Скрипка

John Williams – Музыка к кинофильму "Список Шиндлера"       – Почему ты решил уйти, Джехван?       Лёгкий ночной ветерок слегка трепетал полупрозрачные занавески, сквозь которые на большую кровать падал свет полной луны. Совсем одинокой. Ни единого облачка. Молодой принц, уже с закатом приоткрывая окно, отметил, что такого чистого неба не было давно. Да только не знал он тогда, как будет холодно луне, заливающей своими слезами тонкие черты лица лежащей рядом с ним девушки.       – Ушёл… Да если бы дворцовые были честны сами с собой и с теми, рядом с кем они строят высокие башни своих непокорных образов, меня бы выставили как грязного и никому ненужного щенка уже в первый день после произошедшего. И я бы был им благодарен за такую искренность. Но разве может король, самый уважаемый человек в стране, вдруг взять и выгнать из дома собственного сына, лишив любой возможности вернуться? Куда лучше было создать все условия, чтобы сын, совершенно обезумевший, ушёл сам. И всё. Взятки гладки. «Траур» по потерянному принцу и бал в честь дня рождения Его Величества спустя пару дней после «трагедии»…       Пара голубых глаз пронзала молодого мужчину насквозь. Несмотря на полуночный мрак, он видел в них своё отражение. Видел, а в памяти воскрешались самые страшные дни его жизни, которые он так старательно пытался вычеркнуть, но они снова и снова появлялись перед ним.       – Ты помнишь его?       По телу пробежал холодок, когда её голос дрогнул и сорвался в едва уловимый шёпот, как в бездну.       – Если бы мог забыть. Ты знаешь, охота была такой обыденностью, что я совершенно не сумел предположить, каким кошмаром закончится этот день и насколько он перевернёт мою жизнь. Ах, если бы я мог забыть, любимая… Если бы я мог. Эти глаза и страшное рычание прямо возле своего уха до сих пор чудится мне во снах и заставляет просыпаться в холодном поту. Я отбился от всех, выслеживая добычу. Лошадь была привязана неподалёку. Сумерки уже ложились на осенний лес, поэтому шорох листвы я принял за усилившийся ветер, не придав этому никакого значения. В тот момент я буквально смотрел добыче в глаза, но не заметил, как сам попал на мушку. Всё произошло молниеносно, душа моя. Он резко развернул меня, ослепляя диким оскалом и сверлящим взглядом, моментально впиваясь в мою шею. Тогда я думал, что за всю жизнь мне не было так больно. И это было правдой: словно тысячей ножей одновременно пронзили всё тело, сердце разогнали до тысячи ударов, а крик срывался с уст сам, без моей воли. Я чувствовал, как силы покидают меня, как жизненная энергия начинает наполнять другое существо, что так бесцеремонно вторглось как в мою жизнь, так и в тело, которое мне уже не принадлежало. Принадлежало оно одной только судьбе, которая распорядилась не в мою пользу. Лучше бы меня не стало тогда. Лучше бы я позволил ему забрать у меня всё, что есть. Но кто знал…       – Тебе было страшно?       – Нет. Всё, что я ощущал после – голод. Сжигающий изнутри и неконтролируемый. Я не испытывал ни страха, ни жалости, ни сострадания. Только голод. Мне было всё равно, что я играл роль местного развлечения. Вот как можно было додуматься посадить меня в клетку и везти по улице, демонстрируя зевакам, словно обезьянку. Пугая мною детей, которые совсем недавно, видя меня на улице, торопились обнять и угостить краюхой свежеиспечённого матерью хлеба. Они боялись меня. Все боялись. Пока я не вырвался на свободу. После этого город погрузился не в страх, а в массовую панику. Заперли все дома, закрыли окна на засовы… За мою поимку обещали вознаграждение. Но я пришёл сам. После того, как ты открыла мне дверь…       Я молил отца убить меня. Я плакал перед ним, стоя на коленях и рассказывая о произошедшем. Я вернулся, как только голод утих. Тот, что был раньше. Вернулись все чувства, но, что самое страшное, – совесть… Она не даёт мне покоя с того самого дня. Мне, вероятно, никогда не хватит слабости наложить на себя руки. Я не позволю себе этого, ведь это мой крест, моё бремя, тяжесть которого я должен пронести через всю жизнь, через каждую минуту. Выстрадать каждый миг, проведённый в сладостном удовольствии насыщения. Я ушёл. Конечно, это небольшое семейное поместье – далеко не тюрьма и не темница, но то, в какую тьму погружено моё сердце, делает это место самым страшным для меня. Есть ещё одна причина…       Девушка смотрела на любимого глазами, полными слёз и каким-то детским любопытством.       – Но, дорогая, позволь мне насладиться тобой… Буквально на несколько минут.       Сомкнув очи, она обнажила перед ним длинную шею, к которой он тут же припал губами, осыпая её страстными поцелуями. Каждый миллиметр тонкой, почти прозрачной кожи пылал как от ожога, когда его пухлые губы пробегались по ней. Он собирал вкуснейший нектар с её губ, ощущая, как крепко она обнимает его, хватаясь за мужские плечи, словно за крохотный плот, оставшийся в открытом океане после страшного кораблекрушения.       – Почему ещё ты боишься быть здесь?       Слова смешивались со стоном… Дыхание перестало быть ровным, сменившись на беглое, прерывистое.       – Одиночество.       11 букв, ставшие началом конца. 11 шагов он отсчитал, прежде чем столкнуться с ней лицом к лицу в тот день. И – темнота. Чернь, заполнившая всё. Он проклинал себя и молил Бога забрать хоть часть этих воспоминаний, чтобы облегчить его страдания. Но они опять и опять возникали. Его рёв. В лицо той единственной, кто, не взирая на запреты, отворила ему дверь. Кровь, струящаяся по тонкой шее и заливающая пол. Она не просила о помощи. Лишь посмотрела на него печально, не успев закрыть глаза. Он видел перед собой только тёплые алые потоки, что для него были слаще любого вина. Он собирал последние соки с её тела, с пола, как настоящее животное, не в силах остановиться. А она лежала, словно тряпичная кукла, разорванная и пустая, с отсутствующим взглядом и невысказанной печалью. Она очень любила его.       – Придя в себя, я не поверил своим глазам. Ущипнул себя несколько раз, и только коснувшись твоей ледяной как мрамор руки, всё осознал. Я был весь пропитан тобой и ненавистью к самому себе. Я плакал, любимая. Ты играла на скрипке, прежде чем встретить меня. Я забрал твою скрипку. Я забрал у тебя всё, что было. Но желание сохранить хоть что-то, связанное с тобой, было сильнее всего. Я прижимал тебя, совсем холодную, к себе. Целовал твои посиневшие губы. Я выпил твою любовь до самого дна. Без остатка. Я воспользовался твоими чувствами, чтобы продлить своё никчёмное существование. Я не человек… Не человек больше. Я умер уже тогда, когда тебя не стало. ***       Джехван сжимал в руках изящную скрипку, наполняя пустую комнату переливами. По его щекам струились слёзы. Эту мелодию он играл, когда ждал встречи с ней. И она приходила. Каждый раз, как верная слуга, она робко стучалась в его дверь и тихой поступью приближалась к нему, затягивая в долгожданные объятья.       Но сколько бы теперь ни плакала скрипка, сколько бы ни звала, ни причитала, дверь его искалеченного сердца больше никогда не откроется.