Then bow your head in the house of God And little girl, who do you think you are? [1]
Не заставляй меня притворяться, Мёрдок. Я не умею молиться. Джессика сидела на жёсткой деревянной скамье, позади псевдо родственников Мэтта и глядела на охапки красных гвоздик и белых роз, возложенных на матерчатый настил поверх пустого и, как обычно, закрытого гроба. Джессика не знала, будь там его тело — поверила бы она, наконец, по-настоящему в его смерть? Гроб был благородного, василькового цвета и действительно мог бы навевать умиротворяющие мысли о цветочных полях или о спокойной глади воды, но ткань была слишком плохой — и смотрелась до смешного дёшево — с мелкими, кривыми рюшами по краям, как на каком-то самодельном торте. Джессика в который раз спрашивала себя, неужели его друзья не могли найти получше? Она знала, что ей не стоило приходить. Джессика была последним человеком, которому стоит посещать храм. Неверующей алкоголичке-убийце уж точно не быть прощённой и благословлённой. Странно ещё, как её громом не поразило. Священник монотонно служил отпевальную мессу — она не понимала ни слова и, возможно, была этому даже рада. Так хотя бы не было нужды вникать в смысл. Хористы заунывно и незаученно, сбиваясь, пели псалмы, а Джессика не могла избавиться от мысли, что единственное, чего хочет, так это чтобы они поскорее заткнулись. Песнопения были какими-то неправильными, неподходящими. Она не была знатоком, но была уверена, что он достоин лучшего. Он достоин тишины. Усмехнувшись о том, что Мёрдок получил безмолвие в подарок за покупку жизни этого города, как на распродаже, и обрёл спокойствие где-то под пыльными осколками здания, обрушившегося на него всем своим престарелым телом, врезался костями, придавил руками-камнями, Джессика по привычке потянулась за пазуху в поисках бутылки. Но её пальцы не соприкоснулись с холодным стеклом, а лишь проскользили по едва тёплой подкладке куртки. Чёрт. Джессика позволила себе богохульствовать, ведь она даже не пропустила ни одного стаканчика с самого утра. Ты мог бы гордиться мной, слышишь? Джонс уже в десятый раз успела пожалеть о том, что не выпила пару бокалов, прежде чем поучаствовать в этом католическом фарсе под названием заупокойная служба — будто Богу есть дело до пустого гроба и пропавшего адвоката — дьявола Адской Кухни в одном лице, будто ему есть дело, как он погиб. Джессику в этом храме изводило всё. Её бесили довольно громкие всхлипывания Карен, сидевшей впереди неё — на правах типа девушки. Экс — девушки вообще-то. Но всё же близкой и заслужившей право сидеть на первой скамье. Джонс не завидовала, но просто хотела бы, чтобы эта девчонка испарилась и не нарушала тишину, наполненную лишь тихой медленной, хоть и абсолютно неуместной литургией. Карен не унималась. Свеча то и дело дрожала в её руке, того и гляди готовая поджечь рукав её чёрной блузы. Джессике хотелось взять её за шкирку и выкинуть вон. Сама она крепко сжимала свечу, опасаясь её сломать. И усердно боролась с дрожью, внезапно появившейся после слов проповедника о вере и прощении, о том, что умерший всё ещё с ними, что он видит их и будет находиться в нашем мире ещё некоторое время, пока не обретёт покой. Появись же, если ты здесь. Голос дрожал даже в собственной голове. Она не верила в призраков, но возможное присутствие духов умерших в храме немного нервировало. Смотрящий на неё невидимый Мэтт Мёрдок не входил в топ лучших событий недели. Интересно, после смерти зрение возвращается к слепцам? Было бы неплохо. Джессика не рассчитывала, что будет так волноваться. Мэттью был ей никем, лишней занозой под кожей, почти её совестью. Но не больше. Так ведь? Джессика не любила анализировать, и собственные чувства для неё порой оказывались непонятыми на грани со словом «совсем». Единственное, в чём она была уверена, так это в том, что хотела бы, чтобы он был жив — и чтобы вокруг никого больше не было. Желательно никогда. Чёртов Мэтт Мёрдок. На твои похороны пришло больше людей, чем вместит моя квартира. К нему и вправду пришли многие: Фогги, Карен, Клэр, Дэнни, Коллин, Люк, мужчина, что сдавал ему квартиру в аренду, официант из его любимого ресторана, водитель автобуса, на котором он обычно добирался до работы, владелец студии бокса, все, кто так или иначе был знаком с его отцом, те, кого Мэтт спас от тюрьмы, однокурсники из колледжа, служители его церкви… Несмотря на таинственную смерть, весть о его гибели разнеслась по проводам, словно разряд тока. Джессика не знала, как к этому относиться. Тебя любят, Мёрдок. На её похороны пришла бы одна Триш. И, возможно, её сердобольная мамаша, желающая сделать шоу из всего чего угодно. Как же. Погибла бы супергероиня, лучшая подруга её дочери, и почти родная дочь Дороти Уокер. Сенсация. Побольше репортёров и камер, поменьше истины и чувств. Джессика скептически полагала, что к смерти Мэтта все, наоборот, отнеслись как к должному: когда-то это должно было случиться. Он был одиноким слепым инвалидом. Для тех, кто не знал, что он — единственный страж этого города. У него должны были быть проблемы со здоровьем. Всем, разумеется, очень жаль. Возможно, они лишь притворяются. Иногда людям необходимо показать своё вмешательство, своё участие в чём-то важном: будь то бунт или похороны. Им кажется, что так они воздадут дань своей гордыне и предстанут перед остальными этакими сочувствующими, наполненными человечность гражданами, отдающими свой эфемерный долг еле знакомому парню. Лицемерие. Оно следует за нами по пятам, да, Мэттью? Всю жизнь. Эти неправдоподобные сочувствующие взгляды, эти поглаживания по руке, эта мнимая забота и участие, до которого никому нет дела. Джессика думала, что эти люди, выйдя из церкви, тут же забудут про него, как про утренний стакан выпитого по инерции кофе. Было и прошло. Они будут жить своими жизнями, продолжая прожигать каждый день и разрушать мир до основания. А он будет один, в очередной темноте, не вспыхивающей даже алыми языками света. Сироты, вот кто мы, Мэттью. Джессика подумала, что ощущает себя таковой и вправду всю жизнь. Жизнь до аварии словно и не её вовсе — слишком невозможный, бредовый сон. Даже лица родителей уже не фокусируются, расплываясь каплями на лобовом стекле. Интересно, Мёрдок многое помнит о своём отце? И встретились ли они уже где-то там, за пределами понимания? Ибо прах ты и во прах возвратишься.[2] И откуда только в ней столько церковных знаний?! Мэтт никогда не навязывал ей веру. Он молча молился, а о Боге говорил редко — уважал её скептическое отношение, недоверие, отсутствие необходимости уповать на высший промысел и кого-то там, кто управляет её дрянной судьбой. Однажды он процитировал ей одну из фраз его преподавательницы из колледжа: — Бог-то есть, но он не в церкви. — Ты тоже так думаешь? — спросила тогда Джесс, бесстрашно заглядывая в его лицо, чтобы на раз прочитать возможную ложь. — Да. Выходя из церкви или входя в неё я не чувствую себя иначе, потому что Он — везде, а главное — в сердце. Здание ни при чём. Джесс помнит, как он мягко повёл плечами, словно изрёк нечто не подразумевающее спор. И Джессика промолчала, хоть её сердце и рвалось сказать ему: Что делать, если его нет в сердце? Что если только с ним самим — Дьяволом Адской Кухни — она находит своего Бога? Что, если он и есть — единственный, в кого она может верить? Ты не мог умереть. Она закрывает глаза, сдерживая предательские слёзы, и мир окунается в чернильную тьму, а звуки становятся ярче, звонче, отражаются о купол и стены, барельефы и фрески. Джессика слышит, как хористы перелистывают страницы нотной книги, как кто-то в зале тихо сморкается в платок, как где-то на улице шелестят шины машин. Так вот, как он «видел» жизнь. Джессика задыхается. Чёрт. Ты не заставишь меня плакать, Мэтт Мёрдок. Она абсолютно реально вспоминала, как они прогуливались по залитому солнцем городу, идя в здание «Мидленд Сёркл» через парк, не спеша и разговаривая на отвлечённые темы, чтобы не думать о деле и не ругаться. Джессика тогда думала, не жарко ли ему в костюме, а он чувствовал, как капельки пота скапливаются на её руках под чёрной кожаной курткой. Они никогда не вписывались в этот мир. Мэтт держал её под руку, ссылаясь на слепоту. Она знала, что он врёт, но не сопротивлялась. И с лёгкой улыбкой на лице принимала тяжесть его руки, подсознательно не желая, чтобы он её отпускал. Она помнила их объятия и то, как тыкала кулаком его в плечо за не удачную шутку про её стиль или мужланские манеры. И его улыбку, широченную и открытую, такую, какую он не дарил никому вокруг. Кроме неё. Джессика не уверена, придумала ли она всё это или чувства между ними и вправду были, начинали расти из маленького семечка с первой встречи в комнате для допросов и его отпора её саркастичных выпадов. Он не был слабаком. Это в нём ей нравилось больше всего. Ты должен вернуться, Мэттью. Джессика поджала губы, убеждаясь, что хотя бы троим людям его воскрешение пошло бы на пользу. Себя в этот список она не включает. Потому что не имеет права. Не хочет навязываться и искушать судьбу. Она просто была бы счастлива профессионально следить за ним в свободное от работы время. Он, всё — таки, Дьявол, разве ему не положено жить вечно? Джессика не уверена, что Люцифер — или как там его — так уж бессмертен, но хотела бы верить, что хоть что-то в этом мире незыблемо и стабильно. Пускай это и было бы зло. Или Мэтт Мёрдок. Возможно, у нас могло бы что-то получиться. Она не считала себя достойной, но кто когда-либо вообще может заслужить быть с кем-то? Ева и та совершила предательство. Так что говорить о Джонс, грешной по всем заповедям божьим? Смешно даже — такой праведник, как Мёрдок и рядом с ней не должен стоять. А он стоял, не стыдился, брал за руку, обнимал, гордился. Он никогда не говорил этого, но Джесика видела по его искрящимся глазам, когда он бывал счастлив — и с радостью подмечала, что эти моменты он разделял с ней. Вот так просто. Я скучаю, Мэтт. Джессика знала, что он не ответит, поэтому не задавала вопросов. Она твердила себе, что ему нужна тишина. И покой, из которого он может возродиться пылающим фениксом на одном из рассветов июльского дня. И просто продолжала по-своему молиться, хоть и не тем богам.I have never believed, and you know, But I'm gonna pray [3]