Fiamma di ghiaccio

      Это утро не отличалось от других ничем, кроме разве что его начала, ибо Хиона не возвращалась с ночного рейда, потирая шею и думая, как бы скорее упасть на кровать. Именно упасть и желательно проспать до вечера. Всё те же размеренные сборы, дорога до МАКУСА. Это уже начало входить в привычку и казалось обыденным и простым, так же было и в Англии. Стоило лишь немного привыкнуть к работе, как всё становилось рутиной и повседневной серостью. За этот месяц ничего не изменилось толком. Хиону, правда, быстро перевели из разряда зарывшихся в бумаги в активные участники рейдов и шпионажа, но такому исходу Хоулетт была даже рада. Бумажная волокита пускай и была привычной, но изрядно раздражала и вгоняла в депрессию. А беспричинно поддаваться грусти волшебница не любит. Очередная выученная наизусть улочка сменяет собой другую, когда не так далеко женщина замечает главу департамента магического правопорядка. Одетый с иголочки, ни разу не сонный, он кажется и не человеком вовсе. Будто все человеческие слабости ему чужды, но стоит приглядеться и станут заметны тонкие точечки морщиной, образующие сеточку, вечно нахмуренные брови и усталый взгляд, говорящий «как же я устал от этих глупостей», будто от авроров Конгресса он ничего дельного не слышит. Отчасти это не далеко от правды, порой слушать приходится самый разный бред самого разного уровня. От выдуманных людей и существ до вылетевших из кружек огромных норвежских горбатых драконов и ещё парочки их видов. Но авроры со временем привыкают к этому и начинают относиться с юмором. До поры до времени. Вообще некая циничность аврорам вовсе не чужда, иначе быстрее сойти с ума, слушая всё, что говорят люди. — Доброе утро, Персиваль, — женщина чуть улыбается, нагнав начальника, он кивает ей, запоздало отвечая. — Доброе, — он в одночасье нашёл общий язык с Хоулетт, перешёл границы рабочего общения. Хиона и сама достаточно быстро начала считать его каким-никаким, а другом. Наверное Грейвзу это льстило. А женщине было на руку. — Обскур всё ещё на свободе, — Хиона поджимает губы: нет желания начинать этот разговор вновь. — Но это продлится не долго. Рано или поздно ребёнок будет найден… И что ты сделаешь? — Ты знаешь законы, Хиона, нарушить их или изменить мы не в силах, — Грейвз кидает на неё холодный, властный взгляд, становясь резко мистером Грейвзом — начальником и человеком закона. — Я говорю не об этом, — Хоулетт легко качает головой, не смотря на аврора. — Что сделаешь ты? — женщина особенно выделяет это слово, будто понимает больше, обличает что-то. Грейвз не реагирует. И это всё сильнее напоминает игру. — Персиваль, ты в первую очередь аврор и человек чести, а уже потом обязанный законам и МАКУСА. И это не одно и то же, законы могут ошибаться, как и люди, но вот честь и совесть — едва ли. Что сделает аврор, поклявшийся защищать жизнь от зла и тьмы? Отнимет жизнь, дабы защитить большинство или найдёт лучшее решение, способное сохранить ребёнка? Хиона молчит, кидая взгляд на главу департамента, даже не пытается понять, о чём он думает. Для неё всё очевидно и до глупого смешно. Она по тонкому льду ходит, зная это прекрасно. Каждый день рискуя быть раскрытой, она продолжает весь этот месяц сближаться с Грейвзом и подбирается к нему очень близко. Она пользуется его расположением и доверием. А это уже не мало. Но в то же время она ищет того, чью личность он украл. Настоящий Пресиваль Грейвз жив, по крайней мере Хиона на это надеется. Знает: доверять потом поиски Конгрессу — идея заведомо плохая, может быть слишком поздно, верить мало кому сейчас можно. Везде одни лишь джентльмены, готовые на всё ради собственной выгоды, иные не всегда пробиваются. Но от поисков току никакого. Ни в одном из заброшенных или каких-либо очевидных и скрытых зданиях и местах его нет. Остаётся одно — он находиться в своём же доме, в подвальном помещении. Насколько известно Хионе, Персиваль Грейвз живёт в отдельном небольшом доме в одном из тихих жилых районов. Адрес она знает, но едва ли успеет что-либо сделать до того, как лже-Грейвз заметить странную активность рядом с главным своим пленным. Геллерт всё продумал: и защиту дома, и сокрытие своей личности, и то, чью личность украсть безопаснее. Персиваль Грейвз — достаточно замкнут, никого из близких рядом с МАКУСА нет, нет у него и семьи: жены и детей, только дальняя родня в другом городе. Заметить подмену некому, а излишняя мрачность и вовсе никого не удивит. Работа тяжёлая, тут хочешь не хочешь — будет ходить серьёзным, а то и злым, ведь какая-то тёмная субстанция, происхождение коей не установить, разрушает дома и пугает не-магов, угрожая всем раскрытием Статута. Но кажется Хоулетт, Персиваль рад не будет факту того, что его сотруднички подмены не заметили: какие же они тогда авроры? Но не это будет на него больше давить: осознание одиночества и отдалённости от так навязываемой всем «нормы», где каждый должен что-то. Он будет съедать себя сам, виня в оплошности, злиться на окружающий мир и пытаться загрузить себя работой. Хиона чуть ускоряется, молчит. Ей не нужен ответ от Грейвза, она лишь хочет заставить его задуматься, отвлечь от самой себя на, как бы смешно не было, саму себя. Пускай он думает о том, что может знать или подразумевать аврор из Англии, пока она займётся поисками и раскрытием правды. Лёд порой кажется Хионе и вовсе миллиметровым, ведь она так близко к раскрытию. Рядом с Геллертом она не играет роли, лишь морок скрывает её, а такие смелые и откровенно порой безумные ходы могут потопить её ко всем чертям.       Обычный рабочий день протекает в той же напряжённой обстановке. Недавно было разрушено одно из зданий, а значит Грейвз отправиться туда сразу же после начала рабочего дня, кто-то из старших авроров будет тренировать стажёров, среди которых Хиона вновь заметит Дамиана и кивнёт ему в знак приветствия, остальные будут разбираться с документацией и мелкими и средними по сложности делами. Но каждый не упустит возможности хоть слово сказать про странности, творящиеся в городе, каждый выскажет свою бредовую идею, или же имеющую смысл, но таких, увы, мало. Одна Куинни не говорит о происходящем. Ей больше интересны приземлённые темы и ситуации. Всем она кажется простушкой и может даже немножко глупенькой. Первое впечатление на Хиону мисс Голдштейн произвела именно такое, но через время открылась и другая её сторона: заботливость, наблюдательность и чуткость. Куинни очень тактична и тонка, она, в отличие от прямолинейной Порпентины, умеет лавировать в жизни и подстраиваться под условия среды. Она умеет получать всё от того, что имеет. Редко Хионе встречаются такие, особенно в государственном аппарате. Тут все хотят взлететь выше, стать значимее, чем они есть на самом деле. У одних получается, и они вынуждены играть эту роль долгие годы, а другие остаются у разбитого корыта, но с важным уроком, который потом помогает им перестроить жизнь и добиться того, чего они так хотели. Если цель не теряет смысла. Жаль только не все люди умеют учиться на своих ошибках. Разобравшись с большей частью работы, Хоулетт улучает себе несколько минут свободного времени, которые решает потратить на прогулку до банка. Криденс говорил, что следующее выступление будет там.       С Криденсом сложно. Он отчаянно хочет верить, но боится довериться. Хиона часто встречалась с Бэрбоуном за этот месяц, они бродили по городу, заходя в те улицы, где Мэри Лу не смогла бы их найти. И обычно эти улицы выбирал обскур, знающий город лучше волшебницы, что заставляло его тушеваться. Вроде мелочь, а такая реакция. Но он был рад и внутренне доволен, что ему доверяют и позволяют решать самому. Он боялся это делать, говоря с запинками, срываясь на шёпот и отводя глаза, но потихоньку начинал привыкать, что может высказывать открыто своё мнение, не боясь. Хоть с кем-то. Это было маленькое, но начало. Крошечный шаг вперёд. Так же Хиона говорила с ним о Грейвзе, расспрашивала его о том, как они познакомились, почему Криденс ему доверяет, пыталась намекнуть, что порой люди могут лгать ради собственной выгоды. И Бэрбоун отвечал всё так же напугано и сбивчиво, а об их беседах не говорил ни слова Персивалю, иначе не сносить бы Хионе головы. И действительно Хиона, задумавшись, вскоре отвлекается на выкрики Мэри Лу Бэрбоун. Всё так же, как и в тот день, но кажется на сей раз людей собралось поменьше. Мельком, когда она кивает едва заметно Криденсу, Хоулетт замечает мельтешение в толпе, даже вроде видит какого-то мелкого зверька. Точно не разглядеть. Отмечает про себя этот случай, но оставляет его на слившуюся с толпой Тину, зная о её ответственности и правильности. К своему счастью женщина успевает словить несколько минут для беседы с Криденсом, чему она несомненно рада. Подойдя ближе, первым делом Хоулетт смотрит на его руки и на то, как он держится. Не трудно определить по его поведению била ли его Мэри Лу недавно или нет, и куда она била: задела ли руки или спину жёстким ремнём. Хиона поджимает губы, замечая несколько синяков на запястье, плохо скрытых от глаз других рукавом. — Привет, — Хиона кидает взгляд на Мэри Лу, закатывая глаза. Она за этот месяц на самом деле начала понимать американских авроров и их нелюбовь ко Вторым Салемцам. Да и нелюбовь остальных горожан. Мало кто на самом деле верил Бэрбоун и считал её хоть сколько-то разумной. — Мэри Лу беснуется? — Хоулетт позволяет себе кривую усмешку, не решаясь спрашивать про состояние Криденса. Видит всё и без вопросов, и он это знает. — К чему всё это? Не вторая же Сигилд Вольф, — вновь закатывает глаза Хоулетт, смотря на Мэри Лу. Бэрбоун лишь кивает и поспешно отходит, заметив взгляд приёмной матери. Хиона тихо проклинает и салемцев, и ситуацию, и даже день. Будто нельзя думать головой, а не религией и собственными глупыми стереотипами, говорящими, что полуживые и еле ходящие после ремня дети — это нормально и так и нужно их воспитывать. Хиона бездумно бродит по улицам города, планируя уже возвращаться на работу, а то ещё выговор устроят. Но слышит, как её окликают. Несмело и по фамилии. Так стал бы делать только один человек. Хоулетт мягко улыбается, оборачиваясь. — А Мэри Лу не будет против? — волшебница кривиться при упоминании этой ненормальной. — Я сказал, что буду искать место для следующего митинга, она поверила, — женщина смеётся негромко, но очень заразительно, и даже Криденс немного улыбается, хотя кажется тут улыбаться нечему. — Что я такого сказал? — Ложь от лукавого, Криденс. Тебе срамно должно быть, — Хоулетт усмехается по-доброму, убирая выпавшую прядь волос. Некоторое время они идут молча, каждый думая о своём. Хиона же ещё и следит за Бэрбоуном, отмечая перемены в настроении и поведении, тихо радуясь тому, что он не заикается и не боится с ней говорить. Иногда. Хоть иногда, но он говорит смело, без смятения и стеснения. Повелительница зим щуриться, заглядывая в глаза обскура. Точнее пытаясь посмотреть в тёмно-карие омуты, затягивающие и немного пугающие своим холодом, но Криденс опускает голову, смотря себе под ноги. — Ты хотел что-то спросить, не так ли? — волшебница лукаво щуриться, с несколько секунд смотря на юношу, а потом отводит взгляд, стараясь не давить. — Эм… Да… Ты упоминала ранее какую-то Сигилд… Кто она? — и снова он теряется, не находя слов, боясь спросить не то и не так. Хиона молчит об этом, скажет, и Криденс ещё больше замкнётся на этом. — Сигилд Вольф. Знаешь, в любой стране, в любой империи были люди, наводившие ужас на всех. Тираны и убийцы, душегубы и насильники. Монстры, скрывающиеся за маской светлой добродетели. Магический мир не исключение, но в моём мире, в нашем мире боятся стоит не только некоторых людей, но и некоторых существ. Впрочем, Сигилд была ведьмой, а не дементором, жившей в 10-11 веке, её опасались многие в Северо-Западной Европе. Не все, конечно, но в Германии, Дании, Норвегии старались быть осторожнее. Говорят: она похищала детей, чтобы забрать их силу и стать сильнее. Правда, это не совсем точно. Она похищала детей, убивая родителей, посмевших ей помешать, на глазах их чад, но для других целей. Сигилд была сильной ведьмой, знающей множество древних ритуалов и способов создания артефактов, а дети нужны были ей для приведения этих ритуалов в жизнь. Вольф жестоко убивала похищенных детей во время своих планов и усиливала себя полученными артефактами. А после убивала своих врагов, мешающих ей идти к её цели. Какой именно никто так и не узнал, Сигилд была весьма скрытна, а на допросах принципиально ничего не говорила, отвечая же, оказывая честь магам, — Хоулетт хмыкает, прикрывая глаза, а затем осматривая улицу. — Говорила ложь или полуправду. Констатировала факты. — И её остановили? — Криденс не понимает глаз, думая, оценивая, будто пытаясь понять её мотивы. — Да, остановили, но к тому моменту за её плечами было за сотню детских жизней и не известно, сколько она убила взрослых волшебников, — Хоулетт говорит спокойно с нотками сожаления и слабой горечи. Понимает, что прошлое не переписать. — А в истории Сигилд осталась плохой страницей и нарицательным для магов северных стран: так называют особо дерзких и самоуверенных людей, дерзнувших завладеть тем, что никогда не будет принадлежать им. Или же особенно скрытных и изворотливых, в плохом смысле, умеющих лгать, не говоря ни слова неправды.       Криденс лишь угрюмо кивнул и дальше они шли молча, Хиона не решалась нарушить тишину, понимая, что Криденсу есть о чём подумать. А говорить ему «Я знаю — ты обскур» Хоулетт не хотела. Бэрбоун уже и сам это понял, но боится остаться один и поэтому молчит. Обскур пытается держать дистанцию с ней, но сам же тянется к ней, ощущая теплоту, с которой она к нему относится. В Нью-Йорке всё сложнее, гораздо сложнее, чем думала Хиона, и это не на шутку беспокоит. Она знала: она лезет в непростое дело, но Хоулетт просчиталась, думая о том, что ничего особенного ей не встретится. Вернувшись к работе, Хиона долго не находила себе места, пытаясь решить сразу несколько проблем, но не получалось. На двух стульях не усидеть. Она это знает, но всё равно пытается, что так по-человечески. По-человечески верит, будто не всё здесь так безумно, будто она сможет ещё найти тех, кто думает так же, как она. Всё ещё может быть лучше. Хотя вроде, какое ей дело? Она здесь только из-за того, что узнала месяц назад и сказала Альбусу Дамблдору. Но… Глупо, но может она привязалась к людям за этот месяц. И она хотела покончить с этим, расставив все точки над «i», но сама же скрывала свою истину. Выжидала момента и планировала хоть что-то поменять в предрешённых событиях, ведь любые мелочи важны. День подходил к концу и пора была идти домой. Хоулетт задерживается немного, ища в архивах информацию об обскурах на территории США. Ничего. Этого и следовало ожидать. Однотипные дома сливаются по пути домой и становятся одной серой массой, давящей на сознание. Как бы города не были прекрасны и красивы, но порой каждый из них давит на сознание и начинает сводить с ума, особенно когда привык к этой жизни или когда она приелась. В квартире её ждёт хозяйка — пожилая женщина с темновато-седыми короткими волосами и бледными немного будто выцветшими зелёными глазами, приобретшими сероватый оттенок. Она очень подвижна для своих лет и радостна, но очевидная худоба, проявляющаяся в особо заметных скулах и острых запястьях, акцентирует на её возрасте. Слово за слово и вот они сидят с кружками чая и ведут неспешную беседу, обсуждая повседневные мелочи и странно переплетают всё это с историей. — А что насчёт коренных жителей Северной Америки? Они всё ещё живут в резервациях, но ведь это немного странно. Впрочем, в стиле людей: насильно заставлять других делать что-либо. — Ты права, деточка, — Хиона чуть улыбается на это обращение. — Они всё ещё живут в резервациях, будто не имеют права жить, как мы все. Но отчасти в этом есть и плюсы: они живут поодаль от гниющего изнутри общества, старающегося примерить на всех одну одёжу, и могут сохранить свои традиции и быт, тогда как мы теряем свою суть в погоне за модой и за тем, что люди сейчас зовут модным, будто не зная, что всё это однодневка и тлен. Мода, одежда, все их фальшивые улыбки не стоят ничего и ничего им не дадут. — Увы, люди предпочитают счастью и искренности удобство, но так было всегда. С тех самых пор, когда человек научился думать и понял, что искренностью мало чего можно добиться, ведь для многих искренность сродни прямолинейности, а ведь это совершенно разные понятия. Люди часто, думая, что научились лавировать и выживать в этом мире на деле бессильны и всего лишь излишне самовлюблёны. Женщина старается запомнить для себя этот разговор и потом, может, стоит подумать о древней магии, которую многие волшебники Европы и Америки считаю варварством, хоть она и ближе к природе, маги коренных народов Америки жили в согласии с миром, понимали, что они делают и зачем. И это действительно значимо. Хиона грустно улыбается, вспоминая прошлое такое далёкое и, кажется, такое близкое. Только руку протяни и заново ощутишь тепло летнего солнца и колючую мокрую от утренней росы траву на поляне перед домом тётушки. Будешь рядом с близкими, дорогими людьми. Но это лишь наваждение, такое же, как и отражение в зеркале Желаний. Обманчиво-реальное, забирающее в свой плен и болезненно-приятное. Хиона чуть качает головой, отгоняя непрошеные мысли.