***
— За мир! — привычно поднял кубок Тенрик, и праздник начался. Оглядываясь назад, Элеонора диву давалась, как они пережили зиму. Ограбленные кладовые, угнанные стада, сожжённое сено. Погибшие люди и лошади. Уцелевшие жители деревень и воины, которых нужно было кормить, кормить, кормить… — За урожай! — прокатилось по столам. — За лето! За новую жизнь! За наследника! Элеонора зажмурилась — так отозвался в сердце простой клич. Это она была новой жизнью и надеждой. За неё пили старое, разбавленное водой — чтобы всем хватило — пиво, за неё поднимали кубки и рога! Тонкий плащ давно не скрывал округлившийся живот. Элеонора несла его, как воин — знамя, тая за показной гордостью нескончаемую тревогу. Её всё ещё мутило, поясницу тянуло, временами не хватало воздуха. Грета и лекарь наперебой уверяли: вот-вот пройдёт, срок-то уже большой! Элеонора устало пожимала плечами. Этому ребёнку предстоит столько сделать. Глупо ждать лёгкой беременности. Когда слуги в третий раз обнесли всех едой и пивом, от площадки для состязаний прозвучал короткий звук рога. Один за другим воины поднимались из-за стола, в последний раз проверить оружие перед турниром. Встал и Ардерик. Элеонора проводила его взглядом — до чего же хорош! Доспех ладно сидел на его крепком, ловком теле, на наплечниках сверкал императорский герб. Такому воину не стыдно повязать ленту на копьё! Глубоко в груди ворохнулось тёплое, полузабытое… Но следом толкнулся ребёнок, и Элеонора положила руку на живот, забыв о Рике. На мгновение весь мир сосредоточился в мягком толчке. — Тебя славят три сотни человек, — беззвучно прошептала она. — И это только начало. Не подведи меня… всех нас. Пожалуйста. За Ардериком потянулись северяне, прихватив со стола кто кусок мяса, кто жареную рыбёшку. Элеонора невольно залюбовалась и ими. Молодые, сильные, в новых рубахах, сшитых здесь, в Эслинге — настоящие воины, а не стайка голодных пастушат. Глядя на них, верилось: победа над Шейном будет быстрой и полной. Элеонора перевела взгляд на курганы, что высились в стороне. Насыпанные весной, сейчас они были покрыты травой и цветами. Шейн ответит за всё — за каждую смерть, за сожжённые дома, за каждое украденное зерно. За каждый день, что Элеонора потратила на борьбу. Со стороны площадки снова протрубил рог. К началу состязаний всё было готово. Элеонора обернулась к Тенрику — он должен был подать ей руку, чтобы отвести к помосту для зрителей — и поморщилась. Встрёпанный, раскрасневшийся от эля и солнца, с животом больше, чем у самой Элеоноры, он был похож на разжиревшего медведя среди ловких, поджарых рысей. И с этакой тушей она должна была пройти у всех на глазах! Как-то особенно резко ощутились взгляды: одобрительные, понимающие, лукавые. Отчаянно захотелось крикнуть: это не его ребёнок, я делила постель с мужчиной, а не с этим недоразумением! Элеонора снова огладила живот, вздёрнула подбородок и одарила мужа любезной улыбкой. Они едва успели подняться из-за стола, как подошёл Дарвел: — Господин Тенрик, что решили? Будете преломлять копьё? — Буду, Дарвел. В такой-то день! — А латы надевать когда? Поспешить бы. Кому как не вам выходить первым? Тенрик замешкался: ему явно не терпелось открыть турнир. Опоздает и поделом! Достойный воин сразу надел бы латы на застолье, а не позорился бы в простой рубахе, пусть и расшитой цветным шёлком! — Иди одеваться, Тенрик, — вздохнула Элеонора. — Я дойду сама. — Позвольте, госпожа, — Элеонора не уловила, когда Ардерик снова оказался рядом. — Почту за честь препроводить вас на турнир. Солнце играло на начищенной кольчуге и отполированных латах Ардерика, длинный турнирный меч касался вереска. Велик был соблазн протянуть руку — но не годилось нарушить обычай. Хватит и того, что Ардерик посвятит Элеоноре свои победы. Отказать она не успела — Тенрик неожиданно оттёр её плечом: — Не извольте беспокоиться. Я сам отведу свою жену на положенное ей место. Дарвел, погоди пока с латами. — Очень хорошо, — Ардерик не изменился в лице. — Стало быть, можно выпустить ребят размяться, пока господин барон будет наряжаться. Как раз займут зрителей на час-другой. — Только сами поберегитесь, любезный, — отрезал Тенрик. — Как бы вам не выбиться из сил с таким-то длинным мечом. Скажите, этак вы возмещаете недостаточную длину рук или чего-то иного? — Лучше утомиться с мечом, чем натягивая броню. Вы бы тоже побереглись — как бы латы не лопнули посреди турнира! — Уймитесь немедленно, — прошипела Элеонора, не переставая улыбаться. — И убирайтесь оба. Я прекрасно доберусь до этого проклятого помоста сама. В груди клокотала обида. Она-то решила, будто Ардерик пренебрёг приличиями ради неё, а он хотел уязвить барона! Нашёл время! Ещё немного — и заминка станет видна со стороны. Элеонора подобрала юбки и шагнула было вперёд, но под ноги попалась не то палка, не то гусиная кость. Опереться ни на Тенрика, ни на Рика она не успела — кто-то подхватил под локоть с другой стороны. — Госпоже баронессе тяжело стоять, — проронил Оллард. — Барон, одевайтесь. Ардерик, вас ждут на арене. Идёмте, Элеонора. — Не ожидала от вас такой предупредительности, — негромко проговорила Элеонора, ступая на расстеленный по вереску ковёр. — Предупредительности? На вашем сроке уже болит спина. Надо было оставить вас ждать, пока они пререкаются? Маркграф оказался рядом удивительно кстати — Тенрик успеет переодеться, а люди не будут сплетничать. Пройтись с Оллардом — всё равно что с родным отцом или старшим братом. О нём разговоры не пойдут. Все знали, что Грета раза три в неделю ночует в маркграфских покоях, но постель делит вовсе не с их хозяином, а другим женщинам туда нет хода вовсе. Элеонора чуть скосила глаза на руку в чёрном бархате, что поддерживала её почти неощутимо. Она знала о маркграфе Олларде больше, чем кто-либо другой в замке — и всё же не верилось, что он когда-то был женат. Что так же поддерживал другую женщину с округлившимся животом, был ей мужем не только на словах… Элеонора вздрогнула и поспешила свободной рукой запахнуть на груди плащ. Хорошо, что с гор тянуло прохладой. — Ваше предложение весьма заманчиво. Но вы ошиблись в одном. Небольшие разногласия — не совсем подходящее обозначение причины, по которой Его Величество предложил мне эту увеселительную поездку. — Вы всё шутите, господин Оллард, а между тем решается судьба Севера! — Моя — тоже, дорогая Элеонора. Равно как всего моего рода. — Тем важнее для нас быть на одной стороне! Вы… поможете мне? — Не раньше, чем вы попросите ещё раз. Нет, я вовсе не жду унижений. Но хочу, чтобы вы понимали, кого просите. После того разговора Элеонора неделю не заходила в маркграфские покои. Там везде были разложены шестерни и пружины, и слишком живо они представлялись в человеческих костях. А ещё яснее виделась застывшая женская фигура за клавесином. Она поверила Олларду по одной причине — просто не видела смысла выдумывать столь ужасную историю. Столько лет скрывать чудовищное увлечение, водить за нос дознавателей, будоражить всю округу… А утаить смерть жены! От всех, даже от собственной дочери! В голове не укладывалось. — Кто-то ещё знает вашу тайну? — Мой ученик. Ему можно доверять — слишком тесно его жизнь связана с моей. Элеонора мысленно обругала себя за легковерность. По её расчётам мальчишка должен был выболтать Грете всю подноготную маркграфа, все его планы и намерения. Болтать он и вправду любил — Элеонора знала, что подавали на ужин маркграфской дочери, когда в замке выпускали собак и сколько шагов было от ворот до конюшни. Но эти сведения не значили ровным счётом ничего, их нельзя было использовать. А о самом главном мальчишка не сказал ни полслова. Элеонора хорошо помнила первые дни после приезда Олларда. От него веяло холодом и гибелью, он казался воплощением судьбы, злого рока. Каменный идол, как звал его за глаза Ардерик. С тех пор многое изменилось. Мертвенную бледность согнали солнце и ветер, церемонная манера держаться уступила место естественной цепкости. Камень потеплел, ожил, и Элеонора беззастенчиво этим пользовалась. Оллард писал императору на тонкой бумаге, но свиток всё равно вышел толщиной в руку. Элеонора быстро просмотрела листы, исписанные размашистым почерком. Заговор Шейна, ловушка для Рамфорта, даже безудержная храбрость Ардерика — всё было изложено в точности так, как она просила. Дрогнувшей от волнения рукой Элеонора вложила в отчёт ещё два листа: письмо Его величеству и отцу. В обоих она прославила маркграфа как храброго воина и мудрого стратега. — Я в неоплатном долгу перед вами, — сказала она, сворачивая тонкие листы. — Чушь. — Оллард забрал бумаги, их пальцы на миг соприкоснулись. — Вы сделали всё, что могли. Остаётся только ждать. — Знать бы, добрался ли гонец до столицы?.. — проговорила она, поднимаясь на пахнущий смолой помост и опускаясь в кресло. — Вне всякого сомнения. Получим ответ самое позднее к Празднику Урожая. — Иными словами, вы не уверены, но помните, что женщин на моём сроке нельзя волновать? — Вы на редкость догадливы. Элеонора поёрзала в кресле, устраиваясь поудобнее. Когда же спина перестанет болеть! Повернулась и встретилась с внимательным взглядом зелёно-карих глаз. — Вы не только догадливы, но и мудры. Устроили так, что ваш ребёнок нужен всем. Берегите себя, Элеонора. Род… Север без законного наследника обречён, а значит, и все мы.***
Выход Дарвела и барона с копьями Верен почти пропустил, провозившись с чьим-то арбалетом, но успел удивиться, как ловко оба двигались. Копья скрещивались, метили в латы, ударялись о круглые щиты, и в этом была своя красота. Верен смотрел во все глаза и твёрдо решил попросить Дарвела поучить его: мало ли, доведётся сойтись с людьми Шейна не на мечах. Зато выступление лучников он наблюдал с начала до конца. Северяне натягивали луки быстро и плавно, стрелы летели в мишени, как дождь на ветру. С каждым туром кто-то выбывал, пока на площадке не остались Кайлен и Такко. Они стреляли долго, ожесточённо, не уступая друг другу. Наконец Кайлен ушёл с гордо поднятой головой, Такко — с серебряной стрелой и улыбкой до ушей. В перерывах выходили местные — снова с копьями, кинжалами, на кулаках. Двоих унесли, над ними захлопотал лекарь. Среди зрителей шныряли дети из деревень, торговали нехитрой домашней снедью. Кто-то самозабвенно блевал в зарослях вереска. Кайлен угрюмо осматривал стрелы и грозил Такко кулаком. Помирить их Верен не успел — очередной звук рога призвал на площадку мечников. — Так и носишь её? — удивилась Бригитта, повязывая ленту на его меч. Под самым эфесом пряталась другая лента — старая, потерявшая цвет от крови и грязи. Та, что Бригитта повязала перед восточным походом. — Пусть будет, — отчего-то смутился Верен. — Сниму… как-нибудь потом. Верно, забытые боги всё же взирали на мир в этот день — всё шло как по маслу. Стук стрел о щиты, треск лат, пение рога, блики незаходящего солнца и сотни взглядов — всё заставляло острее чувствовать жизнь. Раньше Середина Лета была всего лишь днём, когда можно весело спустить заработанные деньги. Сейчас, после долгой и страшной зимы, она ощущалась совсем по-другому. Клинок с ярким пятном ленты взлетал и падал, отбивал и атаковал, и Верен сам не знал, был ли меч продолжением его руки или он — частью меча. Вдох сливался со свистом клинка, дрожь щита отзывалась как своя, земля под ногами дышала, а лица зрителей слились в большое пятно — все, кроме одного. Под конец даже Оллард оставил своё место рядом с баронессой и вышел на площадку. Они с Риком бились на мечах, и Верен сразу понял, что здесь не будет победителей. Маркграф сражался совсем иначе, чем привык Верен; для боя его манера была чересчур замысловатой, зато на турнире приковывала взгляд особой отточенной красотой. Но лучше всех был Рик. Верен глядел, как легко он перекидывает меч в левую руку, как клинок порхает, отражая солнечные лучи, как поединок всё больше напоминает танец. От гордости захватывало дух, и Верен благодарил судьбу, что занесла его в Нижний Предел. Кем бы он был сейчас, если бы не Рик?.. Всё казалось особенным в этот день. И не зря. Состязания кончились, площадку наскоро подмели, и новые воины, умывшись и сменив пропотевшие рубахи, один за другим выходили к помосту, чтобы завершить торжество клятвой Империи. Верен до последнего боялся, что оробеет и спутает слова. Но, верно, забытые боги вправду следили с небес. Без единой запинки он взошёл на помост, преклонил колено и слушал, будто со стороны, как твёрдо и уверенно ложатся давно выученные слова: — Клянусь хранить верность Империи и Его Величеству. Клянусь ценить честь выше жизни. Клянусь защищать слабых. Иначе пусть мой меч обратится против меня. И совсем слабым отзвуком слышался ответ: — Встань, Верен из Красильной Гавани, воин Империи. Да пребудет с тобой удача. Солнце клонилось к горам. Слуги подметали площадку и вели на сеновал тех, кто не мог сам отойти от стола. Северяне неспешно шли в укрепления, хвалясь новыми мечами. Верен поглаживал непривычную рукоять, а другой рукой держал под локоть Бригитту. Она что-то говорила, а он только кивал и не мог ни попрощаться с ней, ни поцеловать, вообще не решался проронить лишнее слово, чтобы не разрушить благословение этого великого дня.***
Такко зашёл в замок ненадолго — спрятать награду и вылить на голову ведро воды, чтобы не так слипались глаза. На пустоши не смолкали голоса и музыка, там плясали, пили и разбредались парами кто к реке, кто к лесу. Такко с Гретой облюбовали местечко на берегу, где зимой преследовали Шейна. Грета вплела в волосы цветы жасмина, их запах туманил голову не хуже выпивки. Затем она заявила, что ей нужно сменить платье, и вот Такко ждал её, прислонившись к столбу конюшни, и отчаянно моргал, чтобы не задремать. Наконец в холле раздались шаги, но вместо Греты из замка вышел Оллард, за ним — десяток воинов в доспехах. — О, Танкварт. Ты вовремя. Седлай, мы едем в Лиам. — В Лиам? Сейчас? Зачем? — Давно собирался узнать, разведали ли они берег, как обещали. Когда ещё навестить соседей, как не в праздник? Такко даже головой замотал, чтобы увериться, что это не морок и не сон. — Что-то стряслось? — Нет. Я весь день ждал незваных гостей, но, как видишь, напрасно. Так что едем. Впрочем, не хочешь — оставайся. — Я мигом! Сон и хмель как рукой сняло. Увидеть Лиам, где не были ни Верен, ни Ардерик — разве ж от такого откажешься! Солнце скрылось за очередным хребтом. Тропа вилась по склону, хорошо видимая в летних сумерках. Отряд чуть отстал, позади слышались голоса и бряцание железа. Оллард и Такко спустились в долину первыми. Не дожидаясь остальных, Оллард поднял коня в галоп, Такко устремился за ним. Над вереском клубился туман. Лошади плыли над ним, не оставляя следов. Пахло дурманом и пряными травами, сзади слышался глухой топот копыт, и Такко казалось, будто он снова на маркграфской пустоши, только на этот раз его взяли в Дикую Охоту. Тогда смерть бродила рядом, и граница миров была тонка, как никогда. Сегодня всё дышало жизнью. Даже равнодушные горы нежились под немыслимым ночным солнцем и верилось — нынче можно всё. Лошади летели по ровной тропе, туман стелился им под ноги, и сердце заходилось от острого, безудержного счастья.