаю, ты сделала неправильные выводы. — Можете сходить к нему и убедиться. Некоторое время мы, надувшись, буравили друг друга взглядами. Но малышка Габи, с умилительным причмокиванием пытаясь добыть себе молоко, вновь перетянула внимание на себя, и я растаяла первой. — Я бы хотела окрестить ее как можно скорее. Вы могли бы договориться с падре? — Разумеется, дорогая, — сухо пообещала Изабель. — Торопиться не стоит: вначале вам обеим нужно окрепнуть. О да, как же я могла забыть о «приятной» южной традиции не нарекать ребенка именем до тех пор, пока ему не исполнится месяц от роду, пока младенец, как здесь считалось, еще не до конца пришел в этот мир. К счастью, Изабель хватило деликатности не развивать эту тему. — Ты уже решила, кто будет крестной матерью? — Надеюсь, что Лаура будет так добра и согласится. Она прислала мне в подарок жемчужные четки для малышки и крестильное одеяльце. Жду не дождусь, когда смогу увидеться с ней. Посидев для приличия еще немного, Изабель поднялась, одернула юбки и чинно удалилась. Я рассеянно посмотрела на закрытую дверь, подумав о том, что еще никто из моей семьи не спросил, как я хочу назвать ребенка.***
Несколько следующих дней наблюдаю за ним. Он ловит мой взгляд и сразу отводит глаза. Заметно нервничает — понимает, что я его подозреваю, но пытается не показывать виду. Надеется, что обойдется? Или наоборот, рассчитывает однажды довершить начатое? Толстый синевато-багровый шрам теперь кривит мне шею: когда я забываюсь, голова слегка клонится набок, к плечу, и это изрядно бесит. Но гораздо больше, чем это досадное увечье, меня мучает вопрос: почему? Я задаю этот вопрос, когда однажды вечером оказываюсь позади него у бочки с водой, где он смывает с себя грязь после долгого дня. Вздрогнув, он оборачивается. Немигающий взгляд угольных глаз проходится по моему лицу, останавливается на грубом рубце над ключицей. Усмехается — так же, как тогда, наслаждаясь моим унижением. — Почему? А сам не догадываешься? — Просто месть? — я с сомнением вскидываю бровь. — Слишком мелочно для тебя. То был честный бой, и ты не покрыл себя позором. На мгновение в черных глазах вспыхивает глухая ненависть. — Я убил тебя. Ты должен был умереть. — Я бы умер, а ты бы вернулся победителем к своему господину. Кажется, ты принадлежал дону Ледесме? Неужели у него тебе было лучше, чем сейчас у донны Адальяро? — Ты поразительно живучее создание, Вепрь, — слова Пустынного Смерча сочатся злобой — жгучей, неприкрытой. — Ходят слухи, будто ты продал душу дьяволу, а взамен тот хранит твою жизнь. Впрочем, я в это не верю. Ты так же смертен, как и все мы. — Ну спасибо, что сообщил, — давлю в себе горький смешок. — Единственное твое отличие в том, — он неосознанно проводит языком по губам, — что твоя смерть ценится дороже. В его словах заложена подсказка, но разгадать ее мне пока не удается. — Как это понимать? — Понимай как знаешь, — пожимает плечом Смерч и отворачивается. Я гляжу ему вслед и пытаюсь связать обрывки услышанных слов, события из прошлого и имена. Пустынный Смерч принадлежал дону Ледесме, хозяину рабовладельческих рынков. Жало тоже принадлежал ему. Дон Ледесма обещал даровать Жало свободу, если тот выиграет для него Зверя. Зверь и я. Нам обоим желает смерти один человек — Эстелла ди Гальвез. Красивая женщина, обуреваемая порочными страстями и склонная к безрассудству. Однако следы ведут к Ледесме. Я припоминаю, что они с Эстеллой всегда были в хороших отношениях: ее связи с пиратами утяжеляли кошелек Ледесмы, но разве этого достаточно, чтобы потакать глупым капризам взбалмошной женщины? Поздним вечером, после тайного собрания посвященных, я прошу Жало остаться. — Расскажи мне о своем прежнем хозяине. На лице Жало отражается удивление. Он послушно рассказывает, но лишь то, что я и так знаю. — Он просил тебя выиграть Зверя в обмен на свободу. Зачем он ему? — Выиграть или убить, — пожимает плечами Жало. — Его… или тебя. Каждый бой непредсказуем, но он полагал, что меня рано или поздно выставят против одного из вас. — Донна Эстелла ди Гальвез тебе знакома? — А то как же, — хмыкает Жало. — Болтают о ней всякое. Поговаривают даже, будто она купается в крови детей и поедает сырыми внутренности еще живых людей. К горлу подкатывает тошнота — слухи недалеко ушли от правды. — Дон Ледесма предлагал ей стать его женой, — вдруг добавляет он. — Вот как… И что же она? — Насколько мне известно, согласием не ответила. Но навещала его частенько, — недвусмысленно усмехается Жало. Выходит, мои догадки верны. Проклятая сучка не остановится, пока не окрасит руки в нашей со Зверем крови. Вель вполне благоразумно избегала выставлять в поединки своих бойцов против рабов Эстеллы, значит, та решила добраться до нас через Ледесму. Зверь теперь далеко, его защищают туманы и горы. Что до меня… Утром я выхожу на площадку. Сосредоточенно разминаюсь, а когда мы становимся в пары, беру Смерча в напарники. Выбираю копье — пусть и учебное, с затупленным концом, но все же опасное оружие, и если не соблюдать осторожность, может случиться всякое. Жало ставит на каменный выступ ограждения песочные часы, отмеряющие время первого поединка. Не успевает песок пересыпаться до конца, как острие моего копья случайно попадает Смерчу в висок. Что ж, несчастные случаи на тренировках нередки.***
Хитрая Изабель все-таки добилась того, чтобы оттянуть крестины до срока, установленного их дикими традициями. Но зато победа осталась за мной: моя дочь выжила, несмотря на косые взгляды домашних, и даже значительно прибавила в весе. Кормить сама я тоже не перестала, хотя процесс, к моему неприятному удивлению, оказался довольно болезненным. В иные дни было так плохо, что если бы не Лей и ее ангельское терпение, к вящей радости Изабель я бы совсем пала духом. Но все чудесным образом наладилось, когда мое дитя обрело благословение Творца. Мне становилось лучше день ото дня, запрет на прием гостей был снят, и я смогла выходить из дому в компании Лауры или Лей тогда, когда мне это заблагорассудится. С Диего мы по-прежнему создавали видимость счастливой семьи. Разгуливая по вечерам с новорожденной дочуркой, принимали искренние поздравления от знакомых горожан, и Диего, казалось, светился от гордости. Что, впрочем, не мешало ему оставлять гордость за воротами поместья и продолжать со мной холодную войну, тылами в которой служили наши раздельные спальни. Кто и выигрывал в этой войне — так это Ким. Я окончательно освободила для него поле боя, и он владел своим хозяином безраздельно. Да и мне грех было жаловаться. Мелким выпадам любимого семейства я училась с честью противостоять. Единственное, что омрачало мою радость — это невозможность видеться с Джаем. Но я твердо решила выйти победителем и в этой войне. Если Диего нужен наследник, он сам придет просить меня об этом. А если нет… что ж, рано или поздно нам с Джаем все равно довелось бы расстаться. Он уже подарил мне самую важную в моей жизни драгоценность — крошку Габи. Как бы ни развела нас жестокая судьба, у меня навсегда останется частичка любимого…***
С Вель теперь мы не видимся вовсе. Время от времени Лей рассказывает о том, что у нее все хорошо, и малышка Габриэла растет здоровым ребенком. Я хотел бы увидеть Вель, но ей хватает забот и без меня. Я не знаю, наступит ли время, когда она снова меня позовет… При мысли о том, что Диего Адальяро исполнит свою угрозу и принудит ее делить ложе с Кимом, ярость выжигает мне нутро будто каленым железом. Иногда я думаю о нашей дочери. Пытаюсь представить ее взрослой. На кого она будет похожа — на мать или на меня? Лучше бы на Вель. Шанс сделать хорошую партию всегда выше у красивой девушки. С другой стороны, когда я думаю, что она может достаться какому-нибудь напыщенному чванливому южанину, руки сами сжимаются в кулаки. Хотя, казалось бы, какое мне дело? Она будет носить имя своего отца, Диего Адальяро. Он будет звать ее дочерью, не я… Лей сказала однажды, что малышку окрестили Габриэлой Эбигайль Адальяро. И что «отец» был доволен выбором южного имени. Я лишь усмехнулся себе под нос. Впрочем, куда больше меня занимают иные мысли. Приближается день, на который я очень рассчитывал прежде, и который теперь повергает меня в уныние. Бой за свободу. Он вызывает дикий ужас среди рабов и вместе с тем дарит сладкую надежду каждому. В прошлую субботу Кйос разыскал меня за решеткой Арены, где я давал последние наставления своим парням, и одарил меня многозначительным взглядом. — Время близится. Мы выступаем? С болью в сердце я покачал головой. — Нет. Мы еще не готовы. — Как?! — ошарашенно распахнул глаза Кйос. — Ты ведь говорил… Мы ведь ждали… — Не сейчас, — твердо повторил я. Он жаждет бойни — не среди рабов, а среди господ. Но я не могу позволить себе просто бойню на Арене. Не для этого я вынашивал свою идею столько времени. Не для этого потратил столько усилий, собрал столько людей… — Мы не готовы, — повторил я упрямо. — И не вздумай самовольничать. Еще не время. — Но… что же нам делать? Идти на заклание?! — в его голосе прозвучала боль разочарования, боль предательства… Только моя боль во сто крат острее. Каждый из них отвечает за свою жизнь, а я — за них всех. — Постарайся избежать этой битвы. Нас развели в стороны: праздная болтовня среди рабов за решеткой Арены не приветствуется. Но до самого конца поединков я то и дело ловил полный негодования и обиды взгляд Кйоса. С каждым новым рассветом на мое сердце ложится еще один камень. Вель, похоже, пребывает в блаженном неведении относительно этого дня. Иначе — нет сомнений — она бы нашла способ со мной увидеться и поговорить. В том, что ее не держат взаперти силой, я уверен: Лей рассказывает, что в поместье нередко наведывается подруга Вель, они вместе ходят гулять — и не всегда в присутствии донны Изабель. Вель теперь чаще можно обнаружить выгуливающей младенца в саду, а не запертой в собственных покоях. В воскресенье, начавшее обратный отсчет перед днем кровавого побоища, в контору меня вызывает Диего Адальяро. Я не знаю, чем мне грозит эта встреча, но внутренне готов ко всему. Как бы он ни старался, в этот раз я не поддамся на провокацию. Красавчик отчего-то выглядит уставшим. Как послушный раб, я без лишних напоминаний опускаюсь на колени и склоняю голову. Стою так, пока он мерит неторопливыми шагами тесноватое для нас двоих пространство. — Сядь, — наконец произносит он и кивает на скамью у стены. Удивление едва не сбивает меня с ног, но я не выдаю эмоций и подчиняюсь приказу. Господин располагается в широком удобном кресле, где прежде любила сидеть Вель. — Ты знаешь, какой день будет в следующую субботу. — Знаю, господин. — Вельдана… Хм, то есть госпожа Адальяро не любит смертей и крови. Я бы с превеликим удовольствием хотел этого избежать, но увы. Правила клуба требуют, чтобы каждый игрок выставил в этот день не меньше пятой части своих рабов. Разумеется, я об этом знаю. Я уже участвовал в так называемом «Бое за свободу». И победил. Вот только свободы это мне не принесло. — Госпожа знает? — позволяю себе дерзость. — Нет. Ей это ни к чему. Красавчик вскидывает голову и оглядывает меня с головы до ног прищуренным взглядом. — Теперь мой черед спрашивать. Недоумение на моем лице, должно быть, слишком красноречиво. Господин изволит беседовать с рабом как с равным? — Выбор сделаешь ты или я? Меня пробивает дрожь, и от господина это явно не ускользает. — Я, если позволите. Это моя ответственность. Я дал людям надежду. И мне придется ее убить. — И… ты уже думал… кого… — Полагаю, будет честно, если дело решит жребий. Красавчик шумно фыркает, всем своим видом выражая презрение. — Жребий? Я думал, ты избавишься от лишнего мусора… О, я бы сделал это с удовольствием. Среди нас есть люди, слабые духом. Есть те, кто бесполезен из-за полученных увечий. Есть те, которым я не доверяю. Вместе с тем я отчаянно не хочу потерять Жало. И других, в чьей верности и доблести я уверен. Но… — Я не могу так поступить с людьми. Если я сделаю выбор сам, они перестанут мне доверять. — Думаешь, меня это заботит? — взвивается красавчик, но тут же берет себя в руки и вновь откидывается в кресле. — Ладно. Пусть жребий. Но должен ли я говорить, что ты в жеребьевке не участвуешь? Его слова вышибают из меня дух, и я хватаю ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Да, я давно уже не выходил на Арену в качестве бойца, но был уверен, что разделю участь вместе со всеми. Я не думал, что удача, столько лет благоволившая мне, отвернулась бы от меня в этот раз, но вот так, позорно прятаться за спинами парней… — Но… почему? — мой голос дрожит помимо воли. — Господин, я ведь… — Полагаю, я не должен объяснять рабу свои решения, — ядовито цедит красавчик. — Но так и быть, поясню: ты здесь еще нужен. А вздумаешь ослушаться — посажу на цепь и переломаю ноги. Для того, что от тебя потребуется, они не нужны.