Омерта Небес

— Юни, Бьякуран… мама, отец, Реборн, ребята… Зачем? — хриплый надсадный шепот режет гнетущую тишину почти что без ножа, а на серый пепел нового мира падают алые капли крови. Тсунаеши хрипло смеется, утопая по щиколотку в пепле несбывшихся надежд. Где-то в груди в последний раз екает сердце и замолкает, напоминая собой окончательно сломанный механизм.       Старый мир догнивал. Небо, исчерченное кислотой на неровные шероховатые куски, скалилось первозданной чернотой со вспыхивающими где-то в глубине кроваво-красными отсветами надвигающегося конца света. Жители старого мира задыхались в недружелюбной атмосфере нового мира, который не жалел никого, погребенные под пеплом невозвратно ушедшего и уже никогда не случившегося.       Еще оставшиеся на свободе вне пепла харкали кровью, пытаясь ногтями разодрать себе грудную клетку или шею, и мечтали навсегда уснуть, чтобы больше не мучиться. Алая кровь заливала все, контрастируя на слишком сером фоне столь яркой краской. Казалось, что все происходящее тут нереально, но нет. Это и была реальность, больше похожая на сюрреалистический кошмар.       Тсунаеши стояла на единственной хоть как-то уцелевшей возвышенности и смаргивала злые слезы, соляной кислотой разъедающие глаза, до боли сжимая два кольца и Пустышку. Короткие, почти полностью сожженные волосы уже ничем не напоминали жидкий мед, а в глазах почти что черная карамель напиталась обреченностью и отчаянием.       В груди клокотало и булькало хриплое дыхание. Главные части Три-ни-сетте мягко светились оранжевым теплым светом, на миг заставляя почувствовать просто непреодолимое желание их уничтожить. Впрочем, на это у нее никогда не поднимется рука. Ведь это все, что осталось у нее от верных друзей.       Три-ни-сетте замкнулась на ней, так как других частей не осталось. В груди пустотой разрасталась ноющая боль, постепенно сменяясь незатухающей решимостью. Пусть не этот мир. Пусть… Главное, что он будет жить. А там, может, она найдет себе… Не думать об этом. Не думать.       Ее друзей… Ее семью… Их невозможно заменить. Сердце трескалось и рвалось на куски, а внутренние остатки пламени пытались склеить сломанную машину, которая работала только на остатках решимости и на еле видном чувстве противоречия. И осознание, что она должна выжить, чтобы жертва остальных не была напрасной. Слезы не проходили, а каждый вдох приходилось вырывать практически с трудом.       Перед глазами пронеслись полные боли картины. Бьякуран и его Хранители, малышка Юни, которой всего-то пять лет было, на руках у решительной Арии, отец, мама… Все уходят, добровольно вспыхивая диким необузданным пламенем, сжигая себя дотла.       Они сжигали сами себя добровольно, закладывали свою жизнь в основу нового мира, чтобы он не разрушился еще больше. Это было немного пугающе, а еще невероятно страшно и грустно. Тогда Тсуна просто отвернулась, не в силах глядеть на гибель своей семьи.       Она до сих пор себя ненавидела и презирала за то, что продолжила жить, хотя готова была уйти следом, но... Ее попросили, а она не смогла отказать.       Потому что цена слишком высока.       Вся ее семья... Вонгола, прежде такая ненавистная, а сейчас безумно любимая и дорогая сердцу в первую очередь из-за того, что там находились люди, к которым она привязалась. Вонгола погибала, потому что все ее части, объединенные в едином порыве, сжигали себя.       Ей до слез было больно смотреть на то, как Вария, которая казалась сборищем психов и случайных людей, на самом деле имеют узы, крепче которых нет. Наверное, именно поэтому Занзас и не возражает, когда они идут все вместе, как один-единственный человек. Хотел бы, но молчит. Потому что они семья. И потому что он знает, что они его никогда не оставят.       Если ты назвался семьей, то исполняй свою клятву до конца.       Аркобалено... Реборн. Она его ненавидела, потому что именно он втянул ее в мафию, но не могла не признать, что привязалась к нему. Она сама горела заживо, смотря на то, как они растворяются один за другим. Только на горстке пепла остаются лежать тускнеющие Пустышки.       Юни... Малышка Юни... Тсуне хочется кричать от отчаяния и несправедливости, но она молчит и пытается выдавить из себя нечто похожее на отдаленную улыбку. Она бы не простила саму себя, если бы ее друзья... нет, ее семья видели ее слезы и страдания. Они этого не заслуживают.       Мельфиоре и Бьякуран. Возможно, когда-то давно она их и ненавидела, но сейчас... О нет, она готова была отдать все на свете, чтобы хоть кто-то из них остался рядом с ней.       Потому что одной страшно.       Тсуна не могла смотреть на лица своих друзей, но смотрела. Просто это было единственным, чем она могла им отплатить. Ведь это не ей умирать. Не ей, но...       Лучше бы это была она.       Никто из них не колебался, растворяясь в жарком огне, в жадном поглощении Три-ни-сетте, чтобы уберечь то единственное, что еще могло спасти их загнивающий мир. Тсунаеши растягивает губы в горькой улыбке, а руки сами собой еще сильнее стискивают ее принадлежность к системе. А губы сами собой шепчут: — Бьякуран, Юни… мама, отец, Реборн, ребята… Зачем?       Первый шаг дается с трудом. Кольца и пустышки, оставшиеся от друзей и семьи, матово полыхают в сером пепле, невольно приковывая взгляд. Тсунаеши горько усмехается, дрожащими пальцами в кровавых разводах собирая свои драгоценные камни и чувствуя себя почти что святотатцем. Почему-то ей хочется смеяться и рыдать.       Истерика подбирается незаметно, царапая острыми когтями позвоночник.       Пространство за спиной складывается, впуская к ней кого-то невероятно древнего и сильного. Он ведь пытался спасти их мир, но у единственного Шамана на это не хватило сил. А рядом никого не было, чтобы ему помогли и поддержали. Девушка понимает, что тот сделал все, что мог. Но ненавидеть его от этого меньше почему-то не получается. И от этого себя Тсунаеши ненавидит еще сильнее, потому что она-то не имеет на это никакого права. — Дядюшка Кавахира… Вы чувствовали то же самое, когда Сепира пожертвовала собой? — надтреснутые слова, закованные в панцирь из равнодушия и обреченности. Одна боль на двоих, отрезавшая крылья. — Да. Но твоя скорбь в несколько раз сильнее, — такой же сухой ответ и невысказанная грусть того, кто так и не смог спасти этот мир. — Зачем они поступили… так? Во мне ведь нет ничего особенного. Я ведь слабая. — Нет, и ты это знаешь. И Реборн тоже об этом знал. Ты ведь до сих пор так и не смирилась с тем, что произошло. А значит, ты еще можешь попробовать все переиграть, — легкая усмешка, звучащая почти что иррационально. — Тебе пора на перерождение. — Я тоже умру? И в чем тогда смысл жертвы остальных? — Ты умрешь только как человек. Ты станешь новым Шаманом. Ты ведь должна понимать, что после всего произошедшего ничего прежнего уже не останется, — Шахматноголовый неожиданно оказывается перед ней и заглядывает в пустые глаза. — Ты не можешь спасти этот мир, но спасешь другой. Прощай, юный шаман.       Легкий толчок в грудь, что невольно заставляет сделать несколько шагов назад, крепко прижимая к себе все части Три-ни-сетте, и, невольно оступившись, рухнуть в пустоту. Тут же вспыхнул яростный огонь, охватывающий все и сжигающий отчаяние.