Pinocchio

Молодой омега худощавого телосложения сидел в полумраке, прямо на полу посреди бедно обставленной кухни и качался из стороны в сторону, крепко прижимая к себе грудничка. По его щекам катились крупные слёзы, тело била мелкая дрожь, а сам он то и дело бормотал себе под нос: — Всё хорошо, папочка скоро приедет, не плачь. Сынок, ты только не плачь, хорошо? — он всхлипнул. — Ты моё сокровище. Ты у меня самый любимый. Я никому тебя не отдам, слышишь? За окном по железному карнизу барабанили косые нити дождя. Вперемешку со звуком ударов тяжелых капель где-то вдали, за высоким бетонным забором, раздавались редкие выстрелы. — Господи, что же мне делать? Что делать? — бесконечно повторял омега. — Как же мы скажем об этом нашему папочке? Он разозлится? Что мне делать, Господи, что же мне делать? Маленький омежка, прижатый к тёплой папиной груди, смотрел на старшего и вокруг него своими внимательными и большими чёрными глазками-бусинками. И, в отличие от того, он не плакал. В его зону интересов, пока достаточно ограниченную, входили лишь его мягкий и что-то без конца бормочущий папа и вытянутый безразмерный рукав его застиранной пижамы, который он то и дело пробовал на вкус. — Сынок, я так боюсь, — продолжал всхлипывать старший омега,— я так боюсь, что твой папочка будет ругаться! А вдруг он посчитает меня безответственным и безалаберным родителем? А вдруг он решит меня бросить? А что, если он заберет тебя у меня? Я же этого не переживу! Он крепче прижал к себе сына, зарываясь носом в его волосы и полной грудью вдыхая его лёгкий, едва ли чувствуемый посторонними землистый запах. Маленькие ручки полугодовалого омежки почти схватились за папу в ответ, а крошечные пальчики безуспешно пытались зацепиться за его домашний свитер. — Папочка! — уже не сдерживаясь, плакал старший. — Что же твой папочка подумает обо мне? Как мы будем дальше жить? Ведь он так ждал тебя, так ждал! В этот момент обе омеги услышали, как в коридоре со скрипом хлопнула входная дверь, а затем по деревянному полу, прямо в обуви, быстро затопала пара ног. — Джеджун-а! — позвал старшего низкий обеспокоенный голос. — Джеджун-а, где вы? — Мы, — Дже безрезультатно подавил новый всхлип, — мы здесь, Юнхо-я! — он вытер вновь подступившие слёзы о хрупкое плечо сына. — Мы на кухне. Буквально сметая всё на своём пути (комод и стоящие на нём лампу и часы так точно), высокий и молодой альфа в белом халате вбежал в комнату, судорожно ища глазами своих мужа и сына. И как только он заметил их сидящими на полу, тут же упал на колени, ползком преодолевая оставшееся до них расстояние. На его рабочих брюках вмиг появилось несколько здоровенных зацепок. — Дже-я, — позвал он ссутулившегося омегу, притягивая того к себе за плечи и крепко прижимая. — Всё хорошо, Дже-я! Теперь всё хорошо! Я дома! Я здесь, рядом с вами! — Папочка! Кю-а, папочка дома! — жалобно протянул Джеджун. — Он не бросил нас! — Почему я должен вас бросить? — ласково и вполголоса спросил тот. За последние несколько месяцев он уже успел привыкнуть к резким перепадам настроения своего супруга, которые лишь обострились после рождения их сына. И лучшее, что он мог сделать в момент истерики — обнять любимого сильными руками, чтобы тот почувствовал себя нужным и защищенным, и позволить ему выплеснуть наружу всё, что комом скопилось в его груди и мешало разумно мыслить. — Дже-я, что случилось? Опять гормоны? — Н-нет, — через раз всхлипывая, ответил тот. — Когда ты позвонил мне на работу и горько заплакал, я перепугался и сразу помчался домой. Смотри, я даже переодеться не успел! — Т-ты... т-ты, — заикаясь от слёз, бубнил Джеджун, — нас бросишь! — Конечно, не брошу. — Н-нет, бросишь! Потому что я плохой отец. — Ты прекрасный отец, Дже-я! — он улыбнулся, наклоняясь к сыну. — Правда ведь, Кюхён-и? Ты же любишь папу? Глаза-бусинки непонимающе посмотрели на него в ответ. — Видишь, — Юнхо кивнул, — он тебя любит! И даже не плачет совсем! — О-он меня л-любит и н-не плачет, — повторил за ним Джеджун, — а вот ты — нет! — и вновь громкий плач старшего омеги заполонил собой всё пространство вокруг. — Т-ты нас б-бросишь, когда узнаешь... — Что? — осторожно поинтересовался тот. — Что я узнаю? — Я, — он слегка отстранился, — прости меня, Юно-я! — За что? — Я, — Дже освободил одну руку, рукавом вытирая слёзы, — я не уследил! — За чем? — альфа напрягся. В голову сразу закралась мысль о том, что что-то случилось с Кю. Поэтому он осторожно взял сына и притянул к себе, попутно разглядывая того на предмет ран, синяков и ссадин. Не обнаружив оных, он аккуратно прощупал его ручки, ножки, голову и живот. Маленький омега на действия старшего никак не отреагировал, продолжая всё так же хлопать глазками и слюнявить свою пижаму. Джеджун, наконец, насухо вытерев своё лицо, недоуменно посмотрел на супруга красными и опухшими глазами. — Ты что делаешь? — отнюдь не доброжелательным голосом спросил он. — С Кюхёном всё в порядке. — Ну, мало ли, — Юно, удовлетворенный и успокоенный, пожал плечами. — Ты же мне ничего не рассказываешь. Вот я и решил начать с самого очевидного. — То есть ты думаешь, что я настолько плохой отец? — Дже хмыкнул. — Думаешь, я позволил бы чему-нибудь ужасному случиться с нашим единственным и любимым сыном? — Ничего я не думаю, — выдохнул тот. — Но в последний раз ты вот так в срочном порядке вызывал меня с работы, когда Кюхён-и один раз чихнул, и ты диагностировал ему бубонную чуму. — Я... — А перед этим он не смог с первого раза перевернуться на животик, и ты умолял меня госпитализировать его с ДЦП. — Но... — Сколько раз я тебе повторял, Джеджун-а, не читай мои медицинские справочники, пока у тебя гормоны не перестанут шалить! Полистал бы лучше любовный роман или сказку какую-нибудь, — он достал из кармана свой фонендоскоп и повертел его перед носом сына, чтобы привлечь его внимание. Кю с абсолютным равнодушием посмотрел сначала на врачебный атрибут, а затем так же — на своего папу. В его взгляде так и читался вопрос о душевном здравии и умственном развитии старшего. Но до того, как он сможет его озвучить, пройдёт ещё много лет. — Если ты так и будешь по каждому пустяку вызывать меня домой, рано или поздно моему начальнику это надоест, — альфа заметно расстроился от незаинтересованности своего сына в блестящей медицинской побрякушке и спрятал ее обратно. — Я не хочу терять это место. Да и сейчас не лучшее время оставаться безработным, ты же знаешь. — Хорошо, — сквозь зубы процедил Дже, медленно закипая, — отныне я больше не буду беспокоить твое высочество во время работы. И если вдруг наш сын снова чихнет или, тьфу-тьфу-тьфу, свернет себе шею, я тебе не расскажу. Или если, не дай бог, он сломает ногу, поперхнётся, начнёт пить, курить — тоже. И когда он в первый раз сядет на велосипед, встретит своего альфу, женится и родит своего ребёнка — ты об этом не узнаешь. — Ну, вот и славно, — тот закатил глаза. — И давай в следующий раз мы вернёмся к этому разговору, когда ты остынешь. Юно подхватил сына и на руках вытянул его вверх, качая из стороны в сторону со звуком "уии, полетели!" — А знаешь, почему ты обо всем этом не узнаешь? — не унимался старший омега. — Потому что я так много работаю, что не доживу до этого дня? — предположил альфа. — Нет, — тот фыркнул, — потому что ты разозлишься на меня и бросишь нас. — Да за что я, в конце концов, должен на тебя злиться? — он не удержался и слегка повысил голос. — Может, ты мне уже объяснишь, наконец? Джеджун тут же почувствовал, как на глаза вновь наворачиваются предательские гормональные слёзы. Юно, заметив это, посадил сына обратно к себе на колени и, мысленно сосчитав до десяти, вновь обратился к своему супругу: — Дже-я, — нежно позвал он, — пожалуйста, объясни мне, что произошло. Извини, что сорвался. Я выслушаю всё, что ты мне скажешь. Обещаю, я не буду кричать на тебя. И уж тем более — я вас не брошу. Потому что я очень сильно вас люблю. И тебя, и Кюхён-и! Маленький омежка, заметив, что папа напротив снова дрожит и собирается разреветься, протянул к нему свои ручки. Юно, тепло улыбнувшись, пересадил сына обратно к Джеджуну. — Я сегодня перебирал документы, — пару раз хлюпнув носом, но всё-таки взяв себя в руки, пробубнил омега, — и мне на глаза попалось свидетельство о рождении Кю. — Мм, — промычал альфа, давая тем самым понять, что он внимательно слушает. — Я хотел переложить его в красивую папку вместе с нашим свидетельством о браке. — Хорошо. — Но там я вдруг увидел, что... — он вновь громко всхлипнул. — Я... я плохой отец! Я увидел только сейчас! Почему же я раньше не посмотрел? Ты... ты же так ждал его! Ты же так хотел сына! Ты... Юно бесшумно вздохнул, не решаясь вставить ни слова. Потому что иначе этот разговор и это выяснение до сих пор не понятных ему обстоятельств могут серьёзно затянуться. — И я, — тот продолжал, — я так хотел родить тебе сына! Кюхён-и, мальчик мой, пожалуйста, прости своего безответственного и нерадивого папу! — Я прощаю тебя, папочка, — на высоких нотах пропищал Юно. — Я очень сильно люблю тебя. А теперь, пожалуйста, объясни нам, в чём дело. Дже усмехнулся: — Не будет у нашего Кю такого писклявого голоска. — Ну, если никто ему между ног не звезданет, то, да, не будет, — хихикнул альфа. Омега выдохнул и, нащупав за своей спиной документ, протянул его мужу, ясно понимая, что сам он своими словами так сильно огорчить Юно не сможет. Тот внимательно посмотрел на свидетельство о рождении своего сына, вчитываясь в каждую букву: — Третье февраля, омега, бла-бла-бла, Ким Джеджун, Чон Юнхо, всё понятно, — он пожал плечами. — И что я должен тут увидеть? — Посмотри, как его имя записали, — погрустнев, ответил Ким и потрепал сына по щеке. — Они пропустили одну букву. Альфа поднял взгляд на фамилию своего ребёнка и, заметив ошибку, нахмурился: — Чо? — Чо, — омега надулся, — Чо Кюхён. — Эм... Вот это ничего себе, — пробормотал Чон. — И как мы раньше этого не заметили? — А еще перед тем, как позвонить тебе, я звонил им, ну, в ту контору, которая нам свидетельство выдала. — И что сказали? — А ничего! Они даже не извинились, хабалки! — возмутился Дже. — Сказали только, что сейчас, в связи с обострением конфликта и социальных волнений, у них нет времени на такую чепуху. Ещё посоветовали, конечно, написать заявление и побегать по всем инстанциям, собрать кучу бумаг, но тут же оговорились, что, вполне вероятно, сейчас наше обращение всё равно не рассмотрят. Мол, неподходящий год для таких глупостей. — Ну, может в чём-то они и правы, — Юно протянул документ обратно своему мужу. — Ты серьёзно? — тот нахмурился. — Вполне. И в любой другой ситуации я бы разнес их конторку в пух и прах, ведь, в конце концов, это мой единственный сын, и я хочу, чтобы он носил мою фамилию. Но, — он поджал губы, наблюдая за тем, как маленький омежка медленно проваливается в сон на руках у старшего, — но всё же... давай подождём мирного времени. Рано или поздно оно всё равно наступит. — Мм. — Сейчас мы просто должны быть благодарны за то, что имеем. У меня есть ты. У нас есть очаровательный сын. Есть крыша над головой. У меня, к тому же, есть моя врачебная практика. И где-где, а уж в больнице сейчас работы — хоть отбавляй. Поэтому нам грех жаловаться. Джеджун слегка наклонил голову и обеспокоенно поинтересовался: — Это на тебя не похоже, Юно-я. У тебя что-то произошло на работе? — Ну, знаешь, — Чон откинулся на спину, ложась прямо на голый деревянный пол, — там час от часу не легче. Постоянно раненых привозят. И обычно мне удаётся абстрагироваться от пациентов и не думать о них целыми днями. Иначе никаких нервов не хватит. — Но? — догадался омега. — Но сегодня утром к нам привезли едва живого полуторагодовалого мальчика, — он ненадолго замолчал, разглядывая потрескавшуюся побелку на потолке, будто собираясь с мыслями и прикидывая, стоит ли рассказывать такую историю его впечатлительному супругу. — Он оттуда? Был... там? И, как будто иллюстрируя его слова, вдалеке вновь послышались оглушительные выстрелы. — Нет, он жил здесь, по эту сторону забора, в вполне благополучной семье, далёкой от тех разборок, — альфа выдохнул. — Жил. Пока его собственный отец не попытался убить его перед тем, как покончить с собой. Дже передернуло, и противные мурашки волной пробежали по телу. — А что второй отец? — Не знаю, — честно ответил тот. — Единственное, что мне известно — в моём отделении сейчас, перенесший уже две операции и подключённый к куче аппаратов, лежит раненый полуторагодовалый ребёнок, маленький альфа, который, несмотря ни на что, всеми силами пытается выжить в этом страшном мире. В одиночестве. И если он выкарабкается, а второй отец так и не объявится, его ждёт детский дом. Ким вновь подтёр рукавом своего свитера влажные дорожки на щеках и посмотрел на мирно спящего на своих коленях и пускающего слюни Кю. — Страшно, — дрожащим голосом прошептал он. — То, что ты рассказываешь — очень страшно. — Поэтому я и говорю, кому какое дело сейчас, какая фамилия у моего сына? — Чон закрыл глаза, подложив руки под голову и удобнее устраиваясь на полу. — Главное, что он здоров и окружён заботой и любовью. А с остальным мы потом разберемся, когда придёт время. Джеджун согласно кивнул. В одну секунду все его страхи и беспочвенные переживания показались ему такой ничтожной мелочью, что вмиг стало стыдно, даже уши покраснели. Ведь он весь вечер думал и сокрушался о таких незначительных и пустяковых вещах, которые, по сути, на фоне современной ситуации и яйца выеденного не стоят. Он нежно провёл пальцами по гладкой щеке сына и, ещё немного за ним понаблюдав, аккуратно приподнял его, перемещая с колен на руки. — Я пойду уложу его спать, — шепнул Ким, — а ты пока прими душ и отдохни, раз выпала такая возможность. — Угу. — Я ско... — Дже-я, — перебив его, чуть слышно позвал Юно. — Мм? — Я очень сильно люблю вас обоих. И я хочу, чтобы ты зарубил себе это на носу: я всегда буду рядом. Буду заботиться о вас и поддерживать. Я обязательно сделаю так, чтобы в будущем вы оба ни в чём не нуждались. И поэтому, пожалуйста, больше никогда в этом не сомневайся. Во мне тоже не сомневайся. Омега отвернулся от альфы и, стараясь не взорваться от переполняющего его счастья, широко улыбаясь, на цыпочках прошёл в единственную в доме спальню, которая одновременно была и гостиной комнатой, и гардеробной, и складом, и кабинетом, и библиотекой, и детской. Всеми силами стараясь не разбудить малыша, Джеджун положил его в кроватку между десятком мягких игрушек, укрывая сверху самым тёплым в доме одеялом, и ненадолго залюбовался. Чёрные непослушные волосы маленького омежки торчали в разные стороны, точно короткие иголки. Его длинные ресницы еле заметно подрагивали, а губы, по-детски сложенные трубочкой, то и дело причмокивали. — Солнышко моё, — Дже прикусил губу, — я всегда, всегда буду рядом. И папочка Юно будет. И ты всегда будешь купаться в нашей любви, что бы ни произошло! И, несмотря на все трудности и невзгоды, я хорошо воспитаю тебя. Мы будем крепко стоять на ногах. Ты обязательно будешь у меня самым умным и рассудительным. Ты никогда не будешь знать горя, ведь я, — вдали вновь послышался свист пуль, — нет, мы... мы убережем тебя. Просто помни, что там, за большим бетонным забором, нет ничего хорошего. Хорошее только здесь, дома, рядом с нами, а там... Скоро всё закончится, Кю-а. И всё зло навсегда исчезнет. Маленький омежка во сне перевернулся на бочок, неосознанно притянув к себе большого плюшевого оленёнка. — Надо лишь немного потерпеть, Кюхён-и. И тогда... — Неужели ты, правда, думаешь, что когда-нибудь это зло будет полностью уничтожено? Думаешь, оно исчезнет? Ведь даже если сейчас мы победим, гарантий нет, — по-философски протянул ему в ответ стоящий в дверном проёме альфа. — Поэтому не забивай ему с детства голову этой идеализированной чепухой. Джеджун повернулся на голос и с долей укора заметил: — Детям нужно рассказывать только хорошие и добрые сказки, Юно-я! — В том-то и дело, — тот скрестил руки на груди, — в том-то и дело, что сказки. Но когда он вырастет, то и сам поймёт, что мир не делится строго на чёрное и белое. Что мы его обманывали. И что мы не всегда сможем его защитить. — И что ты предлагаешь? — омега вскинул руки. — На ночь рассказывать ему истории о том, что за бетонным забором, прямо у нас под боком, процветает мрак и царит хаос? И что люди там целыми семьями буквально гниют заживо? — Можно хотя бы просто быть объективным. — Например? — Ну, например, рассказывать ему правду: что прямо сейчас мирное и доброе население, к которому принадлежим и мы, активно борется со злом, используя далеко не самые лучшие и гуманные методы, — он кивнул на газету в своих руках. — Здесь вот, например, пишут, что на днях, наконец, был убит главный наркобарон и сутенер. Он был застрелен из револьвера простым автослесарем. Осталось не тело — решето! А затем его четвертовали почти что голыми руками и подвесили на главной площади за все выступающие части тела. Тоже, кстати, наши мирные жители. Дже поджал губы, пока его супруг продолжал, сощурившись: — Ну, так скажи мне, где же тут добро? Разве ж это мирное и 'белое'? Разве это не жестокость, превосходящая по своим масштабам деятельность того самого наркобарона? Джеджун молчал. — И последнее, — альфа хмыкнул. — Зная теперь всё это, разве ты сможешь и дальше спокойно жить в этом городе как ни в чём ни бывало, понимая головой, что этот самый псевдо-справедливый автослесарь-убийца, свершивший жестокое и безжалостное правосудие — твой возможный сосед, до этого честным трудом зарабатывающий себе на жизнь? Дже вновь не нашёл, что на это ответить. И поэтому Юно, бросив тому напоследок: "лучше почитай нашему сыну сказку про Пиноккио, полезней будет", смял газету и вышел из спальни.