TTP (Through The Pain)

Десять Очередная порция вибрации прошивает член, отдаваясь после эхом во всем теле, заставляя дышать тяжело, выжидательно. Оргазм уже близко. Уже вот-вот… Нужно подождать всего ничего. Нужно только двигаться ему навстречу — и он накроет… Девять Толкнуться вверх бедрами, задержаться на мгновение в таком положении, ощущая напряжение пресса, а затем упасть обратно на постель. Смятую, кажущуюся даже теплее кожи. Хотя кожа — горит. По лбу и шее крупными каплями стекает пот, член дергается от очередного тихого жужжания. Так хорошо… Восемь Он красный, невыносимо, болезненно твердый, почти получается ощутить, как кровь в нем стопорится и жжется, будто расплавленный металл. Капля смазки набухает у отверстия уретры и медленно стекает вниз неопровержимым доказательством бесстыдности наслаждения. Ноги ищут опоры, сбивают одеяло в неряшливый ком и сталкивают на пол. Семь Пальцы нервно впиваются в простынь, сминают ее, буквально рвут. Ему нужна опора, нужно что-то, что поможет удержаться, почувствовать материальность мира в данный конкретный момент. Потому что он улетает. Или тонет — понять очень сложно. Именно поэтому он медленно поднимает руку, задумывается на мгновение, а после все же с силой сжимает сосок и болезненно тянет твердый комочек плоти вверх. Шесть Хочется остановиться, замереть на мгновение, повременить, потерпеть, подождать… Это иррационально. Бедра уже дрожат от боли и излишнего напряжения, хочется кончить, и в этом состоянии сознательно лишать себя столь близкой разрядки — безумство. Но от одной только мысли, где он замирает на самом краю, останавливая эту бешеную гонку — трепетная сладость разливается по всем мышцам и сводит живот. Пять Пора. Осталось совсем чуть-чуть. Два, быть может три сеанса вибрации — и он кончит. Несколько глубоких вдохов, нервное облизывание губ, а затем руки напрягаются и тянут в стороны концы длинного, вязаного шарфа, обмотанного вокруг шеи. Четыре Он, возможно, слегка торопится, боясь не успеть, наверно, сдавливает слишком сильно, но уже плевать. На все плевать. Он, наверно, хотел бы сейчас ощущать на своем члене не латексное кольцо, а чью-нибудь тугую задницу, но приходится довольствоваться тем, что есть. Три Черная шерстяная ткань обхватывает и запястья тоже, страхуя дрожащие пальцы. Сильнее, сильнее, еще чуть-чуть… Вокруг горла сдавливается импровизированная удавка, и сердце начинает стучать чаще. Он рефлекторно приоткрывает рот, стараясь вдохнуть, стараясь дышать часто-часто, компенсируя недостаток кислорода, но натянутый шарф не дает это сделать. Два Сердце бьется так громко, так загнанно и так быстро, что эта пульсация разносится по всему организму. В висках становится горячо — он отчаянно хочет получить порцию свежего воздуха, но горло пережато, и можно только судорожно задыхаться. Накатывает головокружение, и кажется, что глаза сейчас вытекут от подскочившего давления. Член будто раскален и почти болезненно дергается от очередной порции вибрации, а желание сделать вдох достигает своего апогея. Напряженные руки, скрюченные пальцы, дрожь в бицепсах, какой-то жалобный хрип. Один… ~ Переведя дух после быстрой пробежки по лестнице, Олли перехватил пакеты с едой поудобнее и попытался открыть входную дверь. Получилось плохо. Неудобно просто было одновременно поворачивать ключ в замке и изображать из себя цирковую гимнастку-жонглера, спасая от падения кусок сыра. Наконец, замок поддался, и Олли вошел в квартиру. Он не был уверен, спал ли еще Марко или был чем-то занят, но в любом случае старался не сильно шуметь. Разулся, повесил ключи на специальный крючок, отнес пакеты на кухню. Гостиная была пуста, если не считать парочку чашек на кофейном столике и плед, неаккуратно лежавший в самом углу дивана — фильм был скучным, поэтому они уснули где-то на середине. Олли хмыкнул воспоминаниям, но чашки относить на место не стал — пусть в Марко проснется хоть немного ответственности. А вот свою майку, обнаружившуюся на полу за диваном, поднял, пытаясь понять, как она там могла оказаться. Кажется, вчера Марко не оценил этот его элемент гардероба. Олли мягко, мечтательно улыбнулся, когда в мозгу всплыло ощущение горячей, гладкой щеки, прижавшейся к животу. Медленно он прошелся по коридору, прислушиваясь и на ходу стягивая с себя куртку. Везде в квартире царила тишина — наверное, Марко все-таки еще спал. Олли улыбнулся — его любовник всегда был поздней пташкой, и требование проснуться в шесть с готовностью классифицировал как один из видов казни. В то время как сам Олли мог подскочить с кровати хоть в пять. Поэтому никаких утренних пробежек или походов в магазин с утра пораньше. Олли давно уже смирился и даже находил нечто умилительное в том, чтобы бодрым и уже включившимся в ритм жизни тискать и тормошить сонного Марко. Мечтая о кружке горячего чая и любимых растянутых спортивных штанах, Олли толкнул неплотно закрытую дверь, ведущую в спальню, на ходу расстегивая пуговицу на джинсах и замер, будто вкопанный. ~ Он буквально может ощущать, как где-то глубоко внутри что-то в его теле взрывается гормонами. Адреналином, серотонином, эндорфином — хрен его разберет. В сущности это не важно. Потому что он почти теряет сознание, сдавив себе шею шарфом, когда внутри буквально взрывается космос, когда он падает куда-то, парит в невесомости, выплескиваясь в этот момент себе на живот. Мышцы живота сводит удовольствием, он выгибается и, отпустив один конец шарфа, вновь тянется к соску, безжалостно сдавливает его пальцами и принимается часто-часто дышать. Наслаждение бешеное, закручивающее тело в узел, запредельное, и если бы горло так не саднило — он бы рыдал и скулил от восторга и удовольствия, плетущего из мышц цепные звенья. Мозг, до этого голодавший, теперь шалеет от притока свежего, полноводного кислорода, и ему кажется, что он может кончить еще раз или продлить сладкие спазмы на целую вечность. Оргазму даже не может помешать ошарашенное выражение лица Олли, замершего в дверях. Широко распахнутые глаза, приоткрытый рот, безжизненно упавшая вдоль тела рука — от этой картины хочется рассмеяться: громко и взахлеб, так, чтобы ребра болели. Но Марко почему-то принимается плакать. ~ Такого Олли точно не ожидал увидеть. Марко… Выгнулся на постели в натянутую струну. Ноги подрагивают, руки разведены в стороны, и бицепсы со вздувшимися венами напряжены настолько, будто вот-вот должны порваться, а налитый кровью член тяжело выплескивает сперму на поджавшийся живот. Марко дрочит. Или… Олли не знает, как это можно обозвать. Даже игрушка из секс-шопа на члене любовника — Олли не помнит, чтобы они покупали такое когда-либо — не удивляет его так сильно, как… Черт. Он чувствует растерянность и панику. Он смотрит на красное лицо Марко, на влажные ресницы, на красные полосы от ногтей на груди, а затем вновь возвращается к тонкому черному шарфу, оплетающему крепкую, красивую шею. Марко… душит себя? Зачем? Почему он это делает? Олли не понимает. Он пытается вообразить себе ситуацию, в которой кому-то может прийти в голову мысль затянуть на своей шее удавку ради удовольствия — и не может. В голове роятся тысячи мыслей, но доминирует почему-то самая глупая: почему, намеренно погрузив свое тело в невыносимый стресс, Марко кончил так бурно, как никогда не кончал под Олли?.. А затем накатывает самый настоящий ужас. — Ты мог убить себя… — шепчет Олли. — Мог затянуть слишком сильно, или слишком надолго, у тебя могло остановиться сердце… Зачем ты подвергаешь свою жизнь такому риску? Он хочет сказать еще что-то, отчитать, устроить скандал. Марко не хватает обычного секса? К чему использование таких экстремальных, запредельных практик? Олли хочет наорать на любовника, может даже врезать ему по лицу — паника заставляет руки подрагивать от напряжения, но внезапно Марко, уже отпустивший концы шарфа, всхлипывает и сворачивается в дрожащий комок, подтянув длинные ноги к груди*. Олли не хочет подходить ближе. Он чувствует, что буквально прирос к полу, он уверен, что не сможет сделать ни шага, но… Но внезапно обнаруживает себя сидящим рядом с Марко. Обнимающим его за голые, вздрагивающие плечи. Это так неправильно всё, страшно. Марко не должен душить себя при мастурбации, а затем рыдать. Олли не может понять, куда делся его любимый человек. Где его светлый, смешливый Марко, и почему вместо него он теперь обнимает странное, незнакомое, больное существо. Но теплое тело в руках ощущается телом Марко, тихий плач — его плачем, и пахнет от этого человека тоже как от Марко. Наверно, было бы легче, получись вообразить на месте любовника кого-нибудь другого. Но у Олли не выходит — и это означает, что нужно как-то смириться и с шарфом, и с отброшенным на пол виброкольцом, и с краснеющим следом от удавки на любимой шее. — Тише… Тише, тише. Зачем ты… Почему… Тише, прошу, успокойся… Он обнимает любовника, гладит так мягко и успокаивающе по спине, а от смятения в душе самому хочется расплакаться. Кажется, что когда он увидел кончающего Марко, сдавившего себе горло, весь мир, вся их маленькая, с такой любовью выстроенная вселенная пошла трещинами и осыпалась, оставляя на коже длинные порезы и проникая в кровоток легчайшей стеклянной пылью. Теперь нет почти ничего, а то немногое, что осталось, искажено до неузнаваемости кривыми отражениями в осколках. Погруженный в свои мысли, Олли не сразу замечает, что Марко перестает вздрагивать, что больше не плачет. Просто лежит, шумно сопя и рассматривая свои собственные ладони. Олли не знает, что сказать. Марко, очевидно, тоже. Между ними будто возведена стена: высоченная, широкая, вся изо льда. От нее исходит мертвенный холод, и рассмотреть, что по ту сторону, не получится при всем желании. Хотя они оба пытаются найти лестницу или край этой стены. — Марко… Олли не успевает сказать еще что-то. Да он и не знает, что говорить, если честно — Марко просто подрывается с постели и, как был, голый, быстрым шагом скрывается в ванной комнате. Хлопает дверь, звякает щеколда, начинает шуметь вода и Олли остается один в их так внезапно опустевшей спальне. ~ Они не разговаривали весь день. Бегали друг от друга, прятали взгляды, боялись случайно пересечься на кухне и соприкоснуться руками, когда тянулись за чашками в шкаф. Да что говорить: Марко просидел в ванной несколько часов, и Олли даже предположить не мог, что любовник там делал — все звуки заглушала без конца льющаяся вода. Иногда он почти пересиливал себя, почти переступал порог спальни, где Марко забаррикадировался, как в бункере, желая поговорить, но малодушие в последний момент брало верх и Олли тихо, не желая быть услышанным, возвращался в гостиную. А там просто сидел и пялился в одну точку. Он не мог понять, как не пытался. Не мог найти в поступке Марко смысла. Олли не понимал, как можно получать удовольствие от боли и нехватки кислорода. Как можно самого себя лишать возможности сделать вдох. Это ведь так страшно… Момент, когда ты открываешь рот — и не можешь наполнить свои легкие воздухом — самый страшный в жизни любого существа. Ведь тогда ощущаешь, как на самом деле быстротечна человеческая жизнь, как она хрупка. Ощущаешь весь экзистенциальный ужас. Понимаешь, что в какую-то секунду ты можешь счастливо быть, а в другую — уже нет. Олли знал эту забаву. Некоторые его одноклассники ещё в школе практиковали что-то подобное, но он никогда не понимал таких шуток. Не понимал, как можно играться со смертью в погоне за мимолетным наслаждением. Он вообще не верил, что нечто подобное приносит удовольствие. Всегда считал мазохистов просто больными ублюдками. Как — если ты в здравом уме, конечно — можно любить боль? Желать ее? Садисты отправлялись в ту же касту умалишенных, потому что никто адекватный не ловит кайф от того, что мучает других. А теперь оказалось, что его любимый человек, его Марко — именно такой. И Олли не знал, что делать с этой новой информацией, как к ней относиться. Он никогда ничего не имел против тех, кто практикует БДСМ не просто как редкое баловство с наручниками в постели, а как тип мышления и стиль жизни. Может, просто не задумывался. Ему не было особого дела до тех, кто готов истязать других или давать истязать себя, пока это его не касалось. Но оказалось, что такой человек живет рядом. Живет с ним. И Олли любит этого человека. Любит! И трахается с ним. Они пытаются строить жизнь вместе, им комфортно вдвоем. Было комфортно, наверно. Теперь Олли не уверен, что все осталось так, как прежде. Нет, конечно не осталось! Он видел Марко, который затягивал ебаный шарф на своей шее! Все поменялось просто кардинально. И поменять что-либо ещё раз, кроме своего отношения ко всему происходящему, чтобы все стало как раньше, Олли не мог. Хотя очень хотелось. Был уже вечер, когда он созрел. Наверно, Марко весь день молчал и избегал его именно поэтому — хотел дать время. На обдумывание, на взвешивание всех «за» и «против». О том, что Марко тоже может быть страшно, Олли в тот момент не думал. Дверь тихо скрипнула, впуская его в спальню. Марко — какой-то весь истончившийся, казавшийся невозможно маленьким — сидел на самом краю кровати, обхватив свои колени руками. Посмотрел пустым взглядом на Олли, но ничего не сказал. Ждал. Олли видел это в его глазах. Ожидание. И быть может надежду. Внезапно вся заготовленная речь вылетела у него из головы. — Ты… — начал Олли. Запнулся, кашлянул, растягивая время. А затем сразу жалобно как-то, с обидой: — Почему ты ничего не говорил? О своих… пристрастиях? Я не знал… Даже подумать не мог… — он запнулся и больше не смог выдавить из себя и слова. Марко внимательно посмотрел в ответ. Олли он сейчас напоминал настороженно принюхивающегося зверя. На его законной территории появилось что-то новое и неизведанное, и нужно решить, как к этому относиться. Может вообще лучше предупредительно воткнуть в это «что-то» когти поглубже, а потом уже исследовать? — Ну вот, ты узнал. Что думаешь? Это был важный вопрос. Самый важный. И Олли нужно было не оплошать, если он хотел во всем разобраться, разложить все по полочкам и остаться вместе с Марко. Но слова покинули его рот быстрее, чем мозг среагировал со своими правильными, рассудительными мыслями: — Это ненормально… Марко дернулся. Едва заметно, но Олли все же увидел. Стало страшно. Хотелось кинуться к Марко, обнять его, сказать, что все будет хорошо, что все и есть хорошо, но Олли почему-то не смог этого сделать и так и остался столбом торчать в дверном проёме. — Поэтому и не говорил, — Марко прикрыл глаза, слабо, грустно улыбнулся. — Вот поэтому и не говорил… — уже гораздо тише и без улыбки добавил он, чуть погодя. — Для тебя это ненормально. А я не могу без этого, — пылающий взгляд, какой-то вызов в лице, в движениях рук — Олли ещё никогда не видел Марко таким. Таким, будто тот знал о неминуемой своей гибели, но все равно кидался на штыки просто потому, что иного пути нет. — Мне это нравится, понимаешь? Мне это нужно… — запал его короткой речи иссяк, и Марко вновь опустил плечи, спрятал лицо в коленях, больше ничего не говоря. Олли молчал и чувствовал, как непонимание засасывает его в серую, безжизненную пропасть. Все привычное рушилось у него прямо на глазах. Неужели все закончится именно так?.. — Если хочешь — сделаем вид, что ничего не было, — глухо пробормотал Марко. Шмыгнул, кинул быстрый настороженный взгляд из-под бровей — обиженный, насупившийся ребенок. В груди вспыхнуло раздражение — Олли сам этого не ожидал. И слова посыпались, будто град. — Сделаем вид, что ничего не было? Серьезно? Просто забудем? — он задыхался от эмоций, смотрел так возмущенно, пока спина Марко становилась все более напряженной, а голова вжималась в плечи. — Ты блять душил себя, Марко! Ты сознательно подвергал свою жизнь риску — и ради чего? Подрочить с огоньком? Следовало замолчать, остановиться, не причинять Марко боли злыми словами, но Олли тоже нервничал, тоже был на взводе, и напряжение нашло выход в злости и крике. — Это ненормально, это просто блять ненормально, понимаешь? Так не делают здоровые, адекватные люди! Никто не душит себя ради забавы! Никто! Себя! Не душит! Вообще! Он хотел орать ещё и ещё, выпускать пар, но осекся, когда услышал тихий, но твердый голос: — Я душу. Я, Олли. Я — ненормальный? Олли почувствовал, как этот взгляд вынимает из него душу. У него было вполне однозначное мнение, но сказать такое Марко… Он не мог этого сделать. Слова просто стопорились в горле. Ненормальный, больной… Внезапно все то напряжение, что Олли выплескивал из себя вместе с криком, вернулась в троекратном размере, и на душе стало гадко. — Марко… Я просто переживаю за тебя, понимаешь? Это опасно. Твои игры опасны. И я запрещаю тебе повторять это. Слышишь? Запрещаю! Я не хочу, чтобы с тобой случилось непоправимое, не хочу, чтобы ты причинял себе вред! Он и правда перепугался за Марко, поэтому металл в голосе не был игрой и появился сам собой — даже не пришлось напрягаться. Вот только Марко явно не оценил. Зло сощурившись, он искривил губы, смотря на Олли при этом с таким презрением, что тот отшатнулся, шокированный этим холодным взглядом. Ещё никогда он не видел у любовника таких глаз. Отрешенных, ледяных и полных отвращения. Страшных и чужих. Резко поднявшись на ноги, Марко быстрым шагом приблизился к Олли и буквально выплюнул в лицо: — Ты? Мне? Приказываешь? А что, я твоя собачка, а ты мой хозяин, чтобы ты мог что-то мне так категорично запрещать? Он был рядом. В одном белье, взбешенный, горячий, родной и необходимый Марко — нужно было только поймать и пленить это прекрасное видение. Не задумываясь, Олли протянул руку, желая коснуться Марко, успокоить его, попытаться все объяснить. Но тот не дался. Оттолкнул тянущуюся к нему ладонь, гневно оскалился и совершенно неожиданно вернулся обратно к кровати. Только когда любовник схватил свою подушку, Олли понял, что тот собирается сделать. — Нет, пожалуйста, постой, прости, давай все спокойно обсудим… — запричитал Олли, беззащитно выставляя ладони и желая остановить Марко всем сердцем. Он не знал, не понимал, что происходит, чувствовал растерянность, но ясно ощущал, что если Марко уйдет сейчас — ничего уже не вернуть. — Нечего обсуждать, — гневно дышащий любовник остановился на мгновение, чтобы прошипеть это Олли в лицо. — Я больной — ты сам сказал. Да только ты все равно никто, чтобы приказывать мне, что делать. Прочь с дороги. Пошел ты. Пихнув Олли плечом напоследок, Марко вышел из спальни и направился в сторону гостиной, очевидно, оставляя любовника сегодня спать в одиночестве. Вздохнув, Олли запустил пальцы в волосы, утомленно выдыхая. Это была их первая такая крупная ссора, и он не знал, как себя вести и что делать. А на следующее утро Марко в квартире уже не было.