На Морзе

— Можно лечь тебе на колени? — сонно обращаюсь к Кате и закрываю глаза. — А может лучше сесть на лицо? — ехидно начинает подруга, опасливо отзывая желание побыть в горизонтальном положении хоть немного.       Катя всё это время безучастно вертела книгу господина А.А. Аронского, набить лицо которому я мечтаю ещё с лекции Тимофеева — старого деда-преподавателя со второго иностранного языка, не желающего хоть немного сбавить обороты и перестать так отчаянно пытаться донести до нас важность чёртового французского языка.       Я почти не спала. Пять часов сна — не сон. А всё почему? Потому что даже уснуть нормально не могу, не доведя начатое криптографическое дело до конца. Так и просидела до утра с этой чёртовой зашифрованной запиской, глухо утопая в бесконечных комбинациях, цифрах, буквах, цифрах, буквах, комбинациях, как умалишенная. Глаза за ночь превратились в мраморную работу римского скульптора и сомкнуть их было той ещё мучительной пыткой: ещё чуть-чуть и мне придётся самостоятельно, руками, их закрывать и открывать, как будто и не мои глаза вовсе. Одно радовало — последняя пара. Надеюсь, Аронский увидит мою неспособность к умению думать и с легкостью на сердце отпустит домой баиньки, предварительно заботливо нацепив мне на голову синюю кепку с надписью «Be patient I have autism». — То, что ты ночью не спала, — вдруг безынтересно начинает Катя, — и разгадывала его шифры… дало хоть какой-то результат? — Нет, — жалобно простонала и вытерла глаза, норовившие пустить несколько одиноких слёз. И как-то плевать на то, что я, скорее всего, смешала эти самые слёзы с тушью и превратила всё в черную кашу. — Я столько, блять, слов перепробовала, столько раз возвращалась в начало и решала всё заново, но вообще ничего не вышло! — Так, тихо, — Катя не фанат успокаивать, но меня почему-то утешает в любой ситуации. — Попроси у него ещё один день. Мне кажется, он всё поймёт и не будет злиться или издеваться. — «Шифр не сложный, сама разберешься», — с театральным изяществом, повторяю слова Аронского. — Какой же он мудак, а. Ничего он не поймёт, за три секунды при мне решит этот шифр и скажет, что возлагал на меня большие надежды, которые я, видишь ли, не оправдала, — насупившись и фыркнув это Кате, а не Аронскому, медленно и тихо сползаю под парту на деревянном стуле, обиженно сложив руки на груди. — Надменный он очень. Ну ещё бы: был бы у меня ключ — я ему и библию на шифр Виженера перевела.       Катю разговоры о шифрах приводят в непроглядное уныние и истощающую тоску, поэтому я оперативно замолкаю, несмотря на то, что поныть о своём звёздном фиаско очень и очень хочется. Настолько, что я скоро начну в голове рисовать миловидные сцены, где вальяжно заваливаюсь на кафедру проклятой лингвистики, с презрением смотрю на Аронского и, как в чёрно-белых фильмах, закуриваю прямо в комнате, низким голосом говоря что-то вроде «вы мне чертовски нравились до этой ночи, мсье Аронский». И плевать, что я уже давно не курю, голос у меня далеко не низкий и истомный, как представляю в мыслях, а сам «мсье Аронский» заткнёт меня, едва я открою рот и выдохну ему такую искромётную фразу. Да и в таком виде я никак не похожу на загадочную светскую мадам в пышных чёрных мехах. Скорее на умирающую гламурную панду с блестящими сине-фиолетовыми пятнами под глазами. Мозг медленно отключается, чего я вообще ожидаю от себя в таком состоянии?       Дед-француз, который больше походил на итальянского фашиста, что-то слащаво рассказывал на «языке любви», причём, в прямом смысле. Он подозрительно тепло смотрит в нашу с Катей сторону, меня даже немного подташнивать начало. Учитывая, что я с ним почти не контактирую, смотрит он на Катю. И точно не в глаза. Заметила похотливые взгляды препода, к слову, не только я. — Дайте название своему первому сексу, — поворачивается и истошно протягивает Мира, смотрит с намёком сначала на Катю, а потом в мою сторону, — если он у вас был, конечно.       Вверх моего ответа — это раздражительно закатить глаза, пока они снова не превратились в камень. И за эту краткую мили-секунду я даже успела немного поспать, вау. Так приятно с закрытыми глазами — всё чёрное и неподвижное. — Я бы свой назвала «хорошо, что по-пьяни», — продолжает задорно Мира. — Катя? — Дайте подумать, — пожимает плечами и задумавшись, отвечает. — Пусть будет «одиннадцать минут», — она проводит аналогию с книгой Коэльо или сетует на то, что ей не хватило? Ух, как интересно, потом ещё об этом спрошу. — А у тебя, Алиск?       Я тяжело вздыхаю, не желая вспоминать своего бывшего возлюбленного парня. — Не знаю, — грустно или устало отвечаю я, уставившись в пустоту перед собой. — В какой-то момент стало настолько уныло, что я думала взять телефон и почитать ленту. Видимо, у меня иммунитет ко всем видам удовольствия. — Нет, — по спине успокаивающе погладили, — просто Игорь был не самым удачным твоим выбором. — А кто такой Игорь? — встревает между утешением Кати и моим нытьём Мира, окончательно к нам поворачиваясь. — Парень мой. — Бывший, — добавляет подруга.       Ой как не хочется продолжать дальше, уведомляя об этом Катю на языке Морзе. Учитывая, что все этих долгих тридцать секунд мы молчим — выглядит как шизофреническая игра в гляделки между двумя невротиками-психами. Но пока ещё никто не догадался, а это, безусловно, поощряет и располагает. Хоть я и пообещала Аронскому, что делать так не буду — держать слово у меня вряд ли получится. Да и как он узнает? Разве что сам заметит, но я не до такой степени деградировала, чтобы использовать шифры на его же парах. — А чего расстались? — Мире в какой-то момент надоело смотреть на наше «ментальное» общение и она всеми силами попыталась вернуть разговор к истокам. — Он нашёл другую девушку, — меланхолично пожала плечами и посмотрела на настенные часы. Ещё чуть-чуть. — А когда это было? — На выпускном, — встряла Катя, — этот мудак в самую последнюю неделю решил с девкой из параллели танцевать. — Катя, блять, — прошипела, взывая заткнуться. — Не, ну, а чё он, — буркнула подруга в ответ. — Ох, Алиск, жаль мы в разных школах учились. Я бы ему так в лицо заехала.       Ну, учитывая, что Игорь мне ещё тогда нравился, я бы после такого акта агрессии сама заехала бы в лицо Кате. И мне за это очень стыдно сейчас.       Каким бы плохим человеком он не был — я сама виновата в том, что Игорь нашёл девушку получше. Ну даже если бы не нашёл — в том, что тебя не любят нет вины другого человека. И как бы плохо мне не было тогда, на выпускном, когда все танцевали, а я сидела на лавочке в саду и пыталась не рыдать — сейчас я это отпустила и даже рада, что в тот момент повела себя достаточно пассивно и флегматично, не выставляя конфликт перед учителями и своими одноклассниками. Катя считает, что это неправильно, но меня такая безынициативность редко подводила. — Всё, можете идти, — преподаватель посмотрел на часы, увидел, что до конца пары ещё злополучных пять минут и сдался, как и подобает истинному французу. — Васильева, подойди ко мне.       Видимо, назревает что-то страшное для Кати, хоть и не скажешь по её лицу. Обычное какое-то, фу, будто они не второй иностранный обсуждать будут, а какие игрушки в БДСМ-практике приемлемо использовать. Похоже, кое-кого действительно пленил стиль Катьки надевать под белые футболки чёрный лифан. Ещё бы не пленил — отличительная черта французских куртизанок.       Все возрадовались, а я завыла ещё громче, забирая книгу Аронского у Кати, пока та ещё окончательно не ушла во власть воистину древнего деда. Достала из сумки три полностью изуродованных моим почерком листа, жутко мятых, где-то даже надорванных. Страшно представлять, как вот это непотребство я должна ему отдавать, но потом вспоминаю, как выгляжу сама, и мне становится чуточку легче. — Ты куда? — за мной увязалась Мира, помогая разобраться со всем тем хламом, который я просто подхватила на руки и понесла. — Ой, а это что?       Интересно, а стоит ли отвечать ещё на первый вопрос? — Домашнее задание по английскому, — распределив телефон в карман плаща, тетради в сумку, а книгу под руку, принялась отбирать листы у Миры с действительно домашним заданием, но не по английскому. — Странное какое-то. — Просто Аронский очень ебанутый, — а вот и новая жертва для моих жалоб подъехала. Знакомься, недовольное подсознание — это Мира. — И фамилия, как имя лошади. — А по мне так нормальная, — вот поэтому я тусуюсь по большей части с Катей. Она бы ответила такой же тупой шуткой, дополнила её, как инь дополняет ян, как Бони дополняет Клайда, как задания Аронского дополняют желание плакать в три часа ночи. — Пойдешь на кофе?       Кофе. Как же хочется всё-таки забежать в любимую кофейню на минут пять, но этот петух с первого иностранного может прийти раньше и потом жаловаться на безответственность к работе с моей стороны. Уж лучше я перестрадаю физически, чем морально, такой вот принцип психического мазохиста. — Нет, прости, давай не сегодня, — озвучиваю уже на повороте к кафедре лингвистики, на всякий случай даже закрыв дверь.       Мира хороший человек, но очень навязчивый, неинтересный и токсичный, из-за чего общаться с ней — та ещё пытка. Собственно, поэтому она и ошивается, как отшельник, пытаясь влиться в уже сформированные компании в группе. И мы стараемся её принять из вежливости и сострадания, но для полного признания Мире не хватает открытости, с чем мы никак ей не поможем, пока она сама не захочет.       А тут пустынно, даже не ожидала. Ни единой живой души, только покачивающиеся от ветра из приоткрытого окна, листья папоротника. Даже самого Аронского ещё нет. Ещё бы, за все те суммарные десять пар, на которых мне выпал шанс оказаться, он ни разу не отпускал нас за пару минут до окончания занятий, что иногда позволяют себе другие преподаватели. Он даже на них не опаздывает, вот пёс.       И какой из всех этих столов его? Что-то мне подсказывает, что сидит он возле того самого папоротника, потому что быть в тесной близости всегда хочется со своим родственником. Вот возле него и упаду на стул. Всё-таки я в каком-то плане тоже папоротник, но умственно-отсталый, неполноценный и со сломанными веточками, если они вообще есть у папоротника.       Но выбрала я место «под солнцем» не из-за растительности, щекочащей листьями колени, а из-за усталого, немного насыщенного весеннего солнца и прохладного ветра, аккуратно развевавшего прозрачно-голубые шторы в кабинете. Тот, кто выбрал эту часть пространства как свой рабочий стол — воистину шарит в красоте окружающего нас мира. А вид из окна действительно прекрасен: деревья, освещенные солнцем дома с элементами барокко. Возможно, поэтому мне и нравится здесь учиться. Если бы у меня был такой вид из окна — я бы, может, и не жаловалась ни на что в своей жизни, как недовольная бабка. — Вайсман, ты к кому? — первым на кафедре появился второй преподаватель по… первому иностранному языку. Забавно вышло. Хвала всем богам, что этот предмет ведут два человека — Заречная и Аронский, потому что меня давно уже попёрли, если я пропускала бы все пары английского. — К Аронскому, — знаю, как преподаватели здесь не любят обращения по фамилии, но у меня для этого есть уважительная причина. Если неприязнь можно таковой назвать. — Где его стол? — За тобой, — неловко развернулась и, как мышь, переползла к столу под другим окном, но уже без полюбившегося мне папоротника. Я буду скучать по тебе, дружище.       Аккуратный. А я ждала чего-то иного? Много милых вещей вперемешку с практическими тетрадями, эссе, распечатанными статьями и даже приглашением на «Танцевальную лихорадку» — конкурс, в котором уже второй год побеждает Катька. Тоже будет танцевать или просто лицо нашей гламурной дивы на плакате понравилось? Хотя, зная мсье А.А. он ручку расписывает на этом куске бумаги.       К слову, сам Аронский не спешил на наше с ним запланированное рандеву и появился, когда я благополучно уснула на одной из его папок, под вовсе не тихий преподавательский галдёж.       И появился весьма иронично — со стаканом ароматного кофе, запах которого я учуяла даже сквозь импровизированную подушку из рук. Собственно, вот это было моим худшим решением в данной ситуации, ибо и без того мой заебанный вид превратился в ещё больше заебанный. Я, наверное, похожу сейчас на больную сову, потому что такой резкости и одновременно статичности позавидует даже самое ловкое животное.       Руками протерла глаза, совсем позабыв и про великолепные стрелки, и про тени, и про уже размазанную тушь, наверное, превратив это всё в более насыщенную косметическую лужу под глазами и размазав её прямо там. Да и плевать. Возможно, так он меня хотя бы пожалеет и отпустит домой. — Криптография или английский?       Хуептография. Боже, ещё пятнадцать минут и я превращусь в Катю. Надо сосредоточиться и сказать ему всё то, что я придумала ещё в четыре часа утра. — Хочу сдохнуть, — падая обратно на синюю папку, совсем неожиданно отвечаю я.       В плане этой фразы не было. — Значит, криптография, — Аронский надевает очки и делает глоток кофе. — Показывай свои дешифровочные таланты.       А я думала, он разговаривает только словами, существующими в русском языке. Да и боже, кофе, как же он издевается надо мной. Ещё и запах знакомый. Спасибо, что поставил его хотя бы не перед носом. И теперь мне ещё сложнее концентрироваться на его и на моих словах, потому что всё внимание на себя перетягивает этот ехидный мини-бидон с излюбленным напитком. Но, как бы я не старалась, я уже даже не помню, что он спросил или сказал. Я даже не помню, ответила ли я что-то. Чертов кофе, просто покинь мою голову, пожалуйста. Со стороны это выглядит, наверное, как борьба двух личностей, которые не могут ужиться из-за всякой бытовой хуйни, но на деле всё гораздо хуже, потому что я буквально выпадаю на несколько секунд из жизни.       И Аронский замечает мои мыслительные конвульсии, передвигает бумажный стаканчик в мою сторону, сопровождая всё это действо весьма возмутительным и укоризненным взглядом. — Бери, — мне долго ломаться не нужно, я сразу обхватываю его двумя руками и тащу к себе на колени. — Спасибо.       После этого даже не хочется называть его мудаком, вот же. Он ведь и кофе забрать обратно может после откровенных оскорблений. Спустя несколько глотков я хотя бы могу уже сфокусировать свой взгляд на его недовольном лице. — Лучше? — Аронский вопросительно косится, чуть склонив голову набок, смотрит с такой немой жалостью, которой не удостаивают даже бездомного и голодного котёнка. — Нет, — честно, устало. — Мне не лучше. И не станет мне лучше от кофе, потому что он не решит этот злоебаный шифр за меня. — Покажи. — В том-то и дело, что показывать нечего, — но листы с заданием всё же вываливаю на стол Аронскому, попутно доставая с ними виновную в моём преждевременном расстройстве книгу. — А это? — поднимаю объект своей злости, кидая его на стол громче листов с шифром. — Я не осилю компьютерный код, я от этого всего далека. Я вообще ничего не поняла из вашей книги, а пыталась. Да я даже с «домашним заданием» не справилась. Бездарность, зря вы на меня надеетесь, — выдав такую слезливую тираду, я просто застегиваю молнию на рюкзаке, решив оставить Аронского со своей заумной книгой и сложным заданием наедине. В последний момент жалобно посмотрела на стакан с кофе. — А это я заберу.       И деньги за него не отдам. Хоть какая-то плата за страдания. Я даже понять не могу, на кого злюсь — на себя или на Аронского, потому что если смотреть на сложившееся несчастье рационально и объективно — виновных нет. — Забавно то, — я разворачиваюсь, недоумевающе смотря на преподавателя. — Что злишься ты на меня, но виноватой считаешь себя, — будто прочитав мои мысли, Аронский завершает свою фразу и снова опускает взгляд на лист с домашним заданием. — У меня здесь ошибка, виноват.       И ты, блять, это с такой легкостью произносишь? Просто посмотри мне в глаза, щенок, посмотри и пойми, какую ошибку ты совершил. Ох, после столь проникновенного признания я забываю всё: и его комплименты, и искреннее желание помочь, и даже предложенный кофе. Такое просто не прощается, нет. — Я запишу ключ по-другому, — не отрывая взгляда от измятых листов, он берёт карандаш со своего стола. — Иди сюда.       А побороть желание уйти в прямо противоположную сторону от тебя, Аронский, не так то и просто, но я справляюсь. Села прямо коленями впритык, чтобы он мог слышать моё злостное пыхтение и понимать по какому охуенно-тонкому льду ходит. Столько мата от себя даже в мыслях противно слышать, но ничего с собой не могу поделать, просто не могу.       Он водит карандашом по поверхности небрежно, резко и совсем криво, но так же неспеша, в своём стиле. И когда отдает мне полностью перелопаченный листок с кодовым словом, я, стараясь не задаваться величием, сразу называю ключ.       «Ультрамарин». Надеюсь, закрою глаза и больше никогда не увижу это слово. — А ты быстро.       За ночь можно выучить намного больше, о чём я, как студент, могу авторитетно заявить. Алфавитно-числовой шифр теперь мне как родной язык. — А книга? — лист с заданием я забираю обратно, а книгу, наоборот, сую ему прямо под нос.       По взгляду можно понять, насколько ему надоело отвечать на мои слова. Но в этот раз он как-то странно улыбается, берет свою же книгу и принимается… изучать? — Видишь ли, — тихо обходит меня, вставая сзади и показывая первые страницы книги. — Я не Анатолий Аронский. Я Александр, если ты забыла.       Как. Я. Могла. Это. Пропустить. Боже, я полностью просмотрела всю книгу, почему я не заметила? Я открывала даже те страницы, которые нормальные люди обычно не читают. Анатолий Аронский тот ещё наебщик, оказывается. И всё же. Я не настолько наивна, чтобы со спокойным безразличием забить на такую удачу и больше не вспоминать о ней. Ну вот не верится мне, что нет никакой связи между автором книги и этим сычом. Непопулярная среди людей криптография и редкая фамилия — это настолько маловероятный шанс совпадения. Может, его псевдоним? Хотя, тогда какой толк оставлять свою фамилию? В любом случае — большое количество белых пятен и мне снова приходится себя контролировать, лишь бы не вставить множество неуместных «но». — Так или иначе, это тебе и не нужно сейчас, — громко захлопывает книгу и кладёт себе в выдвижной ящик в столе, наверное, уже без шансов когда-либо отдать её мне. А книга, между прочим, дорогая, Аронский. — Алиса, помимо понимания и логики в дешифровке нужен ещё и анализ. Чтобы банально знать в чём проблема — в шифре или в тебе. — Или просто давать задания без ошибок, — насупилась я, всё ещё пытаясь свалить все шишки на него. — Ну, я над этим подумаю, — продолжает ехидничать. — Если будешь не уверена в своих силах и знаниях, то тебе и правильно выполненные задания будут казаться неправильными. Вызубрить всегда легко, а вот пользоваться вызубренным материалом — задача посложнее. Я не сомневаюсь в твоих умениях кодировать и декодировать информацию, я верю и вижу, что ты в идеале знаешь популярные шифры, но я не наблюдаю гибкости в твоей работе с ними, а всё из-за недостатка практики. Поэтому я и предложил тебе помощь.       К этому моменту уже всё внимание находящихся на кафедре преподавателей переключилось на наш скромный, не относящийся к учёбе, диалог. Пора валить, о чём и намекнул Аронский, вежливо положив ладонь мне на спину и аккуратно толкая к выходу из кабинета. Чёрт, похоже, книгу своего однофамильца он мне не отдаст.       Четвёртая пара уже началась, а я даже не на полпути домой. Наоборот, я тащусь в совершенно противоположную сторону от него, почти в центр города. Университет находится не так уж и далеко от заданной точки, в пятнадцати минутах пешего шага: иногда из окон аудиторий даже видна синяя полоса моря на горизонте. Одна из причин выбора такого высшего заведения — старое, вдохновляющее здание, с чудесными видами на город, зелёными рамами окон, отличающихся от других модерновых изысков своей полуциркульной формой, аккуратными белыми колоннами, прекрасными мулюрами и множеством других архитектурных элементов. Рядом с университетом тихий парк, где мы иногда тусуемся с Катькой, а чуть дальше — то самое море. И нравится мне отслеживать эти ощущения прекрасного, но сейчас заниматься подобным мне мешает угрюмая компания мсье Аронского, предложившего обсудить начатую тему уже вне стен университета. — Нравится? — отследил мой взгляд, да? — Да, — поэтому я сразу опускаю его и почему-то смотрю себе под ноги. — Люблю эту часть города. Всё такое старое, аутентичное. Гармонично и красиво выглядит, в общем. Не то что у меня дома, — зачем я вообще рассказываю об этом? Всё из-за недостатка сна, временная искренность. — Встаешь, хочешь насладиться утренним видом из окна, а там, — наиграно, низко и надменно продолжаю, — завод и серые облака дыма из него. Класс.       Иногда кажется, что в нашем районе всегда так пасмурно только из-за этих густых дымных клубней. Если когда-нибудь смогу накопить на квартиру, то куплю её в таком же зелёном и солнечном месте, как наш университет. — Во всём можно найти что-то прекрасное, — мы завернули к тому самому парку, разделявшему центр города и университет. — А в заведомо красивых вещах отыскать его попросту проще.       Надо же, насколько понимающе и поучительно это прозвучало из уст Аронского. Будто родную кровь встретила, которая, к тому же ещё, умеет читать мысли. Хочется что-то добавить про наблюдение за окружающим миром, про пешие прогулки в шесть утра, про любовь к городскому ночному шуму, но Аронский начал первый. — Всё хотел спросить. Если тебе так нравится криптография, то почему ты поступила на лингвиста? — Завалила математику, — ответила, лишь бы отстал с вопросами о моей личной жизни. — Не верю, — категорично заявляет Аронский. — Агата настояла, — всё-таки сдалась, грузно озвучивая настоящую причину. — Ну, в то время я была морально истощена, поэтому долго бунтовать и трепыхаться не стала. Сейчас вот жалею об этом.       И, похоже, жалею об этом не только я. Да, Аронский? Моя компания для тебя ещё хуже, учитывая, с каким презрением и жалостью ты относишься ко мне на своих парах английского. Рада, что он тоже испытывает сейчас мучения. Заслужил.       Не понимаю только одного — зачем с собой потащил? Если что-то важное сказать, то давно бы уже озвучил и не страдал, слушая мои грустные истории о несбывшихся мечтах и плохих отношениях с мамкой. — Кто такая Агата? — он как-то рассеянно и незаинтересованно осведомился, будто во время моего откровения думал вообще о другом. — Мать моя. — И ты её по имени называешь? — кивнула в ответ. — Занятная история, наверное.       Я бы так не сказала. Скорее печальная или тоскливая, о которой не очень-то и хочется рассказывать, особенно своему преподавателю. — Ещё кофе не желаешь?       Замедлил шаг, проходя мимо кофейни, а мне и вовсе пришлось остановиться, чтобы не уйти вперёд.       Это моя любимая кофейня. Она небольшая, максимум на человек десять, с приятным темноватым интерьером и превосходным по вкусу кофе. А ещё она недалеко от университета, что делает её настоящей находкой для таких ленивых студентов, как Катя и я. Неожиданно для себя начинаю замечать, что вкусы у нас с Аронским довольно похожи, а это ещё больше настораживает. Когда тебе вроде не нравится человек, но у него много таких же интересов, особенностей и ценностей как у тебя — опасно и неутешительно. — С чего вдруг такая щедрость? — Чувствую себя виноватым перед тобой, — открывает дверь и с ожиданием держит её, надеясь, что я всё-таки приму этот благородный жест. — Идёшь?       Кажется, нам вдвоем будет очень и очень тесно в одной небольшой кофейне. — Хорошо.