Долг неба

Солнце пекло в зените, словно стремилось расплавить бетонные возвышения отелей. Стоя под тугими струями воды, вымывая песок из волос после игр в море, Савада думал. После разговора с Реохеем, напряжение между ними спало. Должно было. Юноша вздохнул. Ему не нужно было оборачиваться, чтобы знать… что за ним стоит другой человек. И все же он повернулся, приоткрыв закрытые в момент, когда смывались мыло, глаза. - Кёя. Мужчина утвердительно хмыкнул. А затем, не дожидаясь формального разрешения, перешагнул борт душевой, вставая сразу в плотную, нарушив все личные и мнимые границы. - Кёя… - шутливо-устало протянул Тсунаёши, когда чужие руки коснулись боков, спины. Тело прижалось ближе. Вода обвивала их, стекая извилистыми дорожками меж ними. Хранитель облака выдохнул, куда-то в шею, уткнувшись носом, словно испуганное животное. Тсунаёши посмотрел на него. - Что-то случилось? – тихий голос был едва слышен из-за шума воды, но сказанный на самое ухо был слышен слишком отчетливо. По интимному громко. Хибари молчал, продолжая просто дышать, изредка фыркая, когда в нос со вдохом попадала вода. А затем, едва отпрянув, распрямившись, медленно поддался вперёд. Грудь слегка проскользила. Животы прижались, бёдра вжались в другие, так, что невозможно было не почувствовать как дернулась горячая, едва окрепшая, плоть. Как и мягкость целомудренно прижавшихся губ. Кёя отстранился, не разорвав их телесный контакт, смотря прямо в глаза. Выжидая. Савада задумался не на долго. Он понимал. Был невнимательным, усталым, но не дураком. Он осторожно положил ладонь на чужой живот. - Ты выносишь мне ребёнка? – эти слова, могли бы звучать словно шутка в другой ситуации. Но говорил Тсунаёши абсолютно серьезно. Он глава семьи. И как у главы семьи у него есть обязательства перед этой семьёй. Вступать в греховную связь с кем-то, с кем затем нельзя продолжить род, и воспитывать детей… При других обстоятельствах он бы опирался больше на чувства. Как Кея. Но клан Хибари не был скуден на наследников. В Вонголе же дошли до кузенов. Не кривя душой, Тсунаёши, этими словами хотел отвадить от себя, вызвать раздражение, неприязнь, брезгливость. Но вызвал лишь задумчивость на чужом лице. Кея опустил глаза на свой живот, потянувшись своей рукой. Туда, где теплел след чужой руки. Сжимая нерешительно, но твёрдо. - Если это с тобой… Тсунаёши отпрянул сам, первым отняв руку, нахмурившись. - Хватит шуток. Он не хотел сейчас поднимать эту уже давно, не первый год, начавшую назревать опухоль, что вспомнилась так некстати. Хибари не понимал шуток. Он многого из нормального не понимал. Медленно учился, стараясь не уйти далеко от семьи. Не потеряться… в пространстве. Даже привязанный небом, он все ещё облако. Кея нечитаемо посмотрел на свою руку, затем на свой плоский живот. Твердый, словно скала с выточкой мускулов. Да, он не мягкая девушка. Не был. Не будет. Он мужчина. Который хочет, желает, чтобы его взял другой мужчина. Хватит формальностей. Савада понимает это, оборачивается к нему, закрывает в объятьях, заглаживает свою неоправданную резкость к этому телу, нежностью. Он виноват. Он не хотел. Он сожалеет. Тише, тише, маленькие ежики. Ну спрячьте свои колючки… Пальцы Тсунаёши скользят по коже, до твердых бёдер, растягивая в стороны ягодицы. Так пошло, так грязно… Так желанно. Они вновь сливаются в поцелуе. На этот раз отдающем горечью. Кёя стонет в чужой рот, выгибаясь. Его голос отдается в горле Савады дрожью. Палец касается шёлковых, плотно сжатых мышц. Это вызывает новый стон, мягче, нежнее, предыдущего. Лопатки вжимаются в стену. Мрамор теплый, и гладкий, а ещё влажный, как воздух вокруг. Они разрывают поцелуй, чтобы вдохнуть. Тсунаёши водит пальцами по чужому естеству, бедрами притираясь вперёд, словно жадный любовник, дорвавшийся до возлюбленного. Всего лишь небо, желающее зацеловать вину. Он спускается ниже, по груди, животу, прикусывая ямку пупка, почти становясь на колени, когда его резко вздергивают за плечи. Серые глаза блестят нетерпением. И его Дон понимает без слов. Масло алое лежит недалеко. Жирное, густое, приятно пахнущее… Кея впивается ногтями в чужие плечи, прижимаясь тесней, когда первый палец дразняще наполняет его. Так знакомо. Так… сладко. Сам он никогда не мог достать так глубоко. А использовать что-то для этого ниже его достоинства. Приторное чувство принадлежности наполняет его, скользкие движения трущие внутри, щекоткой отдают в кончик члена. Они быстро становятся невыносимы. И он кусает. Чтобы заглушить собственный пристыженный стон. Зажмуривается так, словно ему очень больно. Когда на деле… просто невыносимо хорошо. Вода стекает меж тел. И это щекочущее чувство дразнит его. Он рыдает когда растяжение становится сильнее, всхлипывает, вздрагивает. Это было ему так нужно! Так нужно! Родной запах бьёт в ноздри. Его не смыть водой. Не вытравить мылом. Запах кожи. Запах его неба. Запах Тсунаёши. Он хочет его. Внутри, снаружи. На себе, в себе... Всё путается, мешается. Перед глазами плывет. Его держат крепко. Он нужен. Он облако, что принадлежит этому небу. Это небо его не отдаст. Он кончает оглушительно. Сжавшись всем телом. Сжав другое своим. Выплескивая горячие белые капли на чужой живот. Через нос выдыхая. Пальцы медленно, мягко выскальзывают. Оставляя зудящую, скользкую пустоту. Тсунаёши отстраняется от него. Это ощущается потерей. Словно ожог замотанный скотчем. Пожалуйста, стойте, он не может! Кея смотрит на кровь, чувствуя что-то смутно напоминающее укол вины. Поднимая взгляд выше, не смея подобрать слова, которые нужны, чтобы… застрять в глотке. Взгляд Савады… голодный.