Следуя донесениям

– Допрос? Какой ещё допрос? Молодой солдат, заступивший несколько часов назад в караул и при котором забрали Анну, сглотнул. – Распоряжение инспектора, – к огромному удивлению четко ответил он, чувствуя, как по виску скатывается капля пота. – Какое распоряжение? – зарычал Райхенбах, его глаза загорелись от гнева. – Ты в своём уме? Да я вас всех на воду и хлеб посажу! Леман! Бригадефюрер повысил голос, отчего штандартенфюрер счёл за лучшее выступить вперёд. – Сейчас же выясни, куда уехал Шефер. Леман тотчас испарился. В отличие от Рихтера он исполнял приказы неукоснительно, без докучливых уточняющих вопросов. Райхенбах, державший все это время солдата за ворот, разжал кулак и оттолкнул парня. Шефер не мог далеко уехать – немецкая армия попросту была окружена, и Райхенбаху не повезло вдвойне, ведь инспектор «застрял» именно на его боевом участке. Прибежал Леман и доложил, в каком направлении они скрылись. Не теряя времени, Райхенбах сел в машину. Штандартенфюрер смалодушничал и не решился предложить ради безопасности поехать в бронетранспортёре. Они держались в нескольких километрах от линии фронта, но временами до них долетали звуки артиллерийских залпов. Общая картина действительно была патовой. Окружение, длиною в 120 километров: от Тыновки до Звенигородки, от Звенигородки до Канижа. Им противостояли 22 стрелковые дивизии, 4 танковых и механизированный корпуса, общей сложностью примерно 150 тысяч человек. Войска, попавшие в окружение в конце января, возглавлял командир 11-го армейского корпуса генерал Штеммерман. В то же время в полосе 2-го Украинского фронта в районах Ново-Миргорода и Толмача шли тяжелые бои, исход которых для немецкой армии был плачевным. Затем, пытаясь стабилизировать ситуацию, в полосе 1-го Украинского фронта в районах Рыжановка и Ризино были сосредоточены силы четырёх танковых дивизий, двух тяжелых танковых батальонов и четырех дивизионов штурмовых орудий. Приказ – прорваться к окружённым через Лисянку. Все складывалось не лучшим образом – из-за опасной ситуации на фронте и череды поражений советская военнопленная приковывала к себе внимание каждого, и здесь дело уже не в Рихтере и попытках инспектора отыскать его помощников. Просто так легли карты. Бывает, преступник избегает наказания, а случается, невинного ведут на плаху. Любое признание усугубит ее положение. Мужчины не выдерживают пыток, что уж говорить о девушке? Он нахмурился и поджал губы. Шефер вздумал хозяйничать в его вотчине. Дорогу, по которой они ехали, развезло из-за ранней оттепели. Из головы никак не выходил стих Элис. В доме чёрная собака, Роза белая в саду, Я иду, я иду, Звезды синие во мраке Ждут, пока я упаду, Я иду, я иду, Потеряю – не найду. Роза символизирует жизнь и смерть, время и вечность, непорочность и страсть, почти анималистическое желание. Белая роза – чистота, невинность. Анна? Собака означает защиту. В Скандинавии, правда, чёрная собака считалась признаком агрессии. В древнеегипетской мифологии собаки – проводники в загробный мир. Шефер на роль пса идеально подходит. Осталось разобраться со звёздами. В Древнем Риме звезда являлась символом Марса – бога войны. В масонстве означает знание, а ещё звезды есть на погонах у Красной армии. – Звезды синие во мраке... – пробормотал Райхенбах себе под нос. Пока он спасает от неминуемой гибели белую розу, звезды того и ждут его падения. Чертовщина какая-то. Да и что он может потерять? «Дас Райх», жизнь? Эка невидаль. Они доехали быстро или ему так показалось. Шефер должен объяснить, на каких основаниях забрал Анну, если только та уже не призналась под пытками во всех смертных грехах. Райхенбах увидел машину инспектора возле полуразрушенной избы, у которой топтались несколько солдат. Он прошёл мимо, не обратив внимания на их приветствия. Райхенбах дернул ручку входной двери слишком резко, чем выдал своё раздражение. Взгляд сразу нашёл Анну. При беглом осмотре она показалась невредимой: ни следов крови, ни побоев. Сильную бледность можно списать на страх. Как только Райхенбах увидел довольное лицо Шефера, ему стало все ясно. Капкан, в который он угодил, (а мог угодить в случае, если отношения с военнопленной вышли за общепринятые нормы), захлопнулся, зажав его в тисках. Разве приехал бы он, не принимай в Анне живого участия? Нет, позволил бы растерзать, и это также точно понимал Шефер. Метать громы и молнии – подлить масла в огонь, убедить инспектора в его подозрениях, поэтому, сохраняя внешнюю холодность, бригадефюрер задал вопрос: – Что здесь происходит? Анна вздрогнула и обернулась на звук знакомого, долгожданного голоса. Она увидела возле двери Райхенбаха, а за ним Лемана и двух неизвестных офицеров. Холодная уверенность, с которой прозвучал, казалось бы, такой простой вопрос, но в дальнейшем повлёкший цепь мрачных событий, так вот та самая уверенность Райхенбаха сейчас же передалась Анне. Когда осенью они прорывались к Днепру, и их с неба бомбила советская авиация, даже тогда он оставался невозмутим. В истории с лабораторией, рискуя быть пойманным на месте преступления, Анна видела, как хладнокровно он отнял десятки жизней, а позже с лёгкой руки подставил Рихтера. Выдержки ему не занимать. – Генерал Райхенбах, – улыбнулся инспектор. – Мне доложили о допросе. – Ну, что вы. Допросы ведутся в камере, а здесь обычный разговор. Он ещё раз, на этот раз более пристально посмотрел на Анну. Она действительно не выглядела травмированной. Напуганной – да, но ни ссадин, ни порезов, словом, ничего, что могло бы выдать плохое самочувствие. – Леман, уведите девушку, – приказал бригадефюрер. – Остальные, оставьте нас. Леман решил не дразнить судьбу. На его знак Анна поднялась со скамьи, тяжело развернулась и пошла на выход. Только когда она встала, Райхенбах заметил, что левой рукой Анна обнимает правое предплечье. Шефер кивком головы освободил своих солдат, и те тоже покинули помещение. Райхенбах сел на стул, на котором сидела Анна, и посмотрел в глаза. – Что вам от неё нужно? – Хотел поговорить. – Вы проделали столь долгий путь ради обычного разговора? – подчеркнул командир. – Вы не думали, что она могла помогать Рихтеру? – Девчонка сидит в четырёх стенах под охраной. Мне бы доложили, случись, что странное. Я бы принял меры. – Несомненно. Это лишь мои досужие рассуждения. Премилое создание, так вырывалась, – усмехнулся Шефер, ни на секунду не теряя бдительности. – Я был удивлён. Она как необъезженная лошадка, не очень-то породистая, правда, но даже такой нужен хлыст, чтобы знала, кому обязана едой, тёплой одеждой... Шефер провоцировал. Райхенбах видел по глазам, по улыбке тонких губ. Он улыбнулся в ответ. Рихтер, физически крепкий офицер, не отличался умением просчитывать ходы. Он был самонадеян и жаден до славы. Взглянув на длинного, нескладного Шефера, удивлялся любой, как вообще в этом худеньком тельце держится жизнь. Скользкий и прыткий, он отдавал всего себя на службе отечеству. – Она строптивая, да. Для каждой лошади нужен свой наездник. Инспектор хмыкнул. – Мне было интересно узнать, как она попала в плен, в каких сражениях участвовала. Стандартная процедура. Ложь, хотел ответить Райхенбах. Для этого не требовалось увозить девушку. Шефер проверял, и раз Райхенбах приехал, значит, в чём-то Рихтер оказался прав. Как просто – забрать ее и ждать, когда разыграется драма. Мальчишка заработал несколько очков. – Я рад, что вы проявляете такое усердие. Бригадефюрер поднялся, показывая, что разговор окончен. Шефер встал следом. – Но будьте аккуратны на дорогах, – добавил он. – От советской армии вас отделяют сейчас только мои солдаты. Он смерил холодным взглядом, хоть на губах играла улыбка, и зашагал к двери. – Вы должны избавиться от неё, – сказал в спину инспектор. Райхенбах обернулся. – В положении, котором мы сейчас находимся, иметь отношения с врагом – опасно. На кону ваша репутация. – Шефер опустил глаза и вздохнул, затем вскинул голову и добавил: – Если хотите, я сам все сделаю. Райхенбах крепко сжал дверную ручку. – Благодарю за рвение. Как командир, чьи солдаты захватили в плен эту женщину, я сам приму решение о её дальнейшей судьбе. Он вышел на улицу, чувствуя, как внутри поднимается злость. Втянув холодный воздух, Райхенбах на мгновение прикрыл глаза, стараясь успокоиться. Они приехали на двух машинах, и Анна отправилась с Леманом, дабы не привлекать ещё большего внимания, хотя, куда уж больше. Мимо неё, не глядя, на ходу отдавая приказ, Райхенбах пошёл к машине. Дорога была широкой, здесь недавно прошли бои: искареженная от взрывов земля, следы гусениц танков. Первая машина поехала, в то время как Леман стоял у второй и продолжал беседовать с офицером. Сначала Анна услышала со стороны детский крик и только потом увидела Элис, стоящую по пояс в воронке. – Все из-за тебя! Что ты наделала! – кричала она. – Что ты наделала! По её лицу текли слезы, тельце сотрясалось от рыданий. Она сорвалась с места и побежала. Из воздуха вдруг появилась Нина и со словами: «Элис, нет!» поймала девочку, крепко стискивая в объятиях. Элис заколотила кулочками по груди Нины, вырываясь из рук. – Что она наделала! – Прекрати! Остановись! Элис оттолкнула Нину, вырвалась и устремилась к Анне, но Нежинская схватила за руку и перед тем, как исчезнуть с девочкой, бросила Анне: – Останови его. Анна, не раздумывая, бросилась за Райхенбахом. Леман, который тем временем заканчивал разговор с офицером и собирался сесть в машину, замолчал и удивленно обернулся. – Что такое? Куда эта ненормальная несётся? Живо схватите! – приказал он. Солдаты, расставленные вдоль дороги, кинулись на перехват. Не помня себя, не чувствуя боли в руке, Анна продолжала бежать. Один из немцев, памятуя, кому принадлежит девушка, дал предупреждающий залп в воздух. Машина резко затормозила. Солдат опустил оружие. – Кто стрелял? – крикнул, выходя, Райхенбах на немецком и хлопнул дверью. Он увидел бегущую к нему Анну, и как ее преследовали солдаты. Быстрыми, широкими шагами он пошёл ей навстречу. Она налетела на него, подобно птице, врезавшейся в окно, и схватила за локоть. – Нет. Не едьте туда! Её трясло от волнения, от той разыгравшейся сцены с Элис и Ниной. На мгновение Райхенбах задержал на ней свирепый взгляд и перевёл на подбежавших подчинённых. Шефер тоже выбежал и сейчас, придерживая фуражку, торопился к ним. Райхенбах отвёл руки Анны и повысил голос: – Да вы в своём уме? Я спрашиваю, кто стрелял? Солдат выступил вперёд. – Герр генерал, я отдал приказ задержать, – отчитался Леман. – Выстрел был произведен в воздух. – Нельзя, – зашептала Анна, приковывая к себе взгляды. – Туда нельзя. – Чепуха! – В чем дело? – спросил, наконец, добежавший Шефер; он никак не мог отдышаться. Райхенбах собрался ответить, как раздался взрыв. Заложило в ушах, кто-то пригнулся к земле. Один из солдат, топтавшийся недалеко у машины командира, прохаживался вдоль дороги и подорвался на мине, которую каким-то образом пропустили сапёры. Части тела разбросало в радиусе нескольких метров. Взрывная волна повредила машину. Райхенбах повернулся к Анне, задержал взгляд и коротко кивнул. – Проклятье! – воскликнул Шефер. – Вы родились в рубашке, генерал, – сказал побледневший штандартенфюрер. – Кончайте с этим, – процедил недовольно бригадефюрер. – Отправьте сюда саперов. Мы уезжаем. – Как? По такой дороге? – спросил удивленный инспектор. – Как-то же мы сюда приехали и вы, между прочим, тоже. Лишнего времени у меня нет. Едем. Райхенбах развернулся, и всем было ясно, что возражений он не потерпит. Леман и Анна сели сзади. Весь путь Леман переодически кидал взгляды в сторону девушки, задаваясь вопросом, почему она побежала. Неужели знала или предчувствие? Любой, кто на неё взглянул после взрыва, почувствовал её страх за командира. Когда человек сильно взволнован или напуган, он не может контролировать свои эмоции. То, как она самоотверженно бросилась, говорило о многом. Она спасла бригадефюреру жизнь и отрицать сей факт не приходилось. Его, штандартенфюрера, не касаются отношения командира с женщинами, верно? По крайней мере, сейчас. – Я скоро буду, – сказал Райхенбах, выйдя из машины, когда они приехали. – Воспользуемся временным затишьем. Леман удалился, погружённый в размышления. Райхенбах усадил Анну на кровать, и она облокотилась о стену, поморщившись от боли. Из-за выброса адреналина часом ранее боль отступила, но уже снова вернулась. – Нужно снять одежду и осмотреть повреждения. У неё не было сил на вопросы или возражения. Наверное, если бы Анна не отказалась пойти, ничего бы не случилось. В надежде выкрасть лишнее время, не подозревая, что Райхенбах вернётся спустя несколько часов, она безрассудно оказала сопротивление людям Шефера. Сквозь полуоткрытые веки, сомкнутые из-за острой боли в плече, Анна смотрела, как Райхенбах снял с себя куртку, принес аптечку и опустился на колено перед кроватью, у её ног. – Насколько болит? – Как, – она разомкнула губы и хриплый голос показался ей чужим, – перелом. Он ничего не ответил и начал расстёгивать куртку, высвободил из рукава здоровую руку, затем вторую и Анна тихо вскрикнула. С холодной сосредоточенностью Райхенбах расстегнул ей рубашку и медленно снял. Под ней была нательная сорочка, которую тоже предстояло снять. Спать Анна всегда ложилась в сорочке, и в темноте он мог различить только очертания стройного тела. Сейчас, при дневном свете, он видел упругую грудь, обтянутую белой тканью, о которую терлись затвердевшие от холода соски. Райхенбах отвёл взгляд и приспустил край сорочки, и увидел поврежденный плечевой сустав. Отвезти в санчасть или вызвать врача – пустая трата времени, придется вправлять самому. – Сильный вывих, – внимательно осматривая, сказал бригадефюрер. – Похоже на сопротивление. – Анна промолчала, и он всё понял. – Ты оказала сопротивление инспектору? О чем ты думала? Она резко вскинула голову, из-за чего плечо по ощущениям как будто прострелили; слезы набежали на глаза; она выкрикнула ему в лицо: – Думала, ТЫ придёшь! Он проигнорировал неожиданный переход на «ты» и успел увидеть прежде, чем Анна отвернула голову, как по щекам скатились крупные слезы. Безрассудная девчонка, бросить вызов гестаповцам! Зато теперь окончательно понятно, чего добивался Шефер, раз не убил за дерзость. Райхенбах пальцами коснулся её подбородка, заставляя развернуться. Он хотел подбодрить, но утонул в голубых, полных слез, глазах. Её губы дрожали, и он прижался к ним в поцелуе. – Нужно вправить плечо, – отстранившись, сказал он. – Я дам тебе обезболивающее. Райхенбах наполнил шприц, отсчитав нужную дозировку, и ввёл новокаин. Он положил Анну на спину и вытянул правую руку. – Держать руку на уровне лучезапястного и локтевого суставов, – подсказала Анна. – Я не просил совета. От тебя требуется не мешать. Он медленно прижал плечо к туловищу, после чего также медленно проделал вытяжение плеча и ротацию руки наружу, затем переместил плечо к средней линии туловища. Анна замерла, прикрыв глаза и закусив до боли губу. Она дёрнулась при внутренней ротации и открыла глаза. – Я должен наложить повязку. – Я могу сама. – Нет, не можешь. Повернись спиной и сними сорочку. Анна села и развернулась. Чувствуя, как сильно пылают щеки, она спустила со второго плеча ткань, и та скользнула вниз. Его глазам предстала белоснежная кожа без единого шрама. Две крохотные родинки вдоль позвоночника. От холода кожа покрылась мурашками. Райхенбах прижал травмированную руку к туловищу и зафиксировал бинтовой повязкой плечо и предплечье. Анна повернулась. Повязка плотно прилегала к груди, он постарался наложить так, чтобы та обхватывала большую часть. Однако, когда она развернулась, то показалась ему почти обнаженной. Они оба смотрели друг на друга и молчали. Ему следовало встать и уйти; ей – одеться. Вопреки всему, Анна потянулась к нему, и Райхенбах тоже приблизился. Напряжение между ними было чуть ли не осязаемым. Воздух накалялся. От Райхенбаха исходила еле сдерживаемая сила. Руки, расставленные по сторонам, касались её тела, и то отозвалось приятной тяжестью внизу живота. Анна подалась вперёд. Его глаза вспыхнули, когда она поцеловала его. Он ответил на поцелуй и накрыл губами её рот. Руки поползли по бёдрам, Райхенбах обхватил и подтянул Анну. Она прильнула к нему, насколько позволяла повязка. Он опустил взгляд на ее влажные, блестящие губы и прижался к ним. Анна ответила глубоким поцелуем, обхватила левой рукой шею. Он отстранился, чтобы расстегнуть и снять китель. В чёрных глазах плавилось темное, горячее желание. Он хотел её. Ничего больше не имело значения. Стены рухнули, запреты потеряли смысл. Война столкнула их, связала, и она же должна была разрубить узел. Анна положила ладонь ему на грудь, чувствуя биение сердца. Он был тёплым, несмотря на холод в доме. Райхенбах снова поцеловал, запуская руку в длинные волосы, пока резко не отстранился и не закашлял. Кашель отрезвил его. Анна потянулась, но Райхенбах встал с кровати. – Оденься, кто угодно может войти. Он поднял китель, тогда как Анна, пристыженная, с опущенной головой, прикрыла грудь одеждой. – Не хочешь знать, что спрашивал Шефер? – Нет. Скоро ты сбежишь, и всё случившееся потеряет значение. – Для тебя, видимо, да, но не для меня. Анна встала, выпустив из руки сорочку. – Ты, наверное, рад забыть. Прости, что возишься со мной. Райхенбах вскинул брови, озадаченный как и тоном, так и самим разговором. Следовало поставить Анну на место, если бы минуту назад он не собирался вдавливать её в кровать. – Мы говорим о Шефере? – Нет, мы не говорим о Шефере! По закону подлости в разгар ссоры на крыльце появился офицер. – Прикройся. Анна успела накинуть на плечи рубашку и повернулась спиной. Она уже знала, что сейчас произойдёт: очередной доклад, новые проблемы. Вот он внимательно, немного нахмурившись, слушает, затем отдаёт краткие приказания и уходит. Так и случилось: хлопнула дверь. Анна осталась одна.