Стазис

Пространство сна, застывшее насыщенно-синим спокойствием, казалось, останавливало само Время. Здесь концентрировалась бесконечность и рождалась пустота. Бесконечная печаль… Пустота в тоскующем сердце… Незыблемое, не изменяющееся измерение, оно пребывало в сакраментальной целостности, несмотря на то, что вне его иллюзорной защиты рушился мир. Постоянство. Стазис. Тишина. Её колеблют только перешёптывания волн, украдкой набегающих на вымышленный берег, и мягкий шорох ткани под твёрдой ладонью. Сновидец прикрыл глаза. Он слушает — с болью — своё собственное море, доносящее до противящегося биться сердца стоны его погибшего счастья, и смиренно отдаётся во власть надежды, которая тепло гладит его по плечу. Камуи. Тот, кто обещал убить. Фума тоже слышит боль — в волнах, в воздухе, в льдистой синеве созданного сновидцем пространства. В Какё, устало уронившем голову на его колени, молчаливо принимающем его утешения. Время ещё не пришло. Он снова гладит Какё по плечу. Это знак: «Потерпи. Я дам тебе желаемое». Смерть. Рядом с Камуи Драконов Земли умирают люди. Он сам причастен к этому. Жертвы, принесённые во имя возрождения угнетённой человечеством планеты, и их кровь Фуму не волнуют. Камуи Драконов Земли жестокосерден. Фума Моно — сострадателен. Противоборство противоположностей души выплёскивается вовне раздражением и циничной яростью. Оно изматывает. Бушует разрушительной бурей. И трансмутирует — в штиль. Божественная сила тоже устаёт… Камуи возвращается в свою капсулу сна. — Снова к своему питомцу? Ревность. Растворяющей равнодушие кислотой она капает с языка выплюнувшей насмешку Каноэ. Внимание Камуи не принадлежит ей. Она ему безынтересна. Каноэ душит гнев. Она задыхается. Безжалостная ладонь, сомкнувшаяся на хрупкой шее, вздёрнула девушку, повисшую между потолком и полом в руках боготворимого ею мессии, как висельника на глаголе. Змея. С тихим шипением Каноэ извивается, шелестя в воздухе блестящими, как влажная чешуя, струящимися к полу морионовыми волосами. Она захрипела. — Он — мой покой. Ледяной уверенный голос обжигает скованную страхом сновидицу. Камуи не отпускал. «Он убьёт нас всех». Каноэ увидела то, что не желала понимать. Болезненное падение. Распростёртая на полу, запутавшаяся в мыслях, как в собственных тёмных — удавкой обернувшихся вокруг расцветшего лиловым горла — локонах, Каноэ прожигала яростным взором удаляющуюся в направлении покоев Какё спину Камуи. Потом — горько усмехнулась. Покой? Тоскливая безмятежность… Юноша, неподвижно лежащий на постели, бледный, с мягкими чертами лица, выдающими его доброту, отмечен страданием. Он ничего не может. Даже исполнить своё желание и умереть. Кома — его константа. Сновидец. Он может только видеть сны. Фума присаживается на край скорбного ложа. Ладонь, вершившая возмездие за непотребные слова, зудит нудно и горячо. Камуи гладит спящего юношу по льняным волосам и ощущает между пальцами приятную прохладу. У Какё болезненно заострившиеся скулы: Фума очерчивает их контуры тыльной стороной ладони; наклонившись, касается губами мраморно-светлого лба. Ничего не изменилось. Температура тела Какё замерла на отметке ниже тридцати шести. Камуи ложится рядом. И проникает в чужой сон. — Здравствуй. Не отрываясь от созерцания бирюзово сияющей под солнцем, сотворённым мыслью сновидца, морской воды, Какё тихо приветствует гостя. Камуи подходит ближе, безмолвно рассматривает хрупкую фигуру. Убить его будет легко. Фума садится рядом и смотрит туда, куда устремлён взгляд его визави. Вдали, за кромкой переливающегося успокоительной и печальной синевой моря, Камуи видит пустоту — могильную, потустороннюю. За нею — неясный, расплывчатый силуэт. Фума уверен, что Какё фигура по ту сторону выдуманного моря является не обезличенной и чёткой. Родной. Плеча касается склонённая голова сновидца. Его усталость разливается по всему пространству иллюзорного мира, и сон — душа его создателя — вздыхает глубоко и тихо. Печаль прохладным бризом веет с потемневшего моря. Камуи укладывает голову Какё себе на колени, поглаживает сновидца по плечу. — Я дам тебе то, что ты хочешь. Он облекает утешение в слова. Губы Какё дрожат. Он пытается улыбнуться. Боль не позволяет. Какё шепчет: — Я знаю. Сновидец знает. Уверенность. Камуи подкупил ею Какё. — А ты? Фума переводит взгляд с моря на юношу, ищущего отдохновение под его прикосновениями. Глаза сновидца закрыты. Камуи осторожно приподнимает лёгкого, будто призрачного, юношу и целомудренно целует его сомкнутые веки. — Моё желание никогда не исполнится. Та же уверенность. И ни намёка на отчаяние из-за несправедливости. А боль — её достаточно. Ею дышит это статичное пространство. Боли слишком достаточно, чтобы множить её ещё и божественной силой. Камуи снова целует свой покой — в губы, скорбно, прощально, как усопшего, и Какё не спрашивает — почему? Почему Фума уверен в недостижимости своего желания… «Потому что твоё сердце бьётся ради другого человека, и ради этого человека оно желает остановиться», — подсказывает море. Море, читающее мысли своего создателя. Часть его души. — Это грустно, — выдыхает Какё, знобливо прижимаясь к сильной груди своей надежды. Сердце Камуи бьётся ровно, отрицая переживание за него сновидца. Камуи не ощущает несправедливости. У него есть это пространство — его капсула сна, где его ждёт отдых от битвы и покой. Измерение, в котором замёрзло само Время. Какё, для которого Фума — спасение. Надежда. Камуи. Смерть. Стазис…