***
Рюкзак Рагнар хочет скинуть в угол, прямо на входе, но, подумав, аккуратно проносит в свою комнату и клянётся, что сделает это, когда дома будет брат. Скинет прямо ему под ноги. Переодевается, ставит новый пароль на телефоне и отвечает на сообщение так называемого Мистера Пуффина — парня (или уже мужчины?) из Исландии с фотографией тупика на аве. «Сколько раз ты ещё сменишь пароль, чтобы твой милый «братик» ничего не прознал?» Сколько потребуется, и вообще он… Стоп. Телефон шмякается на кровать, подушка накрывает лицо — ох, боги. Наушники спрятаны где-то в рюкзаке, совсем недалеко, распутать их надо, правда; и возникшее желание слушать музыку не удаётся заглушить в первые пять минут — Рагнар сдаётся, поднимается и топает к цели. Всё равно Лукаса дома нет и никто мешать не будет. Какое счастье. Парень поворачивается лицом к стенке, край одеяла сжимает; музыка успокаивает, убаюкивает. Закрытое окно — никакого лишнего шума. Тьма постепенно развевает любые мечтания, бьётся в глаза, прокрадывается под одежду, задевая некоторые чувствительные участки кожи. Щекотно. Рагнар ворочается — нога путается в одеяле, проводок наушников, словно змея, обвивает шею, сдавливает. Сберечься от серьёзных последствий падения удаётся с трудом, а в колене боль мгновенно вспыхивает, но в ту же секунду угасает; уже стемнело. Ступни не разглядеть, после сна качает из стороны в сторону так, что приходится идти, прислонившись к стенке. Хочется спать. Брат обычно возвращается с работы в шесть. Сейчас уже пол седьмого. Сонно потирая глаза, Рагнар плетётся в сторону кухни, намеренно ступая как можно тише, чтобы остаться незамеченным Лукасом, наверняка уже стоящим у плиты: с кухни исходит приятный аромат. Телефон прячет в карман шорт, облизывает сухие губы и еле удерживается от соблазна сгрызть с них корочку, но наблюдать за братом куда интереснее: видна его спина и закатанные рукава синей рубашки, волосы отросшие и лезут в глаза, что приходится их кое-как поправлять локтем. Но руки и эти длинные тонкие пальцы делают всё, пожалуй, чересчур умело, быстро и красиво, что неприличные мысли сами непроизвольно лезут в голову и не выкинешь их потом никак. Кожа прохладная, немножко грубоватая, и любое касание сжимает от нахлынувших эмоций грудь. Представления о руках по всему телу и губах на шее, может быть, или на любом другом чувствительном участке, о котором только способен вспомнить воспалённый подростковый рассудок. Музыка в наушниках играет не переставая, дыхание от мерзких мечтаний глубокое и, кажется, довольно громкое; пирог отправляется в духовку. Лукас вытирает руки: — Долго будешь там стоять? — Рагнар вылезает из своего «укрытия» и опирается спиной о стену. Только не выдать бы себя. — Ты спал, когда я пришёл. Я не хотел будить, — брат наклоняет голову, развернувшись. Выражение его лица преспокойное, как всегда безэмоциональное с еле заметными нотками обычной усталости. Лукас задумчиво рассматривает свои руки, небольшие почти зажившие царапины на них. Под ногти грязь забилась. — Отец приглашает навестить его. — Так поезжай, — раздражённо отвечает Рагнар, скрещивая руки на груди, и хмурится, уставившись взглядом в пол, — мне нет никакого дела до этого. Брат неясно хмыкает, делает несколько шагов вперед и кладёт левую руку на плечо младшего, поднимая правой его подбородок. Взглядом изучает быстро его черты и, словно забыв, начинает по-новой, нежно проводит большим пальцем по гладкой щеке, вынудив Рагнара заволноваться. — Ты не хочешь поехать со мной? Почему? Что случилось, Рагнар? — ладонь оказывается на талии, чуть выше, сжимает приятную ткань футболки, притягивает её хозяина ближе без задней мысли. Жар от прикосновения словно передаётся в щёки, и скрыть бы это побыстрее. Лукас резко отпихнут, ударен по «шаловливым» рукам и оставлен в полнейшем недоумении. А Рагнару хочется умереть со стыда.***
То, что Матиас заявляется в выходной для Лукаса день, весь в крови, улыбающийся и шумный, никого, кажется, давно уже не удивляет. «Сбила машина» — подумаешь. Обычное же дело. Ага, конечно. Рагнар, только заметив раненого (а иначе его и не назовёшь) датчанина, не проронив ни звука, в ту же минуту отправляется на поиск аптечки. Брат его молча попивает кофе и всем своим видом показывает, что плевать он хотел на своего напарника и вообще даёт ему хороший подзатыльник, чтобы вдруг ничего не посмел запачкать, но скоро ломается и сам оттирает кровь, обрабатывает нанесённые неизвестно кем увечья почти бережно. А после отвешивает неплохую оплеуху. Бедный Матиас с бинтом на голове в итоге отсиживается в комнате Рагнара, жалуется на плохое самочувствие и пьёт очень много воды, а на предложение поехать в больницу лишь отрицательно машет головой. — Ис! — кричит и сам же страдает от громкости своего голоса, хватаясь за голову как после привычного похмелья, и задаёт вопрос позже уже шёпотом: — помочь тебе? Рагнар вздыхает и продолжает записывать нужное карандашом: датский язык не такой уж сложный. Игнорирует неугомонного датчанина, расположившегося на его кровати, а Мистеру Пуффину не считает необходимым рассказывать о случившемся; Лукас в соседней комнате читает. Интересно, как бы он отреагировал, увидев всё происходящее? Когда наступает вечер, Матиас уходить явно не собирается (с квартирой снова проблемы?), становится на колени, умоляет переночевать, даже выражает готовность лечь где-то в углу на полу, без одеяла и не мешать никому: не храпит же он в конце концов! Лукас стелет ему на диване, просит не шуметь и сам накрывает датчанина белой простынёй. С головой, правда. Наутро, когда Рагнар встаёт попить воды, он останавливается у двери в комнату брата, тыкает пальцем в спящего около неё счастливого Матиаса, где-то оставляет стакан и пытается оттащить датчанина за ноги. Дверь несколько раз заезжает по боку бедняги. Лукас перешагивает через лежащее у ног тело и помогает донести его до дивана. Односторонне-безразличная дружба — вот как Рагнар про себя прозвал отношения между братом и его напарником. Слова о том, что они лучшие друзья, в подтверждении не нуждаются. К тому же, Матиас кричит об этом навесь мир, а Лукас — молчит и доказывает делом, когда датчанин, заболевший, уснёт и вокруг не будет никого, кто может прознать. Как доказательство — сохранённая в течение десятка лет заколка в форме креста.***
— То есть, так как твоего отца зовут Бьёрн и он исландец, то-о-о-о… выходит, ты Бьёрнссон?.. — финн кажется задумчивым, потирает колючую щеку, не спуская глаз с дороги. — Не знал, что у вас с Лукасом отцы разные, — Тимо замолкает, ожидая зелёного сигнала светофора; закатное небо с пушистыми светящимися облаками отражается в солнцезащитных очках, рука в мелких ссадинах протягивает исландцу бутылку прохладной воды и вновь возвращается на руль. Рагнар делает небольшой глоток и зажимает бутылку между коленей, вытирает рот тыльной стороной ладони и облизывает губы. Любые разговоры про семью изматывают. Финн крутит головой, зачёсывает назад пальцами длинные светлые волосы, вьющиеся на концах, проверяет время; чисто голубые глаза изучают номер стоящего впереди автомобиля, запоминают; раздаётся противное гудение. — Когда ты уже поедешь, идиот?.. Skeida, — согнувшись, цедит сквозь зубы Тимо. Чтобы снять напряжение, шарит по карманам в поисках сигарет и при этом не для курения — для успокоения; найдя, зажимает одну между зубами. Раздражённо жуёт фильтр; от прежней привычной улыбки не остаётся и следа. — Так значит Лукас — наполовину исландец… — пауза после затягивается. — А ты знаешь норвежский?.. Рагнар жуёт щёку изнутри: — Не очень хорошо. — «Идиот» наконец трогается с места. Тимо подпрыгивает на месте, но ремень безопасности благополучно удерживает его. — Надеюсь, эта задница не встретится мне больше. — Исландец вперяет немигающим взором на своего (недо)собеседника: на вид ему лет тридцать, в действительности — двадцать шесть; заметна колючая щетина и синяки под глазами, волосы достигают плеч, и одет он намеренно небрежно. Заляпанные белой краской джинсы имеют небольшие дырки, не являющие данью моде, а противные нитки торчат во все стороны; чёрная футболка скрывает здоровую полноту. Мобильник вибрирует, сообщая о входящем звонке. Тимо отвечает, удерживая средство связи между плечом и ухом, и прилично снижает скорость на повороте: — Ты чего так шумишь, Матиас?.. Я пообещал Лукасу отвезти Рагнара домой, и я бы уже был на месте, если бы не один тормознутый придурок, — морщинка между бровей разглаживается, а глаза широко раскрываются. Финн молчит почти минуту. — Бервальда задело?.. То есть?! Телефон не глядя откидывает на заднее сидение и гонит уже с бешеной скоростью, кажется, совершенно не боясь что-нибудь нарушить; Рагнар издалека примечает неуверенно идущего по дороге парня со светлыми и растрёпанными длинными волосами, оглядывающегося по сторонам и обнимающего себя руками — замёрз, что ли? Главное — не сбить его. Финн сбавляет скорость — парень успевает дойти, но за ним бежит другой, с каштановыми волосами, возникает перед резко тормозящей машиной, оступается, заставляя водителя занервничать, и продолжает быстрыми шагами следовать за своим другом (?). — Vittuperkele, куда ты прёшь?! — Виновник слышит и решается на любезный со своей стороны жест — поднимает кулак с оттопыренным средним пальцем, демонстрирует его ещё нескольким людям и скрывается, успевая налететь на одного пешехода. Ответ получает мгновенно; Тимо умудряется успеть опустить стекло и в выражениях не стесняется: — molopää! Исландец прячет лицо в ладонях и вздыхает. Куда вообще смотрит Лукас?..***
Тимо, коротко постриженный и гладко выбритый, помолодевший словно на лет десять, опустив голову, вручает Лукасу пакет с невообразимым количеством самых разнообразных сладостей, машет рукой и прощается; Рагнар не глядя достаёт конфету в противно блестящей упаковочке, разрывает её и про себя усмехается: по счастливой случайности в одной хрустящей бумажке оказались две круглые конфеты. Брат подаёт кружку чая, совсем без сахара и только разглядывает младшего: тот хмурится то ли от чрезмерной сладости, то ли от слишком горячего напитка. — Остудить? — Я сам могу: давно не маленький. Конфеты мерзкие, но исландец берёт ещё парочку, так, на всякий — вдруг ошибается; Лукас улыбается, проводит по волосам брата и слушает его недовольное бурчание; вечер обрушивается на тихий город. Телефон спрятан в учебнике истории, но, похоже, уже был найден, и явно предпринимались попытки разгадать пароль, защищающий от того, что любой человек посчитает извращением; Рагнар страдает от нехватки фантазии. С приходом ночи аргументов в пользу того, чтобы обижаться на Лукаса, не достаёт, и исландец, сдавшись, плетётся на кухню, переживая самое наивное чувство. Наушники небрежно висят на шее, носки спущены с пяток и согревают только пальцы, отросшие волосы торчат в разные стороны. В карманах шорт спрятан телефон, молчащий почти весь день: у Мистера Пуффина находятся какие-то неотложные дела. Старший брат сосредоточенно читает, закинув ногу на ногу; задравшаяся плотная ткань брюк оголяет щиколотку. Огни улицы, проникая через окно, бросаются в глаза, разрывая тьму; остывший кофе отставлен подальше, чтобы не повредить по неосторожности драгоценные страницы. Лукас отвлекается от чтения лишь на секунду, оттягивает лёгкую ткань расстёгнутой на три пуговицы рубашки и убирает совсем не мешающую прядь волос за ухо. Сидит расслабленно, сдержанно; дыхание тихое, спокойное. Рагнар не отрывает взора, неосознанно задерживает дыхание и стоит как вкопанный, с раскрытым сердцем, уставшим хранить съедающую по кускам страшную тайну. Унылое время; голова опущена, румянец вспыхивает на щеках — только лишь по ощущениям. Звучит тихое пение, движение заставляет ткань немного съехать; «зачем ты это делаешь?». Намеренно провоцирует — неужели знает?.. Исландец мнётся и, наплевав на всё, делает четыре шага вперёд, с грохотом ставит руки на стол и отпивает из кружки брата, признавая наконец поражение. — Что случилось, милый? — невинно спрашивает, будто сам не понимает, в чём дело; кофе Рагнар допивает до конца — легчает. Пристальный взгляд синих, как чистое море, глаз, кажется, проникает в сознание, находит нужное и оставляет ни с чем — лишь с убивающим чувством пустоты и сожалением за упущенное. Словно Лукас умеет читать чужие мысли. Ткань рубашки спускается с плеча, открывая исландцу очень смущающий вид на выделяющиеся ключицы и красивую шею, и бледную тонкую кожу, повредить которую грех — хочется спрятаться. Рагнар сжимает руки в кулаки, тянется к бездействующему брату сам и застёгивает треклятую пуговицу, стараясь не касаться оголённой груди с недавнего времени ставшими чувствительными кончиками пальцев. Никакой реакции. Совсем. Поза всё такая же расслабленная и изящная, осанка хорошая, а чёртова рубашка идеально выглажена. Заколка на своём привычном месте — на протяжении уже многих лет. Книга отложена в сторону, когда исландец отворачивается и собирается уходить. — Что происходит? — Ничего. — Я же вижу. — Проверь зрение. — Рагнар… — Это моё дело. — Я беспокоюсь. Раздражение смешивается со злостью: невыносим; наушники аккуратно скручены в руках, в кармане ощущается вибрация. — С какого это ты вообще беспокоишься? — исландец останавливается. — Я люблю тебя, — говорит это он так просто, словно для него это обычное дело — делиться своими мыслями и чувствами с кем-то; словно он, Лукас, воспринимаемый всеми бесчувственным и холодным, способен испытывать что-то тёплое: привязанность или даже любовь. Внутри Рагнара что-то обрывается, глаза начинают неконтролируемо слезиться: — Я тоже люблю тебя, Лукас, — шёпотом, торопливо скрываясь с кухни. Лёжа в темноте на кровати, Рагнар добавляет одними губами, желая того, чтобы его немой крик, оказался услышанным: — Ты даже не представляешь, насколько, мой старший брат.***
Дома никого; исландец несколько раз проверяет, закрыта ли дверь — закрыта; перед этим выпивает на нервах три кружки кофе, наводит порядок в своей комнате и относит на кровать белую футболку. Перед этим он старательно её складывает: нервничает. Колени дрожат, потеют ладони; зеркало небольшое, и отражение в нём мерзкое. Время тянется, а дыхание сбивается в отвратительном предвкушении, словно секундой позже произойдёт что-то невообразимо неприличное. Рагнар пытается сделать задуманное быстро, так, для интереса всего-то, но не покидает ощущение, что кто-то следит за всем происходящим. Кажется, что скрипит входная дверь; телефон накрыт учебником по истории. Противное чувство сдавливает грудь. Разум затуманен воспоминаниями о том, как раздевается Лукас: изящными руками без единой заминки расстёгивает пуговицы — ткань слетает с тела мягко, словно сама, словно её и не должно быть там; и лицо брата совершенно невозмутимое, как всегда спокойное, и глаза — море, уже привычное. А процесс — естественно-прекрасный, если наблюдать за ним вроде как не специально, через отражение в экране телефона в момент «чтения» книги. Галстук ослаблен и аккуратно отложен в сторону; с первой пуговицей исландец возится минут пять, потому что никак не может за неё ухватиться: трясутся руки, а щёки ощутимо горят. Вторая пуговица даётся легче — в отражении вид ключиц, каких-то не таких, вызывает лишь отвращение, в горлу подступает противный ком. Отвлечься бы от этого жалкого зрелища, чтобы не стошнило — ненависть к собственному телу просто зашкаливает. Пот от волнения проступает на лбу, волосы лезут в глаза. Услышав звук открывающейся входной двери, Рагнар быстро расправляется с рубашкой и присаживается на пол, понимая, что одеться не успеет, но старается — путается. Впоследствии прижимает футболку к голой груди, чтобы никто не прознал, что происходило в этой комнате минутой ранее. Брат вернулся раньше, чем обычно. Присутствие Лукаса ощущается всем естеством, адреналин разливается по крови, в горле застревает страх и лишает нормального дыхания. Горят щёки. Лицо исландец прячет в коленях, чувствуя приближающиеся тихие шаги. Дверь в комнату скрипит и открывается. Рука касается обнажённого плеча, мягко трясёт. Равнодушный голос раздаётся у самого уха: — Почему ты сидишь на полу? — Лукас стоит на коленях и поправляет волосы брата, параллельно с этим с характерной для его работы внимательностью изучает обстановку. Способен легко понять разум преступника, но своего собственного брата — нет; как такое может быть?.. Рагнар поднимается смущённым, неуверенно скрещивает руки на груди и молчит, наблюдая за тем, как Лукас осматривает стол, находит телефон, чтобы якобы посмотреть время — опять пытается подобрать правильный пароль. Всё это исландцу хорошо известно, и все эти приёмы ему уже знакомы. У него несколько недолгих минут, чтобы одеться; футболка вертится в руках и так и сяк, в зеркале взгляд находит отражение и торопливо переключается на белую в руках ткань. Спустя несколько трудных мгновений она всё-таки оказывается надета. Рагнар присаживается на кровать. Лукас сдаётся и сплетает пальцы, всем своим видом показывая, что готов выслушать всё, что творится на душе у младшего брата. — Почему ты так испуган? — Я переодевался. — И что? — Это смущает. — Ты мог закрыть дверь. — Я так и сделал. Повисает неловкое молчание: ошибается Лукас, кажется, впервые: — Разве?.. — и торопливо покидает комнату сам, по собственному желанию, тихо бросая напоследок извинения за нарушенный покой. Рагнар ушам своим не верит — только хмурит брови и, перед тем как спрятать телефон в карман брюк, пишет Мистеру Пуффину всего одно слово, заключающее в себе гораздо больше, чем другие смогут понять — «снова».***
Атмосфера не сказать, что напряжённая — наверное, просто сложная. Бервальд Оксеншерна сидит напротив, положив свои ладони на колени и вообще устроившись наверняка не очень удобно; моргает швед недостаточно часто, внимательным взглядом вонзается в единственно присутствующего здесь Рагнара, изучая. И взгляд его пугающий, тяжёлый и почти безотрывный; форма сидит хорошо, а в выбранной позе заметна скованность; исландец знает со слов своего нового знакомого Тимо: у Бервальда перемотано плечо. Рана неглубокая, но болезненная, испугавшая финна до чёртиков. Швед держится на удивление неплохо. Музыка в наушниках скоро заканчивается, и игру в гляделки приходится прекратить. Раздражающе тикают часы, что их звучание будто ощущается по вибрациям, исходящим от тёмного и недавно вымытого пола. Для хорошего освещения не хватает нескольких ламп; воздух насыщен пылью и переменчивым спокойствием. Раздаётся ужасный вопль, и мимо, сидя в кресле на колёсиках, как ветер, проносится непонятное пятно, оставляющее после себя звенящий крик и лёгкий ветерок, немного холодящий кожу. Следом за несчастным мчится с телефоном Леон, одетый в красную толстовку и рваные чёрные джинсы, замедляется, завидев Рагнара, и кидает небрежное «привет» — швед лишь провожает его взглядом. За минутой тишины идёт новый всплеск шума — на этот раз в лице Матиаса. Разъярённая Наталья Арловская — молодая девушка с белым бантом на голове — его, датчанина, явно не желающего куда-то идти и вообще, кажется, совершенно расклеившегося из-за простуды, тащит за собой и выражается грубо, но по делу. Когда Матиас, хныча, падает на пол, девушка продолжает тянуть объект своего раздражения уже за одну ногу, из-за чего рубашка задирается и пачкается от волочения. — Мы забыли Мэттью. — Они с Тимо булочки поехали покупать. — Я знаю, но меня попросил братик, потому-то… — она говорит, нога врезается в бок датчанина; Рагнар скучает. Возвращается Наталья переодетой, большими шагами отмеряет расстояние, останавливается у шведа, перед его глазами щёлкает пальцами и скоро удаляется. Бервальд, оставивший впечатление человека молчаливого и серьёзного, оглядывается и аккуратно достаёт клубок серых ниток, и принимается за вязание.***
Дождь льёт как из ведра уже на протяжении трёх дней — необычная ситуация для жителей; заволоченное плотным слоем облаков, северное небо не пропускает ни единый луч согревающего тёплого света; атмосфера мрачно-депрессивная, остывшая, заставляющая любого желать спрятаться в непроницаемый кокон. Темно. Никакого бы шума и волнения, не граничить бы с противной накатывающей тоской; Лукас всё-таки уехал к своему отцу. Спокойствие — счастье, но с оговоркой. Рагнар неохотно переворачивается на другой бок: затекла нога; ищет взглядом что-то за окном, наверное, намёки на то, что город ещё не вымер — лишь устал. Ноги мёрзнут, но — носки сняты специально, чтобы не мешались; исландец лежит в позе эмбриона, хрипит при каждом нелёгком вдохе, стонет, жадно хватая постепенно согревающийся комнатный воздух. Брат, наверное, звонил. Наверное, звонил и Матиас. И не один раз. Телефон Рагнар выключил ещё вчера: не желает кого-нибудь слышать или видеть. Дрожащими руками кружку с чаем не удержать, а исландец даже не пытается — находит какие-то таблетки, которые обычно помогали Лукасу, глотает, не запивая, и возвращается в кровать ещё на несколько часов, плотно укутавшись в одеяло. …Пальцы проводят по щекам — мокрые; губы касаются лба — слышится тяжкий вздох. У полупроснувшегося Рагнара трепещут слипшиеся ресницы, руки инстинктивно шарят в поисках единственного доказательства смутного предположения, что брат дома. Громкий голос, доносящийся с кухни, может означать только одно. Матиас возится у плиты. Разлепив веки, исландец видит перед собой взволнованное лицо Лукаса, полностью промокшего, липкого, прижимающего к груди руку своего заболевшего брата; замечено старание сохранить невозмутимость. Датчанин выглядывает из-за двери с почти неотличимой от искренней улыбкой: — Что тебе приготовить, Ис? — Заткнись. — Рагнар молча отворачивается к стене, всеми силами пытаясь не вникать в то, что говорит своему другу Лукас. Сон вновь забирает в свои сладкие объятия. На следующий день, когда солнце наконец выглядывает из-за туч, а состояние всё также оставляет желать лучшего, исландец несколько минут безотрывно наблюдает за братом, заснувшим в неудобной позе: голова — и только одна голова — располагается на кровати. Воплощение истинной тишины — подрагивающие длинные ресницы и сопение, и больше никаких слов или действий. Лукас бережно укрыт старым одеялом; Матиас, похоже, уже ушёл.***
Матиас смущаться, кажется, совсем не умеет — к такому выводу Рагнар, когда видит датчанина у себя дома полуголым — лишь в брюках и с полотенцем на плечах; и гость не оправдывается, нет, ни капли, лишь дарит привычную ухмылку, а исландец, честно говоря, никаких объяснений даже не требует и про себя заключает, что можно и потерпеть подобное. На всякий случай себе обещает не засматриваться и выполняет это почти добросовестно. Лишь пару раз кидает внимательный взгляд на своего собеседника. Матиас немного надоедлив: лезет он часто не в своё дело и даёт советы, когда его не просят. Особенно если его не просят. Но он неплох, в целом, правда. Вода с мокрых волос датчанина отвратительно капает на шею и плечи, через несколько минут Рагнару приходится переодеваться, а его рубашку хоть выжимай. Найден старый свитер. Датский остаётся не сделанным до «лучших» времён — прихода Лукаса. Позже исландец пытается приготовить ужин, но просто не может выбрать что-то, что могло бы понравиться его гостю, хотя в еде тот, кажется, совсем не привередлив. При условии, если под «едой» понимать алкоголь, разумеется. Датчанин разводит руками — есть совсем не хочет; сам предлагает помощь. Рагнар молчит. После душа Матиас усаживается смотреть футбол, достаёт две банки пива и рукой убирает упавшие на лицо мокрые волосы. Исландца приглашает сесть рядом. Находиться с полуобнажённым знакомым непривычно, но вполне терпимо. Взгляд приковывает блеск многочисленных капелек воды, переливающихся в остатках света и скатывающихся от любого, даже самого незначительного движения. Полотенце перемещается на голову, впитывает лишнюю влагу с волос; тело крепкое, такое, что привлекает внимание; грудь вздымается чересчур заметно. От датчанина словно исходит раскалённый пар, но так же быстро пропадает. Потемневшие от воды волосы зачёсаны назад, всего-то пара небольших прядей лезет в глаза; игра начинается скомкано. На самом деле Рагнар только делает вид, что всё понимает. Тихо вытаскивает из упаковки печенье, откусывает, следя за Матиасом, и чуть не давится, когда на плечо ложится ладонь и опускается до предплечья. Своеобразное объятие исландец переживает сдержанно, но в голове вспыхивают картинки с телом уже Лукаса: бледным и худым — не слабым; кожа настолько тонкая, что если провести пальцем, то от короткого ногтя, возможно, останется глубокий порез… — Ис?.. — Рагнар с наигранно скучающим видом подпирает голову кулаком, выражая всеми своими действиями полнейшую незаинтересованность. — Задумался? Ещё один взгляд на грудь и через миг — в глаза; датчанин серьёзно кивает и натягивает лежавшую на полу футболку, сохраняет молчание вторую половину первого тайма и почти весь перерыв, дальше — открывает банку пива и ставит себе на колено, расправляется со второй и протягивает Рагнару с обычной улыбкой: — Будешь? Алкоголь попробовать ещё никогда не удавалось, и отчего-то преследует ощущение, что обязательно разнесёт с первого глотка, но это выпивка — выпивка! — символ, многими воспринимаемый как начало взрослости. Рагнар крутит банку в руках с минуту, прикладывается губами. Вкус своеобразный, даже противный, не оправдывает ожиданий, но внутри разливается приятное тепло, жгучее, и пиво кажется не таким уж и мерзким. — Не нравится? — Исландец в ответ машет головой; Матиас смеётся так, как умеет только он — звонко, громко, по-доброму. Поднимается с места: — тогда я принесу тебе газировку. Рагнар кивает, возвращаясь к просмотру футбола; крик комментатора заставляет вздрогнуть и с наигранно-скучающим видом наблюдать за празднованием очередного мяча в воротах — третьего по счёту. Датчанин, сделав глоток, расстроенно именует происходящее игрой в одни ворота и отмахивается, признавая, что игроки в белой форме, постепенно переходящей в тёмно-синюю, просто делают своё дело лучше. — Хочешь проводить больше времени с братом? — он следит за тем, как исландец поперхнувшись проливает липкую газировку себе на руки и цветные капли стекают по его подбородку, далее — по шее, пачкая старый светлый свитер. Рагнар вытирает рот рукой, сомневается, остались ли ещё следы — на всякий случай вытирает снова. Успокоившись, вопросительно поднимает бровь и косится на Матиаса — в глазах его лишь печальное любопытство, и нет больше ничего. Наверное, спрашивает он о совсем другом. Пауза затягивается. Секунда — Рагнар оказывается в крепких, по задумке приободряющих объятиях, что не вырваться из них. — Ис, если тебе плохо, то ты можешь мне сказать. Он ничего не узнает. Исландец смотрит на своего собеседника не отрываясь, опускает голову, всхлипывая. Обхватывает руки Матиаса своими: — Мне не нужна помощь.***
На запястьях синяки расцветают почти мгновенно — в комнате без света за запертой дверью; прокусанная губа болит. Поглощённый тьмой, прислонившись к стене вплотную, Рагнар гонит воздух к лёгким, насильно заставляет себя дышать и пытается прощупать пульс, чтобы доказать себе, что нет, нет… совсем нет… Жив… Просто сон, наверное. Да, так и есть. Просто кошмар — нужно всего лишь проснуться. На шее — призрачные следы прикосновений, стягивающие к самому позвоночнику, который будет сломан буквально через секунду, со следующим вдохом губительного кислорода, находящегося под давлением. Под руками — холодное, на лице — мокро; исландец не помнит, когда это случилось. Когда он начал всхлипывать, когда руки сжались в кулаки, когда всё это успело перерасти в истерику — он не помнит этот момент, честно. Но сердце сохраняет шёпот — просто шёпот, почти ласковый — на самое ухо, с глупым вопросом — «тебе он нравится?». Ответ должен быть положительным — да, именно он; «врёшь» — хоть где-то, в ненужное время, не ошибается в своём младшем брате… Насилие, насилие, насилие — всё, что в его голове… Похоже, Лукас слишком увлёкся: Рагнар ему ничего не обязан. Не обязан говорить, что чувствует, о чём думает, что он хочет и пытается скрыть. Это его выбор, его решение. Это. Его. Жизнь. Часы показывают, кажется, три ночи, когда накрывает усталость от непрерывных рыданий и сон становится сильнее любых переживаний; на полу холодно; рука — как подушка. Одеяло не взято из-за нехватки сил и терпения, от судорожных всхлипов трескается тишина. Мечты беспокойны и ненадёжны. Глаза Лукаса в них — неизменное море, — море без дна, с мутной, не пропускающей солнечные лучи водой, скрывающей в себе нестерпимый холод. «Ну и кто из нас ледышка, а, Матиас?» Полдня тратится на сон, чтобы восстановить хоть часть сил, потраченных на продолжительную истерику; дома никого, к счастью: Лукас, похоже, осознавший, что его брат не хочет говорить всё как есть, но явно никуда не денется, и решивший дать ему немного времени одиночества для будущего признания. Эгоист. Его младшему брату некуда идти, правда, но вещи первой необходимости уже собраны в комнате, а Рагнар не планирует возвращать домой до самой ночи. Выходя, он отключает телефон, отпуская в свободное плавание свои мысли.