Рыцарь и Стратег

      Когда ещё до восхода солнца Джулиуса не вполне нежно толкнули в плечо с неприкрытым намерением разбудить, Кингсли сразу почувствовал, что день будет неудачным. Первый такой толчок и последовавший за ним бубнёж Сузаку британец оставил без внимания. На второй лишь недовольно проворчал. На третий удар по плечу пришлось оторвать лицо от подушки и бросить на рыцаря свой коронный всеубивающий в зоне поражения десяти метров взгляд.       Не помогло. Куруруги вообще мало что брало из его арсенала. Джулиус верил, что этот даже прямое ракетное попадание выдержал бы.       Всё то время, пока Кингсли заставлял себя подняться с постели, несколько раз безуспешно пытался попасть в рукава своего халата, тащил ноги до ванной и попутно зевал, монотонный голос Сузаку сопровождал его против воли. Джулиус может и послушал бы его речь, если был бы в состоянии. Так уж было заведено в его головном механизме, что раньше одиннадцати часов утра мозг британца отказывался рационально фильтровать любую поступающую информацию.       — Нас ждали там ещё к восьми утра! — Уже почти кричал Сузаку в полдесятого, пока Джулиусу заваривали утренний чай. Кингсли вообще не собирался интересоваться где это «там».       С одеждой он, ну естественно, тоже не торопился, ведь где бы ни было это загадочное «там», выглядеть всегда нужно безупречно. После того, как часы в зале пробили двенадцать часов дня, Сузаку уже не пытался подгонять Джулиуса, смиренно раскинувшись на кушетке с лицом вселенской печали.       Когда часовая стрелка уже приближалась к двойке, Джулиус нехотя объявил, что готов. И сразу расстроился.       Как выяснилось, сегодняшний маршрут целиком и полностью состоял из одного только пункта — Евробританской военной комендатуры, временно развернувшейся в тылу фронта где-то в богом забытом местечке на юге России. Надо ли говорить, что после этой новости Сузаку пришлось буквально физически останавливать Джулиуса от его попытки переодеться обратно в ночной халат.       В самолёте Кингсли всю дорогу ворчал, равно как и всю дорогу в автомобиле от аэродрома до комендатуры. Сузаку на такой уже привычный случай всегда таскал в кармане наушники.       Вид из иллюминатора самолёта был ужасным, из окна автомобиля — бестолковым, а на само здание Евробританской комендатуры — просто отвратным. Огромная, бестолковая и жутко не красивая коробка в бог знает сколько этажей. Джулиус скривился от мысли, что кто-то вынужден лицезреть это архитектурное безобразие каждый день по долгу службы. Пока его сопровождали в парадный холл, Кингсли всерьёз задумался о возможности отдать приказ на воздушную бомбардировку здания сразу после своего отъезда. По крайней мере, этот вариант виделся Джулиусу единственным возможным способом хоть немного улучшить вид здания. И наверное, в своих мыслях он слишком размечтался и возможно даже начал улыбаться, потому что рядом Сузаку уже добрых пять минут косил на британца свой встревоженный неодобрительный взгляд.       Сузаку. Этот вышколенный солдат. Только такие как он и любят эти серые, убогие здания в затерянных местах, подальше от любопытных глаз. Хорошо, если бы здесь Сузаку и оставить — пусть радуется. Служит, курит, встаёт в долбанные пять утра. Может поначалу Джулиусу без Куруруги и будет одиноко... нет, не одиноко, скорее непривычно: он не стал бы по нему скучать; зато никто не будет рядом вонять никотином. Кингсли иногда кажется, что он уже насквозь пропитался этим едким запахом. Никого другого курящего, кроме Сузаку, британец и на милю к себе не подпускал. Он не подпустил бы и этого рыцаря, но этот от Джулиуса, в отличие от всех прочих, научился отбиваться.       Парадный холл высокий, малоосвещённый, словно экономят на электроэнергии, и совершенно безвкусный, равно как и внешний вид его обитателей. Люди в серых мундирах в спешке сновали мимо, не обращая на почётного гостя никакого внимания. От негодования Кингсли начал пристально всматриваться в их лица, чтобы запомнить, отыскать в местной картотеке их личные дела и непременно разжаловать. Но это увлекательное развлечение стратега было грубо прервано здешним штабным генералом, который вежливо пригласил Джулиуса пройти в конференц-зал. Это был такой генерал, которого и генералом-то называть язык не поворачивается. Можно с уверенностью сказать, что он ни разу в жизни даже автомат в руках не держал. Кингсли знал, как за глаза Куруруги называл таких людей, и это были далеко не самые приятные слова — таких точно не произносят в высшем обществе. Ибо это были обычные высокопоставленные аристократы, на которых зачем-то напялили идеально выглаженный мундир. Сузаку над такими скрытно смеялся. Джулиус, наоборот, смеялся открыто и без стеснений.       Ну а дальше были скучные диалоги, скучное лицемерие и в целом скучные люди, вальяжно собравшиеся перед взором Кингсли, чтобы поулыбаться ему, напеть песню о благополучии на Западном фронте, выразить своё почтение и изобразить на лицах счастье лицезреть стратега в добром здравии (хотя добрая половина собравшихся с неприкрытым счастьем станцевала бы ламбаду на его похоронах).       Вечером, — а раньше освободиться из цепких лап здешних «певцов» всё равно не представлялось возможным, — даже Сузаку выглядел вымотанным. После осуществления всех этих формальных проверок комендатуры британцу поскорее хотелось вернуться в Петербург, хотя до этого момента худшим местом в мире он считал именно дворец Цезаря. Кто бы мог подумать, что его представления о минимально необходимом комфорте так пошатнутся от 4 часов, проведённых здесь.       Но и тут Сузаку испортил ему всё, что только можно было испортить: с серьёзным видом он заявил, что лететь обратно в темноте небезопасно. После этого Джулиусу ещё больше захотелось придумать способ наверняка оставить рыцаря здесь и вернуться в Петербург без него.       За ужином они сидели вдвоём. Кингсли не выдержал бы трапезы в окружении малознакомых аристократов, поэтому от их любезного предложения отужинать с высшими чинами он совершенно нелюбезно отказался. Впрочем то, что на местном порядке звалось ужином, совершенно не попадало под это описание. «Еда солдафонщины», брезгливо высказал Кингсли своё важное мнение в лицо повару. Повар напряжённо и рассержено (стаж военной кухни буквально читался в его глазах) смотрел поочерёдно то на британца, то на Сузаку. Сузаку в этот момент притворялся невидимым.       После с горем пополам завершённой трапезы стало ещё хуже: адъютант генерала — неловкий парень на вид моложе призывного возраста — сообщил о готовящемся смотре личного состава недавно сформированного элитного специального отряда особого назначения (название этой неведомой ерунды стратег не запомнил), да ещё и с демонстрацией боевых навыков. И всё это чудо-действие должно развернуться на полигоне в нескольких километрах от здания комендатуры в ближайшие два часа. Этакая шоу-программа для Джулиуса Кингсли; на волне негодования стратег, кажется, высказал свои мысли вслух прямо в лицо адъютанту.       — То есть вместо отдыха я должен смотреть на каких-то незнакомцев в темноте? — Продолжал возмущаться Джулиус.       — Полигон хорошо освещён, — моментально ответил адъютант за секунду до гневного взгляда британца, не заметив предупреждающих знаков руками от стоящего за спиной стратега Сузаку, всеми способами жестов пытавшегося донести до адъютанта мысль поскорее убираться подальше от Кингсли, пока не слетели погоны.       Следующие полчаса Куруруги успокаивал британца от очередного прилива отрицательных эмоций (как минимум потому, что иначе он продолжал бы свои громкие возмущения до утра, а Сузаку ещё спать здесь по соседству всю ночь).       Необходимости проводить эту нелепую демонстрацию сил практически ночью Джулиус не видел. Похоже, что сегодня днём он обошёлся с высшими офицерами слишком жёстко, раз они засомневались в положительном заключении стратега об их деятельности и спешно велели организовать эту пародию на смотр войск. Следующим утром Кингсли всё равно улетел бы обратно и беглый ночной взгляд на навыки спецназа никак не повлиял бы на его отчётное заключение. Но вряд ли местные об этом думали. Они решили намного проще: купить внимание стратега парой дешёвых трюков с ножами и единоборствами, которые могли продемонстрировать любые подготовленные солдаты, и всё равно, как элитно бы их называли. По правде говоря, Джулиус ещё ни разу не наблюдал за подготовкой бойцов и желанием не горел, а потому смутно представлял, что там и как происходит. Ему с лихвой хватало армейских замашек Сузаку, и опираясь на эти сведения он мог с уверенностью заключить, что при любом раскладе всегда и везде любые солдаты — очень не интересные люди, и тратить на них своё драгоценное время не стоит.       — Я туда не поеду, — упрямо сказал британец то ли Сузаку, то ли самому себе.       — Правильно, — тихо и спокойно поддержал рыцарь, — на полигоне у солдат и так боеприпасов хватает, зачем им ещё один неразорвавшийся.       До Кингсли дошло не сразу, но когда всё же дошло, он от рыцарской наглости раскраснелся и подавился воздухом в попытке парировать слова. Но путного ничего не подобрал.       — Вот сами поезжайте на полигон и среди боеприпасов и оставайтесь!       Сузаку мотнул головой.
       — Нет, так не пойдёт. Я вас одного тут не оставлю.       — Боитесь за меня? Меня тут, по вашему, украдут эти недалёкие люди генерала?       — Скорее беспокоюсь за сохранность людей генерала от вас.       Кингсли на эмоциях скинул с себя камзол и бросил его на кушетку, подошёл к окну и демонстративно отвернулся от рыцаря.       — Кого вы тут вообще защищаете? — С вызовом бросил он, не оборачиваясь. Сузаку в нотках его слегка дрогнувшего голоса уловил обиду.       Ссутулившись и наклонив голову, Кингсли недвижно стоял, обхватив руками плечи. Смотрел на дальние огни посадочной полосы аэродрома, виднеющиеся на горизонте, и почти не моргал. Сузаку только сейчас заметил эту дикую призрачную усталость в его силуэте. Куруруги знал, что таким слабым мог видеть британца только он, и только ему Джулиус позволял это видеть. Некая ли это форма доверия — не бояться показывать другим свою слабость, или же это просто пренебрежение. Рыцарь готов был поспорить, что в случае стратега эти понятия безжалостно смешиваются, размывая собой границы. Но только для него, только для Сузаку.       Сейчас нужно было вспомнить о том, о чём обычно Куруруги не позволял себе забывать, — что перед ним всё тот же Лелуш, с поддельным именем и воспоминаниями или без, — и не поддаваться сочувствию к этому человеку. Но вновь и вновь рыцарь понимал, что заведомо проиграл этот бой в беспристрастного солдата, готового в любой момент на чужую жестокость ответить жестокостью. Сузаку никогда не признает, что готов простить Лелушу всё что угодно, но никогда не простит. Он застрял в этом состоянии серой морали, и этот новый Джулиус-Лелуш всё больше тянет его туда вслед за собой.       В этом новом для Сузаку состоянии есть один большой недостаток, одновременно являющийся и главным преимуществом: иногда те самые границы размывает настолько, что всё плохое перестаёт таковым казаться. И тогда можно поступать как хочется, а не так, как обычно твердит тебе совесть.       Поэтому Сузаку неспешно подходит к Джулиусу со спины, плавно опускает руки на его поясницу и целует в шею. Кингсли опускает напряжённые плечи, прижимаясь спиной к груди рыцаря. Нервно выдыхает, сбивает своё дыхание и первым оборачивается. Долго смотрит в глаза напротив, будто что-то для себя решая, а затем тянется к чужим губам.       Джулиус из тех, кто предпочитает, чтобы до кровати его несли на руках. Сузаку из тех, кто принципиально не станет этого делать.       Отряд спецназа на полигоне так и мёрз до самого утра, мерно ожидая приказа на начало.