Мосты центра и дома Юго-запада

Федя стоит на Банковском мосту, смотря на слабые синеющие волны, взлетавшие на канале Грибоедова из-за ветра. Подходит к грифону и в голове разговаривает с ним о чем-то очень важном, но не понятном даже самому Смолову, ведь он не следит за мыслями, которые катились в голове ровно, как и волны. Он вдыхает холодный воздух центра Петербурга, пытаясь переместиться в реальность, в которой осталось паршивых двадцать минут до пары по макроэкономике, на которую не хочется от слова совсем, поэтому он тянет татуированные руки вверх, зевая, а после достает тонкими пальцами сигарету из пачки Кента, мечтая, как поедет после сдачи экзаменов в Европу, чтобы купить любимые Lucky Strikes. Пухлые губы обхватывают белый сверток, который на самом деле-то сулит лишь смерть, рак легких, бесплодие и импотенцию, если читать все страшное, что было напечатано жирными черными буквами на красивых пачках, выкуренных Федей за его «стаж» в этом деле. Белый дым вылетает изо рта и отправляется куда-то в серое небо, на котором снежно-светлые облака темнеют, потому что это типичный Питер. Смолов усмехается мысли о том, что он действительно удивлен отсутствием дождей в сентябре. Хочется сорваться и, наплевав на СПБГЭУ, прибежать на Большую Конюшенную за горячими пышками по четырнадцать рублей за штуку, посыпанными сахарной пудрой, и тем самым кофе из металлических бойлеров, а потом можно пешком и к Дворцовому мосту, завершив такой банальный туристический проход. Он, скорее всего, кому-то и осточертел, потому что сколько можно, в этом городе есть что-то кроме Невского и Дворцовой, но его почему-то невозможно не любить, возвращаясь снова и снова, попадая в петлю времени. Но Смолов ученик хороший, поэтому сходит с моста, прощаясь с грифонами, выкидывает в урну хабарик и заходит в здание. У Феди вообще любовь к мостам. Ему интересна их история, их внешний вид. Он может встать в семь утра и, не слушая крики о желании другого человека поспать, побежать в метро, доехать до центра и там стоя на Почтамтском мосту, вещать о висячих мостах Петербурга и больной истории об их сносе после одного обрушившегося. Он всерьез может обидеться, если хоть кто-то заикнётся о том, что Дворцовые мост и площадь были самые первые в Петербурге, причитая грозно о постоянном Благовещенском и глупости незнаек, которые не знают ни Троицкую площадь, ни Кронверк. Феде надо было идти на историка, но он плевал на учебу, поэтому выбрал лишь вшивый диплом экономиста, который не сдался ему ни на сколько. Поэтому он любит это все наедине с собой, идя по Аничкову мосту, сыпля серый пепел с новой сигареты на асфальт, в сторону Лиговского проспекта. Смолов — дурак, считающий, что сесть на станции метро Гостиный двор, проехать одну остановку и пересесть на красную ветку с Маяковской — для лохов, поэтому размеренно идет по Невскому до Площади Восстания, чтобы ехать на окраину прямо, без пересадок. Ну, и потому что он не может оставить свой любимый Аничков мост без внимания, ведь кто же поговорит с конями и в тысячный раз восхитится «Покорением человеком природы» Клодта, если не он. У Феди страсть к Клодту и Клоду. Он может вечность стоять на Аничковом мосту, рассказывая, как император Николай I дарил коней в Неаполь, а потом еще вечность вещать о невозможной красоте картин Клода Моне и его болезни. Клод Моне видел цвета, которых нет, его спектр восприятия был непонятным никому и, о, чудо, что в его картинах все равно смогла передастся эта красота. Федя заходит в метро, влетает пулей в вагон и облокачивается на дверь, на которой хоть и написано «Не прислоняться», но всем все равно еще с советских времен. Через семнадцать минут электричка прибывает в Автово. Смолов выбегает из здания, проходит через подземный переход и дворы, садится на трамвай и едет. Он ступает внутрь любимой квартиры недалеко от угла Ленинского и проспекта Маршала Жукова и чувствует приятнейший запах еды. Саша зашел пообедать. Кокорин устроился лучше всех, живя в этой квартире и учась в Морском Техническом Университете, который находится в шести минутах ходьбы, поэтому и прибегает перекусывать домой. Федя заходит на кухню и широко улыбается, видя любимую взъерошенную макушку. — Привет, — он падает на стул рядом и смотрит. — Привет, — жуя, проговаривает Саша. — Не торопись, корабль не уплывет. — Куда он уплывет, если я его еще даже не сделал. — Ты мой инженер-судостроитель, — громкий смех Феди и хитрый взгляд Саши встретились в одном помещении, оставалось лишь ждать взрыва. — Бухгалтер, милый мой бухгалтер! — запел Кокорин, начиная мыть тарелку из под супа. Вот и взрыв. — Я экономист! — Смолов прижимается к Саше сзади и утыкается носом в шею, глубоко дыша, обдавая горячим воздухом парня. — Ты знаешь, мне все равно. — Тебе все равно, с кем жить? — Мне все равно, какая у тебя профессия, я тебя за другое люблю, дурак, — Кокорин поворачивается и целует, заставляя улыбнуться. — Ты опоздаешь на пару. — Иду-иду. Саша уходит в университет, расплываясь в широкой от счастья улыбке и вдыхает этот юго-западный воздух. Здесь запах машин и пыли. Здесь — в двадцати минутах ходьбы от Автово — новостройки и строй нулевых, блочные и кирпичные дома повсюду, которые не создают той глубокой романтики градообразущего классицизма и вкраплений Петровского, Елизаветинского и Анинского барокко, как в центре. Но Саше нравится. Ему нравится бегать к Соломахинскому проезду, где в торговых рядах в виде рогатки любимая мелкая кофейня, в которой пончики в джемом внутри и вкуснейшие багеты. Ему нравится ходить по Александрино, видя усадьбу Шереметева, которая ныне — художественная школа. Ему нравится притаскивать людей к серому кирпичному филиалу Дворца детского и юношеского творчества, рассказывая, что именно здесь, для нас — на проспекте Стачек, была еще одна усадьба Шереметева, в которой он воспитывал сына от крестьянки из крестьянского театра. Ему нравится пешком идти до Финского залива и дышать-дышать-дышать. Ему нравится бегать к Автово и восхищаться красотой этого здания, этой станции метро. Саша не любит мосты. Саша любит здания и Юго-запад. Он может, улыбаясь, нестись сломя голову к ДК «Кировец», только чтобы за ним показать на маленький прудик. Он любит вытаскивать друзей в верхнее Александрино, проходя через удивительно зеленые дворы Кировского района, в существование которых не верят и жители находящихся рядом домов. Саша любит контраст советской архитектуры у метро, кирпичных и кирпичных домов нулевых с высоченными новостройками под двадцать пять этажей. Ему нравится идти так час по району и осознавать, как меняется архитектура. Федя любит мосты в центре: Аничков, Банковский, Литейный, Дворцовый, Синий («Саша, ты дурак! Мы сейчас на мосту стоим, он просто незаметен, он так удивительно построен. Прямо у Исаакиевского собора!») . Саша любит здания на окраине: метро Автово, корпус СПБГМТУ на Ленинском, Балтийская Чемчужина, завораживающая эстетика ярмарки «Нарва» («Нет, Федя, это часть торгового центра, которая сохранил дух рынков, а не захолустный рынок».). *** Два года назад восемнадцатилетний Федя вечером сидел на Каменном мосту, сравнивая атмосферу канала Грибоедова здесь, на Банковском и на Львином, в голове рисуя держащих мост львов и сравнивая с крепкими красивыми грифонами. На Каменном мосту такого нет, но все равно очень красиво. Особенно красиво, когда его историю вспоминаешь. Он радовался, как ребенок первому снегу, поступлению в университет, который расположен прямо у этих самых красивых друзей, что держат переход через канал. Улыбаясь, он пошел по Гороховой куда-то в начало Невского трезубца, шепча что-то из Пушкина вроде бы. Настолько хорошо, что ветер подпевает ему льющимся шумом. Их песню прервал ненавистный в тот момент звонок телефона. — Алло, что?! — Федь, ты опять в центре? — голос Паши бесит из-за нарушения идиллии. — Естественно. — Пригоняй в наш бар. — Понял-принял, алкаш. Смолов, разрезая клинком тихую доброту петербургской улицы, хмурясь, шел в сторону бара к другу. Это пройдет через пять минут, он будет веселиться в баре, но пока что его лучше не трогать. Он заходит, видит друга и быстро пожимает ему руку, заваливаясь на диван. И замечает третьего. Он узнает, что это друг Паши, какой-то пацан, их одногодка, поступил в что-то там с кораблями связано. Они не разговаривали, а потом Федя покурить вышел, смотря на ночную Лиговку, и этот друг появился за ним сам. — Я Саша… — Федя. — Красиво? — Да. Но на мосту красивей. — На каком? — На любом. Неловкое молчание. Нестандартные интересы Феди завели разговор в тупик. — Мосты любишь? — Саша пытается вывести на общение. — Да. Никто не понимает. — А мне расскажешь? *** — Когда мы только познакомились, ты сам попросил рассказать о мостах! — Это было самым ужасным необдуманным решением в моей жизни, Смол! *** Федя любит мосты. Саша любит дома Юго-запада. А еще Федя любит Сашу, а Саша любит Федю. А их отношения — попытка смешать это все в одно единое целое, распыляющееся счастье. После той встречи в баре они начали общаться, дружить. Их дружба — стекло окон Зимнего дворца. Хранит в себе многое, пусть и знакомы были не так долго. То самое стекло, которое настоящее, нереставрированное, старое, отдающее каким-то необъяснимым цветом пожухлой травы, в которую будто накидали лепестки малиновой петунии. Невероятно красивое стекло, но хрупкое. И никто не хотел его разбить, но как еще дотянуться до другого человека, если это стекло прямо между ними. Они видели друг друга, просвечивали насквозь, но стекло мешало. Оно мешало протянуть руку, кинуться в объятия, забыться на несколько секунд и признаться себе в появлении где-то в глубине души огненных чувств. Сквозь их стекло Саша видел влюбленность Феди в мосты, а Федя — влюбленность Саши в почти неизвестный Смолову Юго-запад. Но, вспомните, стекло не было прозрачным. Это и сыграло злую шутку. Сквозь их стекло они не видели влюбленности друг друга. Но потом произошел конец первого курса. И так вышло, что они летней ночью сидели на ступеньках к Неве у Дворцового моста. Саша, попивая пиво, шептал что-то о закрытии метро и невозможном приезде домой. А Федя вдруг посмотрел в его глаза и понял, что готов всю жизнь прожить на Юго-западе с вылазками в центр, к мостам, но только чтобы рядом была эта солнечная макушка, любящая Корабелку и многое другое. А Кокорин резко заткнулся, осмотрев мост и набережную, и понял, что готов вечно слушать тихие рассказы о первых плашкоутных мостах, и о том, где именно был этот самый Иоанновский. Только, чтобы видеть сидящего рядом постоянно. Они свое стекло не разбили. Они отодвинули его и поставили в окно их общей совместной вселенной, в которой они начали существовать, когда обветренные губы Саши коснулись пухлых Фединых, а трепет не был заглушен даже вкусом светлого Крушовице на языках. И только не надо думать, что эти двое — великие искусствоведы, которые жизнь за такое отдать могут. Они не ходят с умным лицом, не восхищаются буквально всем вокруг. Они просто нашли что-то близкое, что дает сил, а не впутывает в круговорот серьезных размышлений. Они ни за что не будут часами рассматривать все картины, что видят в музеях. Даже любовь Феди к Клоду Моне — лишь крупинка восхищения, не более того. Оно не движет им. Они просто нашли друг друга, у которых крыша поехала на что-то определённое, поэтому им и хорошо вместе. Федя учится в экономическом университете, а Саша — в морском техническом. Федя подходит к Саше, шепча: «На ваш корабль не нужен экономист?», а Саша улыбается широко-широко и отвечает: «Не нужны ли вашей компании переправы груза через море?». И они долго смеются. Постель смята, кровать поскрипывает. Федя целует раздетого Кокорина в шею, вновь наблюдая за бурной реакцией. Кровать для них — место сказочно тихого уединения, в котором каждый особенно сильно становится чутким и понимающим. На тумбочках фото мостов, станции метро Автово и совместные фото. Федя любит мосты в центре. Саша любит дома Юго-запада. А еще Федя любит Сашу, а Саша любит Федю. И никто не может ничего с этим сделать, пока в их руках сигареты, пока они сидят на поребрике у парадной, пока их пальцы переплетены в замок. Питер. Федя. Саша.