***
Остаток дня Анна не находила себе места. Настроение скакало, как давление. Поначалу ее захватила эйфория, она была неприлично счастлива, казалось, за спиной выросли крылья, и Анна готова воспарить к небу. Наконец-то и до неё докатились отзвуки Победы — сегодня, 10 мая, ее война закончилась. Однако потом быстро пришло отрезвление. Количество вопросов увеличилось, а ответов так и не было. Его сдержанность утром Анна объяснила неподходящей ситуацией. Его реакцию на записи Лоуренса сочла странной, а чего только стоила просьба-приказ найти Скрябина. Откуда он знает его? Скрябин его человек? И как теперь ей к нему относиться? Что было правдой, а что — фальшью в их дружбе? Он вообще врач?! Из окна Анна следила за Разумовским и Штольманом. Она уже не злилась на полковника. Чувство злости ушло, уступив место жалости. Анна пыталась бороться с этим скверным чувством, так как понимала, уж чего-чего, а жалости к себе он не потерпит. Она не хотела его обидеть и в то же время не знала, чем может помочь. Ей стало грустно, ибо в душе понимала, Штольман не заслужил подобного обращения, ей было стыдно перед ним, потому что она выдала их общий маленький секрет, но по-другому поступить не могла. Анна хотела быть его другом, но дружбу он отвергал, а большего она дать не в силах. Она вышла на улицу, не понимая, как вести себя теперь и что делать дальше. Может ли она пойти к раненым, совершить обход или после состоявшихся переговоров ей нельзя даже передвигаться по части? Идущий ей навстречу полковник вряд ли мог прояснить ситуацию. — Признаться, я удивлен, — начал Штольман, — думал, вы сядете к нему в машину и уедете. Что-то пошло не по плану? Анна грустно улыбнулась. Ей будет не хватать полковника с его острыми шутками. — Простите меня за утреннюю выходку. Штольман приблизился к ней и посмотрел прямо в глаза. — Вы сказали ему. — Осуждаете. Понимаю. — Констатирую факт. — Мне жаль. Жаль, что я не такая, какой бы вы хотели меня видеть. — Анна Викторовна… — Я вижу, как вы мучаетесь и мне правда жаль… — ее голос сорвался, она отвела взгляд и задержала дыхание, а когда продолжила, почувствовала, как предательская слеза скатилась по щеке, — жаль, потому что я никак не могу облегчить ваши страдания. Он нежно взял ее лицо в ладони. — Анна… послушай меня… Она дернулась в его объятиях, словно пустили ток по телу, уперлась ладонями в грудь. — Все было решено еще очень давно, наверное, в тот самый день, когда я попала в плен. Теперь, когда война закончилась, я уезжаю с ним. Анна ловко выскользнула из его рук и умчалась, оставив стоять одного посреди двора, где к тому времени скопилось достаточно зевак. Она быстро добежала до санчасти. Лицо ее пылало. Своим разговором Анна сделала только хуже. Она влетела в двухэтажное здание, в котором временно разбили госпиталь, и на лестнице столкнулась со Скрябиным. — А-а, вот вы где! — воскликнул он, Анна резко остановилась и побледнела. — Я вас с утра ищу и никто не видел ни вас, ни Штольмана. Неужели вы поехали без меня? — он пристально оглядел ее и приписал бледность своему эффектному появлению. — Как мило с вашей стороны! Ну, что молчите? Надеюсь, вам хотя бы стыдно! Анна смотрела на него широко раскрытыми глазами. Скрябин решил, он плохо выглядит и посмотрел на халат, но тот был чист, затем пригладил волосы. — Сказать нечего? Правильно! А Штольман туда же, хорош! Анна не представляла, как себя вести с ним, что ей сказать? Вас хочет вечером увидеть Райхенбах, Брэндон, Разумовский? Зато теперь ясно, почему он вернул исследования, а не присвоил себе или не доложил командованию. А его бесконечные намеки… поддержка… его перевод в 5-ю гвардейскую танковую армию именно тогда, когда ей так было необходимо чье-то участие. Неужели он притворялся? — Так получилось, мы не смогли вас найти, — на одном дыхании ответила Анна. — Я вижу, как вы врете, — наклонился к ней Скрябин. Не зная, чего от него ожидать, она аккуратно обошла его. — Мы съездим в другой раз. Извините. Мне надо идти. — Куда это вы так торопитесь, словно за вами гонится дикий голодный медведь? — он шагнул к ней. — Хочу сделать обход. Скрябин нахмурил брови и поджал губы. — Хорошо, можете идти, Анна Викторовна. Она пробежала лестничный пролет, а потом вдруг замерла, прислонилась к перилам, свесилась и вздрогнула, встретившись глазами со Скрябиным, который так и не сдвинулся с места. — Иван Евгеньевич. — Слушаю, — он продолжал сверлить взглядом. — Может, зайдете на чай к семи? — У вас что-то случилось? — Вовсе нет. Яков Платонович тоже будет, — для убедительности ляпнула медсестра. Господи, и когда она стала такой? Он выдержал паузу, девушка ободряюще улыбнулась. — Я приду, — кивнул врач и спустился на первый этаж. Анна выдохнула и смахнула со лба каплю пота. Сумасшедший день! Как дожить до вечера? А ведь Разумовский не спросил, где ее искать! Хотя, для него не составит труда отыскать дом. Нужно как-то уговорить соседок по комнате прийти попозже, у одной вроде ночное дежурство, а вот вторая…***
Час назад Анна вернулась из бани и сейчас расстроенно смотрела в маленькое зеркальце, и кусала губы. Она сравнивала себя с той выхоленной англичанкой (у неё, наверное, и ногти покрашены бесцветным лаком) и сравнение было не в ее пользу: замученная, худая, от пышной груди остался первый размер, ну, может, один с половиной, ногти и те поломаны. Три страшных шрама на животе. Анна вся сжалась и натянула до подбородка чистую нательную рубаху. Влажные волосы рассыпались по заострённым плечам. Послышалось тихое шмыганье носом. Девушка перевела взгляд на приготовленное белье и окончательно поникла. С кровати грустно свисали отложенные на чёрный день чулки, заштопанные всего раз и то на пятке. На бюстгальтер без слез не взглянешь. До сегодняшнего вечера ее не волновал внешний вид, главное, чистая, опрятная форма, аккуратно уложенные волосы и пусть, что седина. Однако сейчас она мучалась, не зная, как уложить их, дабы замаскировать неугодные пряди. Но какой смысл прятать? Он все рассмотрел ещё утром. По крайней мере удалось договориться с соседкой. Одна действительно уйдет на ночное дежурство, а вот со второй вышел странный разговор: — Так всё-таки правда то, что болтают? Ты с полковником? — хитро прищурилась медсестра. — А почему не ты к нему? Ему целую квартиру предоставили! Ладно, так уж и быть, задержусь до девяти. За два часа управитесь? Анна качнула головой, прогоняя назойливые мысли. Заплетать волосы в косу она не станет, а вот сделать пышный пучок, почему бы и нет? Волосы, как считала Анна, последнее, что осталось от ее красоты. Она даже умудрилась невидимкой зафиксировать их так, чтобы те скрыли посеребряный правый висок. Скрябин явился на чай без десяти минут семь. Прежде, чем войти, он посмотрел по сторонам, затем подозрительно на Анну, державшую дверь открытой, и только потом вошёл. — А где полковник? — Вы пришли раньше. — Я полагал, он давно здесь. Он снял куртку и прошел к столу, отметив про себя, что чашек действительно три. Иван Евгеньевич опустился на стул, Анна поставила перед собой чашку, взяла чайник. — Почему вы нервничаете? Умом она понимала, ей бояться нечего. На протяжении года он не раз подтверждал делом свое к ней трепетное отношение, так что вряд ли сейчас Скрябин набросится на нее с ножом. — Боюсь пролить чай. Он опустил взгляд на чашку, любезно поставленную перед ним. От горячего чая шел пар. Тут же рядом стояла маленькая вазочка, щедро наполненная сушками. Анна села напротив и сцепила пальцы вокруг чашки. — Он не придет? — Простите? — Штольман. Он не придет? — Пока без трех минут. Скрябин сделал глоток, продолжая сверлить девушку взглядом. За окном кто-то с кем-то спорил. Время, казалось, остановилось. Никто из них не пытался начать беседу, хотя бы о погоде, оба понимали абсурдность возможного диалога. К дому подъехала машина. Сердце забилось быстрее. Анна отпила чай в попытке успокоиться. Врач посмотрел в окно, но оно было занавешено. Она специально не закрыла дверь, но он все-таки постучал. Прежде, чем встать и открыть, Анна улыбнулась Скрябину. Дверь поддалась с легким скрипом, Анна посторонилась, пропуская Разумовского. Он кивнул ей, переступая порог, увидел крепкого мужчину в медицинском халате, дождался, когда закроется дверь, отделяя их троих от внешнего мира и уточнил на русском: — Иван Евгеньевич, правильно? Скрябин посмотрел на вошедшего, заострил внимание на форме, нехотя отставил чай и поднялся. — Правильно. С кем имею честь? — Мы с вами заочно знакомы, благодаря одной особе. Врач, вскинув брови, посмотрел на Анну, которая стояла рядом и ловила каждое слово. Тем временем Разумовский достал из нагрудного кармана несколько фотографий и протянул. — Узнаете? Анна на первой фотографии узнала Полину: в заношенной, местами порванной полосатой робе, с грязным платком на голове, исхудавшая, с синяком на щеке и рассеченной губой, она затравленно смотрела в объектив камеры. Руки Скрябина задрожали, он поднял голову. — Дальше, — кивнул ему Разумовский, — смотрите дальше. Всего фотографий было три. На второй Полина, переодетая в простое, чистое платье, сидела на стуле. На третьем снимке стояла у черемухи, начинающей только зацветать. Рукой она придерживала сползающую с плеч кофту. Она выглядела более здоровой, чем на первой фотографии. Иван Евгеньевич посмотрел на князя. — Кто вы? — Адреналин ударил в голову, и ваш мозг перестал работать? Я тот, от кого в апреле прошлого года вы получили указания. Пришло время платить по счетам. — Разумовский прошел к столу и снял фуражку. — Целый год вы оберегали Анну Викторовну, в свою очередь я выполнил свои обязательства перед вами. Ваша невеста жива и ждет вас. На обороте написан адрес. Когда приедете в Водзислав, скажете семье, которая приютила ее, что вы от полковника Брэндона. Скрябин, до последнего сомневаясь, более детально начал рассматривать фотографии, на последней прочел адрес. — Я думал, ее след теряется в Германии… — Что может быть проще — потерять человека в войну? Бедный Иван Евгеньевич! На нем не было лица. Он рухнул на стул и запустил пальцы в волосы, закрыл глаза. Разумовский сел на свободный стул. Анна сжала плечо Скрябина, она не находила слов. — Но как… — он отнял лицо от ладоней и устремил умоляющий взгляд на князя, — как вам удалось? — Вы же не рассчитываете, что я выложу карты на стол? — улыбнулся Разумовский и достал серебряный портсигар. Он зажал сигарету между зубами и щелкнул зажигалкой. — Могу лишь добавить, она стоила двух жизней немецких солдат, — он сделал затяжку и выпустил дым, — эти идиоты сами напросились. — Князь смерил обоих внимательным взглядом. — Не представляю, каких нервов вам стоило заботиться о ней целый год, но я перед вами в неоплатном долгу. Анна встревоженно посмотрела на Скрябина, только бы не рассказал о ранении! Иван Евгеньевич убрал фотографии в карман, выпрямился. — Я часто задавался вопросом, как вы вышли на меня? — Мы нуждались друг в друге и повстречались. Связаться с вами было не самым сложным, — сделав затяжку, ответил князь, — а вот найти подходящего человека, такого, как вы! Задачка та ещё. Мне потребовалось время, пришлось штудировать списки Освенцима, не имея к нему ни малейшего отношения. Не буду лукавить, я был рад увидеть в списках военного хирурга, обычно немцы сразу избавлялись от них, а уж если женщина… Но в тот день прибыло больше эшелонов, чем ожидалось, и ваша Полина затерялась среди евреев. Повезло. — Она рассказала вам обо мне? — Я умею убеждать, — улыбнулся Разумовский краешком губ. — Ее отправили на изматывающие работы, в лучшем случае продержалась бы полгода, хотя я дал бы не больше двух месяцев. Не беспокойтесь, ее отрядили на кухню, работа почище и проще. — Что случилось потом? Разумовский стряхнул пепел. — Спросите ее сами. Итак, мой долг уплачен. В последнее время я должен всем вокруг, — усмехнулся он. — Год — большой срок, а с Анной Викторовной год идет за три. Я вам признателен. Из-за полученной информации до Скрябина долго доходил смысл происходящего. Он никак не мог поверить в такую удачу. За год Иван Евгеньевич успел потерять надежду, тем более, не имея представления, от кого в апреле 1944 года пришло сообщение о местонахождении Полины и указания насчёт некой Анны Мироновой. Кроме призрачной надежды у него ничего не было, но в тот же день он запросил перевод в 5-ю гвардейскую танковую армию, а по прибытии навёл справки о Мироновой. Скрябин посмотрел на мужчину. Почему в этом деле замешан английский полковник? Откуда у него доступ в Освенцим? Как ему удалось спасти Полину, вывезти и спрятать? — Вижу, вы хотите побыть один, — произнёс Разумовский. — У меня есть вопросы. — Понимаю, — князь затушил сигарету, — но ответы на них вы не получите. Я бы попросил вас не распространяться о нашей встрече и знакомстве, в первую очередь так будет безопаснее для вас. Ваша невеста предупреждена. Иван Евгеньевич посмотрел на Анну в надежде обрести союзника и выступить одним флангом, но Миронова отвела взгляд. — Я не знаю, как скоро у меня получится добраться до Водзислава. Мне нужно придумать подходящее объяснение для командира. — Она будет ждать вас столько, сколько потребуется. Скрябин кивнул, тяжело поднялся, постоял в нерешительности полминуты и, попрощавшись, ушёл. Анна не знала, как реагировать. Выходит, он сумел спасти Полину и весь год опекал ее, пусть и неочевидно, но как мог! И все ради неё. Ввязался в очередную авантюру. — Иди ко мне. Анна посмотрела в его черные, хитрые глаза, на дне которых развелись бесята. Он протянул руку, не успела она вложить свою, как оказалась у него на коленях. Совсем как раньше. С разницей, что он не немецкий генерал, а Анна больше не в плену. Ей нравилось сидеть у него на коленях. Подобный жест вселял в нее чувство спокойствия. Разумовский обнял за талию и прижал крепче к своей груди. В следующую секунду она ощутила на своих губах жаркий, жадный поцелуй. Он нетерпеливо смял ее губы, властно проникая в рот языком, углубляя поцелуй, сводя ее с ума. Второй рукой вытащил шпильки из прически, и волосы рассыпались по спине. Он запустил в них руку и большим пальцем погладил правый висок. Тело болезненной негой отозвалось на его действия, Анна прильнула к широкой груди. У нее кружилась голова. Она на миг подняла лицо, до последнего не веря в происходящее, и попала в плен темных глаз, слегка прищуренных, Анна уловила в них тень тревоги и сомнения, скрытые за внешней уверенностью. Только на секунду. Она чувствовала тонкий аромат одеколона, и губы, которые только что ее неистово целовали, были его губами. Все тело пронзила дрожь, Анна почувствовала слабость и обмякла в его крепких объятьях, лишившись последних сил. — Сейчас мне понравилось больше, чем утренний поцелуй в лоб, — честно призналась она, поудобнее устраиваясь на нем. Разумовский издал тихий смешок. Анна улеглась ему на грудь и обняла. Как сытая кошка, смежила веки и потянулась, а затем приподняла голову и внимательно посмотрела. Она ждала. Он провёл ладонью вдоль спины. — Ты напряжена. — Князь отстранился и заглянул в глаза. — Что-то не так? — Я считала тебя погибшим! — Прости. — Он прижал ее ещё крепче. — Так было нужно. — Адъютант подтвердил твою смерть! Разумовский снял ее с колен и подошел к окну, отдёрнул занавеску. — Он действовал согласно моим указаниям. — Указаниям? — Анна устремилась к нему. — Почему ты не написал мне или не дал знать другим способом? Ты заставил прожить меня год в аду! Целый год! Я считала тебя погибшим! Я сама хотела умереть и умерла бы, если бы не Штольман и Скрябин. — Плечи Разумовского напряглись. — Наконец, я потеряла свой дар. — Она дёрнула его за локоть, разворачивая к себе, и прокричала: — Пока ты спасал свой чертов мир, я умирала каждый день! — Я сказал, что найду тебя, как закончится война. К тому же, если бы я погиб, то… — То что? Явился бы духом? Ты пришел! 21 июля, на рассвете. И знаешь что?! Анна рванула на себе гимнастёрку. Разумовский был настолько ошеломлен разыгравшейся сценой, отчего не предпринял никаких попыток ее остановить. Она приподняла до груди нательную рубаху, с вызовом показав три пулевых ранения. Он смотрел на живот немигающим взглядом, губы вытянулись в тонкую нить. — Кто это сделал? — Война. Это сделала война, — Анна опустила рубаху, сморгнула слезы. — Я не знал, — упавшим голосом едва слышно произнес Разумовский. — Кромвель ничего не сказал мне. — Да откуда ему было знать? К тому времени Лассаль был убит. В то утро мы шли в наступление. Рук не хватало, и меня направили на передовую вытаскивать с поля боя раненных. Ты пришел ко мне, тебя ранило в живот. Все было так реалистично, столько крови… Я поверила, поверила… — слезы побежали по щекам, он притянул ее к себе, и Анна громко разрыдалась. — Я думала, это ты! Я не хотела жить! Я решила, раз нет тебя… — Тшш… Бросилась под пули из-за него! Боже мой, ее молодость и все вытекающие отсюда последствия вгонят его в могилу раньше Кромвеля. — Браун, — она захлебывалась в рыданиях, пыталась что-то сказать, но не могла вымолвить и слова. Он успокаивающе гладил по спине и думал о том, как жаль, что Браун мертв, он бы охотно убил его снова, более изощренно. Пуля в голову — как просто! — В тот день, когда меня ранили, я вообще не должна была выжить. Я обязана спасением Штольману, он вытащил меня с поля, дал свою кровь, Иван Евгеньевич оперировал… Я была уверена, ты погиб… — Анна замерла, пытаясь найти силы продолжить говорить, — была уверена, пока Варфоломеев осенью не приехал и не показал снимки якобы твоего тела. — Девушка приподняла голову, все ее лицо раскраснелось, глаза и нос опухли. — У тебя на руке химический ожог и та же рука оторвана у трупа, и тогда я решила… — она вдруг осеклась и вперила в него возмущенный взгляд. — Кирилл Владимирович, ты что, отрезал кому-то руку? Разумовский, запрокинув голову, неожиданно расхохотался, а потом сжал Анну до хруста костей. — Так вот, кем ты меня считаешь! Я же не мясник, в самом деле! И потом, я был не в том состоянии, чтобы кому-то отрезать руки или искать труп, мало-мальски похожий по пропорциям на меня. Все провернул мой адъютант, пока я истекал кровью от осколочного ранения. По-хорошему, за спасение командира он заслужил медаль, вот только к тому времени мы были уже в опале. Анна крепко обняла его за шею и начала покрывать лицо поцелуями, и как бы Разумовский, смеясь, не отклонялся, вскоре он был весь зацелован. — Боже милостивый! Анна! — Почему ты не пришел раньше? — Я не мог. Анна помолчала, не сводя с него глаз. Ей начинала надоедать шпионская недосказанность. — Скажи мне, я дорога тебе? Разумовский посмотрел на неё, как на сумасшедшую. — Боже мой, Анна! Я сейчас стою перед тобою! По какой причине я ещё могу тут находиться? Уж явно не из-за тоски по Штольману! — Он помолчал, нервно убрав руки в карманы брюк, и заговорил спокойнее, желая достучаться до неё: — Я не мог появиться раньше, ни в апреле, ни в первых числах мая. Я улаживал дела. Мне требовалась поддержка Кромвеля в твоём вопросе. Он запросил высокую цену. Почти полгода я занимался только этим. К тому же, с устранением Райхенбаха я потерял заработанные очки и из ростовщика превратился в должника. — Он нахмурился и уже серьёзным тоном сказал: — У меня к тебе два вопроса, точнее, три, но один вытекает из другого, поэтому всё-таки два. Какое ты приняла решение и что на самом деле случилось с Лассалем? Прежде, чем действовать, нужно понять, насколько все прогнило, и как глубоко он увяз. — Яков Платонович убил его. Он уловил, с какой мягкостью она неосознанно произнесла имя Штольмана, но лицо ничего не выражало, по крайней мере, тех чувств, что попытался найти Разумовский. — За что? — Лассаль хотел убить меня, он носил мне поддельные письма от тебя, говорил, ты ждешь меня во Львове, и мы должны с ним бежать. Он обещал все устроить в обмен на исследования. Теперь хотя бы понятно в каком направлении двигаться. — Когда это было? — В июле, до наступления на Львов. Кромвель знал с самого начала, пытался избавиться от нее по-тихому и присвоить исследования, а в итоге потерял Лассаля. Записи Лоуренса не представляли особой ценности, по крайней мере, для него. С другой стороны, если СССР их обнародует, тень падет на Великобританию, на разведку. Разумовский был бы рад, возьми Варфоломеев за одно место Кромвеля, старого интригана, возомнившего себя вершителем судеб, поэтому лично он не станет ничего предпринимать. Больше всего Разумовский не терпел, когда его водили за нос. Не мытьем, так катаньем, его заставляют продолжать работать на МИ-6, хуже всего то, что Анне грозит опасность, Кромвель взял его на крючок и теперь при любом удобном случае будет шантажировать. Раз он легко догадался, то и Кромвель может прийти к логическому выводу, у кого документы Лоуренса, а если они у Анны, то знает и князь, который молчит, а молчит, так как ведет собственную игру. С другой стороны, Кромвель может счесть за совпадение, откуда молодой девушке знать про Лоуренса и тайник? Если только сам Разумовский не рассказал и не попросил забрать бумаги. Князь убрал руки в карманы брюк. Капкан скоро захлопнется, а он сам чуть ли не добровольно влез наполовину. Иногда людям не суждено быть вместе. Не все пары могут сложиться и выстоять перед ударами судьбы, как бы вы ни старались — ничего не выходит. Бьешься как рыба об лед и лишь шишки зарабатываешь. Завтра утром встреча с Коневым. Он мог бы обменять исследования Брауна на ее спокойную жизнь в СССР, а сам исчезнуть. Так будет проще. Так будет безопаснее для нее. Словно почувствовав дурное, Анна обняла его со спины и прижалась. Ее пальцы прошлись вдоль золотых пуговиц, и Разумовский обернулся. Она приподняла лицо, встревоженно заглянула в глаза. Кого он обманывает? Нет ей спасения на родине. Да и как он сможет отпустить ее, зная об опасности? — У тебя такой вид, будто ты обдумываешь, не переехать ли в СССР? — Исключено. Анна сразу кивнула и опустила голову, смущённая своим глупым вопросом. Он погладил ее по щеке и заставил посмотреть на себя. — Скажи мне, чего ты хочешь. Я понимаю, переговоры выбили тебя из колеи. Сейчас я хочу, чтобы ты откровенно ответила. Ты поедешь со мной? Она доверчиво прижалась, вдохнула полной грудью запах его одеколона. — Я люблю тебя. Я раньше не влюблялась, но я точно знаю, я люблю тебя. Забери меня, забери с собой. Он сузил глаза, изучая ее лицо. — Сумасшедшая! — Мне все равно, — на одном дыхание ответила Анна, — все равно, что подумают! Что только обо мне тут ни думали, как ни называли! Мне не нужна моя жизнь, если в ней нет тебя. Он накрыл ее рот поцелуем. — Да будет так, — сказал Разумовский, отстранившись, — моя жена перед богом и людьми. Твой паспорт готов, завтра я получу все необходимые документы, — продолжил он, убирая ей за ухо выбившийся локон. — Но какое-то время тебе придется побыть здесь. Я приду за тобой, и ты не спросила, куда мы поедем, — улыбнулся он и углубил поцелуй. — Все равно, хоть в Магадан. — В Магадане специфический климат, а вот Цюрих… — сделал он паузу и заговорщически посмотрел, — что скажешь? — Швейцария? Это опасно! — Какая глупость, миссис Брэндон. — Миссис Брэндон? Но мы с тобой не женаты. — Бумаги, — вкрадчиво проговорил князь, — такая вещь — на них можно написать все, что угодно и за любое число. — Все же я думала, мы будем жить в Англии… — В окружении снобов? Тебе быстро наскучит. А теперь третий вопрос, вытекающий из второго. Где исследования? Анна вывернулась из его объятий, схватила с кровати вещмешок и вытащила свёрток, обмотанный тряпкой и перевязанный верёвкой. Не колеблясь, она вручила ему. — Что теперь? О бумагах знает Варфоломеев. — Само собой. Разумовский одним движением оторвал веревку и сорвал тряпку. Он сдвинул брови и вскинул голову, увидев пятна крови на листах. Анна опустила взгляд. — Я носила их всегда с собой, под одеждой. Иван Евгеньевич вернул мне их, как только я прибыла из эвакогоспиталя, в ноябре. — Он хранил их у себя? Анна кивнула. — И никому не доложил. — Видимо, он в самом деле честных правил, как о нем отзывалась его невеста. Тем лучше. Будем надеяться, они встретятся. Он сел за стол и погрузился в чтение. — Ты голоден? — спохватилась Анна. — Я ничего тебе не предложила, даже чай! У меня есть картошка. Он достал сигарету, щелкнул зажигалкой и сделал глубокую затяжку, и, не отрываясь от изучения бумаг, ответил: — Вот ключи, иди, возьми в машине продукты. На заднем сидении. — Продукты? — смутилась медсестра. — Ведь не положено. Он медленно поднял взгляд, выгнул бровь, и у Анны перехватило дыхание. Она вылетела из квартиры и вернулась с полной корзинкой меньше, чем через две минуты. Пока она вытаскивала на стол содержимое, удивляясь, где он достал столько разной еды, Разумовский проверял бумаги. — Что ты будешь делать? Она поставила перед ним чай и начала резать колбасу с сыром, то и дело кидая на него взгляды. От увиденного у неё возникло чувство дежавю. Как будто они переместились в 1943 год, он вернулся с совещания командиров и изучает карту сражений, она накрывает на стол. Анна улыбнулась. Он все такой же, также подносит к губам сигарету и медленно затягивается, выпускает дым, все также изгибает губы в усмешке, все также прищуривается, когда смотрит на неё и пытается понять, о чем она думает. — Утром у меня встреча с Коневым. Отдам ему исследования, как мы и договорились год назад. Тебя выпустят только в обмен на бумаги. Ты молодец, сберегла их, не потеряла и не обменяла на тарелку каши. — Есть в этот год совсем не хотелось. — Я заметил, — князь выразительно скользнул взглядом по ее фигуре. Анна потупилась. — Я думала, вопрос решён, иначе для чего проводилась встреча? — Пустить пыль в глаза Кромвелю, — самодовольно усмехнулся он. — Ешь, я не хочу. Джеймс считает, главную роль сыграла дипломатия, но он просто не догадывается, что калым за тебя вношу я. — Но он знает, у кого бумаги, — прожевав бутерброд, напомнила Анна и взяла с тарелки кусок сочно прожаренной свинины. — Очень вкусно. Со специями, — она зачерпнула овощей. — Поэтому ты пока побудешь здесь. — А Лоуренс? — Ты знаешь, я буду даже рад, если о метаниях Лоуренса и вопросах нравственности, которыми он часто задавался, прочтёт советская разведка, — князь щелкнул ей по носу. Анна так быстро поела, отчего Разумовский наградил ее насмешливым взглядом, и она покраснела до корней волос. Сам он едва ли выпил чай наполовину. Убрав со стола еду, она примостилась у него на коленях. — Значит, Цюрих? — Точно не Магадан. Анна нервно провела рукой по распущенным волосам и отвела глаза. — Прежде, чем ты передашь документы и женишься на мне, я должна тебе кое-что рассказать. Разумовский считал себя человеком, подготовленным к любым ситуациям и умеющий владеть эмоциями, но от ее убитого голоса ему стало не по себе. — Ты решила добить меня плохими новостями? Это никак не может подождать до завтра? Анна провела ладонью по мундиру, коснулась погон. — Ты… хотел бы иметь детей? Он едва не поперхнулся. С нарастающим ужасом в голове мелькали картинки одна страшнее другой: вот Анна приютила ребёнка, затем второго, третьего, прикипела к ним и хочет забрать с собой. Язык отказывался слушаться, но Разумовский нашёл в себе силы ответить: — Не думал об этом. Она кивнула — слишком быстро, сжав пальцами пуговицы на мундире с такой силой, что Разумовский подумал, как бы Анна их не оторвала. — Я не могу иметь детей… поэтому… — ее пальцы побелели, а он отдал должное английским швеям и качеству ткани, — я пойму, если… Разумовский не дал ей договорить, наклонился и припал к ее губам. Анна подалась вперёд и притянула к себе. Он углубил поцелуй, расстегивая на ней гимнастёрку. Она задрожала, стоило его руке сжать мягкое полушарие груди. Внизу живота сладко заныло. Не разрывая поцелуй, он подхватил ее под ягодицы и усадил на гладкую поверхность стола. Анна по инерции сжала мужской торс ногами, схватившись руками за его шею. Его губы ласкали ее, а она не успевала за тем, что происходило. За тем, как снял с неё гимнастёрку и приподнял юбку. За тем, как пьяняще целовал, вырывая приглушённые стоны. Ей хотелось свести ноги и унять болезненно-приятное чувство внизу живота. Она так сильно по нему скучала. Его ладони пробежались вверх по рубахе, по острым ключицам, вниз, задевая затвердившие соски. Анна стремительно покраснела и почувствовала, как ее белье стало влажным. Внизу живота вновь жарко потянуло. Ту единственную их ночь Анна проживала мгновение за мгновением. Сейчас, когда она теряла последние остатки контроля, она поняла — никто и никогда не займёт его место в ее сердце. Тёплые ладони огладили ее плоский живот и бока, в следующую секунду рубаха оказалась на полу. Пальцы скользнули ниже, сжали бёдра, а затем ещё выше приподняли подол юбки. Он обхватил коленки и развёл в стороны, делая шаг, становясь ближе. Пальцы заскользили по внутренней стороне бедра и задели резинку нижнего белья. Дыхание Анны участилось. Она нетерпеливо ухватилась за ремень, который представлял серьёзное препятствие на пути к его телу. — Позволь мне, — мягко убрал он ее руки. Его нежные губы скользнули вдоль шее. Страстный шёпот окутывал приятными волнами. Дыхание опаляло Анну. Она стянула с него мундир, когда ремень приземлился на пол, скользнула рукой к брюкам и ощутила силу его желания. Их взгляды встретились: темный, обжигающий его и просящий ее. Он навис над ней, и Анна призывно развела ноги в стороны. Она хотела его. Безумно. Хотела принадлежать ему одному. Разумовский властно подтянул ее на край стола, подхватил под спину, заставляя выгнуться. Анна громко выдохнула, когда его рот накрыл ее сосок, а другая рука сжала второе полушарие. Она выгнулась, подаваясь навстречу, теряясь в реальности, чувствуя, как зубы немного сжимают и тянут сосок, и сразу язык зализывает место укуса. Снова и снова. Ткань белых трусов стала мокрой. Он снял с неё белье и проник пальцем. Анна приоткрыла рот и откинула назад голову, бёдрами подаваясь вперёд, в то время, как палец скользил внутри неё. Громкий стон слетел с покрасневших губ. Ей плевать. Он целовал ее в искусанные, дрожащие губы, стащил на самый край стола, вынуждая спиной откинуться на столешницу и успел расстегнуть брюки до того, как она подняла на него затуманенный взгляд. Сладкий стон утонул в поцелуе, когда он заполнил ее собой. Анна выгнулась ему навстречу, сжала его плечи, царапая, а затем откинула голову назад, пытаясь рукой найти опору на столе, но лишь скребла пальцами по столешнице. Он брал ее. Снова и снова. Угадывал на подсознательном уровне как она хочет. Ее щеки раскраснелись. Он понимал, что она близко по ее закушенной губе, судорожным сжатиям. Их губы слились в поцелуе. Анна выгнулась, натянулась, подобно струне, и застонала ему в рот. Он сжал пальцами ее бёдра, сделал несколько резких движений и почувствовал, как дрожь прокатилась по спине.