Пойми, как мне плохо

Часы продолжали тикать, а разбитый нос болеть. Америка просидел с Беларусью достаточно долго, чтобы распечатать все воспоминание с Россией, вспомнив каждое письмо и улыбку в свою сторону. Рыжий напротив только подливал им обоим чай и так же молчал, поглядывая в свой телефон и писал смски братьям на поисках. Стрелки часов медленно тянулись к десяти вечера, когда Беларусь заговорил. – Сегодня мы не дождемся его, – отложив телефон, рвёт по швам тишину кухни, – ты можешь уйти и поговорить с ним потом. Америка поднимает голову на младшего, заглядывая в зелёные глаза. Спина уже давно задубела, а слов для извинений нет. Слов, которые он хотел сказать России, просто нет. Он приехал сюда на эмоциях, совсем не подумав о дальнейшем, встретившись с грозным Беларусью и пустотой в квартире. Штаты мог бы попроситься остаться на ночь, но заглядывая в лицо рыжей республики, приходит понимание, что лучше засунуть свою наглость куда подальше и тихо уйти. Сейчас его положение вообще не располагает на милость семьи советских. Американец опускает голову, вставая с табуретки. – Yea.. You are right, – Тихо отвечает Штаты, – Мне и вправду стоит уйти. Беларусь утвердительно кивает, так же вставая и провожая Америку в коридор, где тот очень долго одевался, будто тянул время. Беларусь с постным лицом наблюдал за ним, облокотившись о высокую тумбу с зеркалом. Штаты вжикает язычком молнии куртки, толкая руки в карманы и оборачивается на Белого. – Can you... – Так же тихо, как и на кухне, начинает говорить Америка, мелко прокашливаясь и более увереннее поднимая голову, – Ты не мог бы мне написать, когда Россия вернется? – Да, я напишу тебе, когда Россия вернется, – с тяжелым вздохом отвечает Беларусь, отлипая от тумбы, – Тебя до подъезда проводить? – No, я сам смогу дойти. Спасибо. Понимая откровенный намёк со стороны, чтобы он как можно скорее свалил с квартиры, отвечает американец, поворачиваясь к двери, выходя из квартиры. Он в последний раз оборачивается на стоявшего в тапках Беларусь, будто ожидая, что его пригласят обратно, но рыжий лишь кивает короткое “Бывай” и закрывает дверь. Штаты стоит в плохо освещенном коридоре подъезда, рассматривая закрытую дверь и лишь через минуту спускается по лестнице, не решаясь ехать на старом лифте. Железная дверь скрипит, впуская в подъезд холод, что острыми иглами впивается в щёки американца. В голову лезет шальная мысль вернуться в теплую квартиру советских отпрысков, но тот лишь делает шаг вперед, наступая на утрамбованный на пороге снег и дергается от железного лязга сзади. Снег крупными хлопьями кружит в желтом свете фонарей, покрывая собой всё пространство на улице. Вокруг никого, лишь окна в панельках горят оранжевыми пятнами, из которых можно услышать разговоры на повышенных тонах и крики политиков из телевизоров. До машины идти две минуты, но Штаты продолжает стоять под козырьком старого подъезда, наблюдая за снежинками и каким-то странным умиротворением обычного русского вечера, пустой детской площадки и пробегающей мимо собаки. Тот достаёт из кармана полную пачку сигарет, что зачем-то носил с собой, сжимая сигарету в зубах и прикуривая. Дым дорогого табака рассеивается в воздухе, оставляя ожоги в глотке и бьёт в голову. Ноги немеют, пока в душе, совсем не надолго, все тревоги успокаиваются, оставляя густой дым и приятную тишину. Сигарета медленно тлела, как и медленно выходил американец из-под козырька подъезда. Снег сразу начал цепляться за мех капюшона и белые волосы. В темных очках ничего не видно, но свет фар на въезде во двор, Штаты заметил отчетливо. И он бы проигнорировал машину, мало ли труженик какой-то домой только сейчас вернулся, если из нее не вышла сегодняшняя потеряшка. Россия остановился далеко, явно проворонив парковочное место около дома, ещё не замечая, как около его же дома в оцепенении стоит Америка. Сигарета выпадает изо рта, тихо затухая в снегу, пока рука тянется к черным очкам, чтобы снять их. Живой. Россия живой. И живость его подтверждает сигарета, что красным угольком освещает лицо россиянина. Он сжимает фильтр зубами, затягиваясь полной грудью, выпуская огромное облако сигаретного дыма изо рта. Федерация мнимо надеется, что братья его ничего не узнали о сегодняшнем и что страны на собрании просто закинули документы к нему в кабинет. Но здравый смысл бьёт детские и глупые надежды России, как и пробивает удар сердце, когда он замечает стоящего под светом фонаря американца. Он стоит в семи метрах от него, выпучив свои, не прикрытые очками, разноцветные глаза, словно не веря. Россия тоже не верит, медленно вытаскивая из сжатых зубов сигарету. Они стоят так минуту или дольше, а может и пару секунд, никто не знает, ведь время начало играть с ними. Оба побитых, усталых и когда до безумия любившие друг друга, не решаются хоть как-то пошевелиться. Кажется, что им даже дышать страшно. Россия не готов был видеть американца у своего дома, а Америка так скоро встретить россиянина. Первым из оцепенения выходит Федерация, сжимая губы в тонкую полоску и опуская голову вниз, втаптывая тлеющую сигарету в снег. Он не поднимает своего взгляда, как в тот солнечный май, выходя навстречу американцу, желая пройти мимо, но тот идёт на встречу, складывая темные очки себе в карман. Россия не хочет видеть, слышать и тем более находиться рядом с ним, сгорая внутри от груза воспоминаний, трепетных поцелуев, долгих объятий и предательского вранья. США останавливается перед ним, блестя своими разноцветными глазами непонятной для России эмоциями. Беспокойство? Страх? Печаль? Он не знает, он не хочет знать, он хочет вернуться поскорее домой и уснуть, желательно навсегда. Хочет забыть этот день. –Эй, маленький пионер, – сквозь ночную тишину хрипло зовёт американец. – расскажешь мне ещё раз про тех глупых рыб в письме? – Прости, но я ничего не помню про них, – в том же тоне, отвечает ему Россия, отворачивая голову. – Я тоже не помню, – грустно усмехаясь, произносит Америка, опуская взгляд, – помню, что они жёлтые с тупыми рожами. Россия на это лишь молчит, сжимая в кармане куртки ключи от дома. Снег продолжает падать, застревая в мехе капюшонов и плечах. Штаты сжимает губы. – Мне жаль, – выдавливает из себя слова американец, что жгутся во рту как угли. – За что? – всё так же отвернув голову спрашивает Россия, – За что тебе жаль? – Я не... – хлопает губами Америка, поднимая взгляд на постное лицо курчавого, что упёрто не хотел смотреть на него. Он хватается за чужое плечо, привлекая к себе внимание, – Я не знал. Россия, я не знал, что всё так серьезно. Ты же обещал, что никогда не будешь делать этого. Плевать на прошлые обиды, маленький пионер, расскажи мне, почему ты вновь навредил себе? Почему ты вновь взял в свои руки лезвие? Это не выход, ты ведь сам понимаешь. Он говорит это быстро, выдыхая облачка пара и смотрит на Россию с беспокойством и бывшей надеждой, что он как прошлом прижмется к нему, сжимая своими покрасневшими от холода пальцами ткань на спине. Надеялся, что Россия вспомнит ту самую ночь и по печально горькому взгляду напротив, его надежды оправдываются. Россия поворачивает в его сторону голову, давая рассмотреть свое повзрослевшее и усталое лицо, посиневший синяк на скуле и глубоко засевшую в глазах вселенную грусть. Он тянет свои покрасневшие от холода длинные пальцы, накрывая ими чужую руку, что держалась за ткань его куртки. – А разве я обещал? Глаза Америки округляются, а руку его отцепляют. Ему отвечают той же монетой, что и он когда-то. – Ты сам не знаешь за что тебе жаль и почему стоишь здесь. И даже если знаешь, то я не могу простить тебя за всё, что ты натворил. Может когда-нибудь, но точно не сейчас. Русский отходит от него, в последний раз заглядывая в ошарашенные глаза Америки. Где-то в окне слышен крик Беларуси, а на другом входе во двор виднеются заснеженные фигуры Украины и Казахстана, что заметив его ускоряют шаг. – Идите домой, Соединенные Штаты Америки. Уже поздно. И уходит за спину, прямиком к выскочившему в одной лишь куртке Беларуси, что набрасывается на старшего с трехэтажным матом и крепкими объятиями. К ним также подбегают Укроп с Казахстаном, первый который бьёт Россию по спине снятой шапкой, ругаясь и злясь. Казах пытается успокоить разгорячившегося украинца, что продолжал ругаться и тыкать на русского, восклицая о том, какой он идиот и хули тот улыбается. Они шумят, смеются и уходят в теплую квартиру, пока Америка всё так и остался стоять под жёлтым светом фонаря. Он надевает свои очки и тихо уходит к своей машине.