Обрежь все нити (пусть я упаду)

Они до сих пор возвращаются домой вместе. Раньше их было пятеро: позади всегда следовали Нома, Оокусу и Такамия. Только раздавался последний звонок - они всей дружной компанией удирали на улицу, а иногда даже сбегали с последних уроков и при свете дня шлялись по городу, нарывались на неприятности, ввязывались в драки. Они никогда не подавали повода специально, первыми не били, да и вообще не хотели наживать врагов, но получалось совсем наоборот: мешало то, что яркие волосы и оглушающий бас Ханамичи привлекали к себе лишнее внимание. К тому же, их пятерка никогда не шла на попятную. Даже в пылу драки, когда все размахивают кулаками куда ни попадя, сломанные носы кровоточат, а костяшки рук противно саднит, Ёхэю ничего не было страшно, ведь бок о бок с ним громадной, непоколебимой силой бился Ханамичи. Порой он так резко заливался хохотом и не останавливался ни на миг, и тогда Ёхэй смеялся тоже, потому что в точности понимал, что чувствует Ханамичи, знал, каково это, когда каждое ощущение ярко отзывается в теле и кажется совершенно потрясающим; знал, каково это — чувствовать себя живым. Но сейчас для Ханамичи существует только баскетбол. Только тренировки ранним утром, и попытки не заснуть на уроке, чтобы поставили приличные оценки и разрешили и дальше играть в команде, и несчетные часы на площадке — всё заканчивается поздним вечером: на улицах уже темно, и драться больше не с кем. В первый год Нома, Оокусу и Такамия еще держались рядом: баскетбол представлялся чем-то новым и необычным, да и наблюдать за неудачами Ханамичи было смешно. Однако Ханамичи относился к спорту всё серьезнее и серьезнее, у него даже что-то начало получаться, и ребята постепенно отдалились. Они так и остаются друзьями и все приходят болеть за Ханамичи на важные матчи, но их жизнь больше не вращается вокруг него. На следующий год Ёхэй сам присоединился к баскетбольному клубу и стал менеджером команды, выполнял всякие поручения, носил тяжести и часто и долго простаивал на краю площадки вместе с Харуко, что через некоторое время обернулось неловкой ситуацией: Ёхэй понравился Харуко, она призналась, а он мягко и тактично отказал — насколько сумел. Конечно, всё равно были и слезы, и злоба — только исходили они от Ханамичи. Но Ханамичи быстро оправился: нужно было сосредоточиться на тренировках, да и Харуко пережила отказ без особенных проблем: вскоре кто-то из баскетболистов соседней школы позвал ее на свидание. К Ёхэю хорошо относятся остальные ребята из клуба, ведь он — рубаха-парень, как ни взгляни. Он даже умудрился поладить с Рукавой — большей частью держась на уважительном и безопасном расстоянии. Но его жизнь до сих пор накрепко связана с жизнью Ханамичи, так было со средней школы, когда они впервые встретились, и так оно и будет впредь — пока что-нибудь не оторвет их друг от друга, пока Ёхэй еще может удержаться рядом. Так вот они и приходят вместе на утренние тренировки, вместе просиживают уроки — Ханамичи начинает клевать носом, и, чтобы разбудить, Ёхэй пинает его стул, — а потом вместе же бегут на площадку. Вместе они и возвращаются домой — даже несмотря на то, что из всей компании их осталось лишь двое, а город опустел и затих. У Ёхэя замерзают руки: он дышит на них, согревая, и напоминает себе не позабыть завтра надеть шарф. Год подходит к концу, подкрадывается зима. — Ты уже решил, куда будешь поступать? — вдруг спрашивает он, перебив Ханамичи на половине подробного описания всех его величайших достижений во время сегодняшней тренировки. Ханамичи пожимает плечами — кажется, его не беспокоит ни холод, ни возникший из ниоткуда вопрос. — Было там два универа, мне дали их брошюрки. Я их прочитал. По рекомендации я не поступлю. Надо будет сдавать экзамены — а раз уж я их всё равно не сдам, то и разницы никакой, чего я хочу. — Я тебе помогу, — предлагает Ёхэй, как предлагал уже много раз за эти годы. — Ага, спасибо, — улыбка Ханамичи так сияет, что ею вместо фонаря можно освещать ночные улицы, но Ёхэю нельзя заглядеться: он бросает короткий взгляд и вновь смотрит вперед, на дорогу. — А ты? Уже решил? — спрашивает тогда Ханамичи. — Не особо. Кое-что есть на примете, но пока не знаю. Ёхэю вспоминаются учебники, стопками разложенные дома на столе, вспоминаются пробные экзамены, и он предпочитает умолчать о том, что, хотя школьная характеристика усложнит дело, он, наверное, смог бы поступить, куда бы только ни захотел. И тем более поступит в университет, куда примут Ханамичи. Что такое тишина, Ханамичи попросту не знает, поэтому через пару-тройку минут начинает размышлять вслух: — Слушай, а может, я ещё подамся в профессионалы! Может, как Рукава, поеду в Америку! Молчание Ёхэя говорит само за себя. — Да захлопнись ты, — Ханамичи отругивается, но в голосе его не слышно гнева. — Вот когда я буду в Америке миллионы заколачивать и жить огромном таком особняке, а ты будешь здесь в каком-нибудь офисе штаны просиживать, то еще припомнишь, как сказал, что у меня ничего не выйдет! — Я такого не говорил, — тихо возражает Ёхэй. — Только подумал. И Ханамичи откликается дружеским кулаком в плечо: наверное, останется синяк, но Ёхэй совсем не против. Синяки — неотъемлемая часть дружбы с Ханамичи. Они добираются до перекрестка, откуда идут в разные стороны, каждый — своей дорогой. Впрочем, перед этим они обычно заглядывают в магазинчик на углу улицы, где Ханамичи покупает себе что-нибудь на ужин. Много времени не требуется: Ханамичи простодушно сметает целую полку уцененных онигири в корзинку и относит на кассу — человек за прилавком узнает их двоих и приветственно кивает. Выходя из магазина, Ханамичи по-непривычному подавленно признается: — Наверное, я стану таким, как он. Ёхэй понимает, что Ханамичи имеет в виду, всегда понимал, и он с осторожностью подбирает слова: — Пока ты пытаешься понять, как жить дальше, всё равно надо зарабатывать на жизнь. Не надо этого стыдиться. Ханамичи хмурится, обдумывая услышанное, и вдруг расправляет свои широкие плечи, будто стряхивая всё напряжение, что накопилось за долгое время, и выкрикивает в пустоту магазинной парковки: — Взрослеть так сложно! А Ёхэй тихо смеется. — Да, сложно, — соглашается он. На перекрестке они идут в разные стороны, каждый — своей дорогой: Ханамичи поворачивает налево, а Ёхэй — направо, и с каждым шагом, уносящим его прочь от Ханамичи, Ёхэй всё отчетливее ощущает, как в душу его понемногу пробирается необъяснимый страх — как будто пальцы соскальзывают с края обрыва и удержаться он больше не может.