Амбивалентность

Все чаще Ирине казалось, что все, происходящее вокруг — бесконечный тягучий сон. Кошмарный сон, от которого никак не удается проснуться… По отделу то и дело шныряли какие-то проверяющие, прокурорские, фээсбэшники, что-то вынюхивали, совались в дела, о которых им лучше было вообще не знать — изображали бурную деятельность. Впрочем, в других отделах ситуация складывалась не лучше — нападения на сотрудников полиции, случавшиеся с завидной регулярностью, имели, что называется, общественный резонанс, причем очень нехилый. Измайлова, как-то в недобрый час решившая заглянуть в интернет, очень долго и бурно возмущалась — абсолютное большинство простых граждан никакого сочувствия к полицейским не проявляли, самые мягкие комментарии сводились к мысли, что «так этим оборотням и надо», а более агрессивно настроенные обыватели и вовсе высказывались в том духе, что и сами бы с радостью вступили в «Общество «Антиполицай», как окрестили этих деятелей в народе.       — Ну что за люди! — кипела Измайлова, сердито потрясая смартфоном. — Ведь как что случится — к нам бегут, скандалят, требуют помощи, справедливости, и потом даже спасибо не скажут, но при этом любого мента, чуть что, готовы на части разорвать просто из-за того, что он в форме! Борцы с системой, мать их!       — Ну а что ты хотела, Лен? — вздохнула Ирина, откидываясь в кресле. — Ну не любят у нас ментов, что тут поделаешь? И пнуть при удобном случае никогда не откажутся, хоть в прямом, хоть в переносном смысле…       — Да я б вообще запретила полиции помогать тем, кто подстрекает народ против нас! — не успокаивалась Лена. — Вот все эти диванные бойцы… если такой приходит в отдел с заявлением, чтоб дежурный его сразу у входа разворачивал, мол, раз вы, гражданин, выступаете за истребление полиции, то сами свои проблемы и решайте, плохие менты-оборотни вам помогать не будут.       — Ага, — иронично подхватила полковник, — а тем, кто врачей ругает, пусть доктора в медицинской помощи отказывают, типа, лечитесь сами, нечего тут шастать… Измайлова вдруг хитро прищурилась, как-то быстро теряя воинственный настрой.       — Кстати, о докторах, — протянула лукаво. — Что там твой личный лечащий врач? Как у вас вообще? Мне казалось, что у вас там потихоньку дело идет к предложению руки, сердца и прочих жизненно важных органов… Полковник замерла, затем торопливо отвела взгляд, словно пойманная с поличным.       — Нет никакого предложения, — бросила резко. — У нас все. В смысле, совсем все. — Видя, что Измайлова собирается что-то спросить, властным жестом остановила невысказанный вопрос. — И давай не будем об этом.       — Как хочешь, — пробубнила майор, кажется, несколько обидевшись. Поднялась и собрала со стола бумажки, которые приносила на подпись начальнице. — Пойду я работать… Ирина только кивнула, рассеянно крутя в пальцах ручку. Вопрос Измайловой, заставший врасплох, напомнил не только и не столько об Андрее, сколько о том… о том, что случилось тогда в ресторане — безумное, ненормальное, нездоровое… Случилось — и неожиданно получило столь же необъяснимое продолжение… Порой Ирина думала, что ей это все почудилось, что это все игра больного воображения — учитывая то, что происходило и происходит, немудрено и с катушек слететь. Ткачев все также работал в отделе, все также старался не пересекаться с ней по служебным вопросам, все также мрачно отворачивался в коридорах и разговаривал сквозь зубы… Но все это днем. А ведь были еще и ночи. Ночи, когда им приходилось оставаться в замкнутом пространстве вдвоем — когда он подвозил ее до дома или оставался на дежурство в отделе и приходил к ней доложить о каком-нибудь происшествии… И что происходило потом, Ира так и не могла объяснить, проанализировать, найти этому какое-то логическое обоснование. Просто случайный взгляд, неловкая пауза, охриплость в напряженно-сдавленном голосе — и неконтролируемый взрыв, уничтожающий все на своем пути. Отчаянно-горькое сумасшествие, исступленная ярость и боль — его невыносимая боль, которую они разделяли на двоих и которая совсем ненадолго помогала ей ощутить себя способной чувствовать, настоящей, живой. Живой — всему вопреки… И остановить это оказалось выше всех ее сил. Выше ее сил оказалось остаться одной — сейчас, когда мир вокруг словно сошел с ума, и неизвестно, настанет ли для тебя завтрашний день. И только Паша, ее Паша, все равно рядом — даже бесконечно чужой и далекий, но рядом. Парадокс… Парадокс, помогающий ей удержаться на плаву — потому что среди всего этого хаоса должно быть хоть что-то незыблемое, надежное, неизменное. Последний оплот. Господи, какой пафос!       — Ирина Сергеевна, можно? — На пороге показался Исаев — небритый, будто почерневший и постаревший, кажется, на полжизни. От нехорошего предчувствия сжалось сердце.       — Конечно, Дим, заходи. Что-то случилось?       — Случилось. Исаев медленно прошел внутрь, остановился у стола для совещаний, но садиться не стал — хотя было видно, что едва держится на ногах.       — Случилось. Олег умер в больнице.