Пора возвращаться домой

      На кухне открыто окно; жарко, душно, хочется спать, а ещё напиться, но Светлана лишь тянет руки к потолку. Сквозняк заглушает запах сигарет, зачем-то оставленных Мэнди на треснутом столе, а Светлане невыносимо хочется курить; она кладёт руки на округлившийся живот и прикрывает глаза на мгновенье.       У Светланы Милкович — шестая беременность и шлюшеская жизнь за плечами, не отпускающая её так давно. А ещё у неё есть Мэнди, которая смотрит на неё как на животное в зоопарке и выглядит великолепно даже сейчас, когда, надышавшись куревом, обдолбанная, лежит за диваном. У Светланы немного целей в жизни, и когда Ника попала под машину, у неё осталась лишь Мэнди, слишком ласковая для самой же себя, и Микки, поражающе заботливый в последнее время.       Светлана слишком обворожительна даже для беременной, даже для той, которая носит детей мужа своего бывшего, чертовски любящей наблюдать за Амандой Милкович и ощущать то, как та смотрит на неё, когда она ест.       И когда яростно запыхавшийся мальчик, почти срывая кривую дверь со скрипучих петель, врывается в дом, женщину, как током прошибленную, заставляет подпрыгнуть тянущая боль в лодыжке. Евгений, словно заново рождённый, смотрит на мать, сверкая пугающе большим синяком на лице, и захлопывает дверь. Совсем лёгкий, почти бесшумный шаг снаружи ещё больше настораживает Светлану, но она замирает и кусает губу. Евгений извиняюще шепчет что-то и слегка пинает стонущую Мэнди под поясницу. Шаг утихает, и навязчивый стук в дверь прекращается, когда слышится громкое восклицание и удар железа об асфальт. Парень тихо выдыхает и ещё раз окидывает взглядом кухню, прежде чем подбегает к матери, хватая её под руку, и укладывает её голову себе на плечо. Пот стекает по его шее из-за неравномерного горячего дыхания Светланы, и он вполголоса успокаивает её.       — Эй, эй, мам, ты чего? Всё в норме. Мам?       — Ев, у тебя отлично получится обеспечить мне выкидыш, — говорит Светлана, и её сердце сжимается от своих же слов.       Евгений не отвечает, лишь прижимает её голову к себе. Милкович почти плачет; чувствуется кипящая кровь и блядское волнение, и она с трудом успокаивается. Ветер уже не шумит, шторы с крючков не срывает; Светлана почти не дрожит, только тяжесть в желудке становится больнее.       — Ты что за чертовщину опять натворил?! — возмущённо, но всё же шёпотом, спрашивает женщина.       У Милкович рвёт сердце, пока её сын молчит, словно насильно заставляя расстраиваться ещё больше. Она прижимает ладонью бинт, прикрывающий нижнюю часть её ноги, промокший из-за растаявшего льда, и ей ещё больше хочется блевать; Евгений умоляюще-виновато глядит на мать, пока не выдаёт вполголоса:       — Говнюки со школы хотели надрать мне зад.       — Да? Твой отец сказал, что ты почти месяц с чистым лицом не приходишь, — говорит она и следит за его мечущимся взглядом. — Что, блять, происходит, Евгений?       — Ничего, — он мрачно отмахивается, и Светлана нервничает ещё больше. — Ты в порядке?       Он кивает на её неподвижно лежащую ногу, поверх которой наброшен эластичный бинт со льдом.       — Да, просто ушиб, — она говорит это так легко, что Евгений не догадывается о её минувшем страхе, когда она уронила три уровня кастрюль на себя.       Ев оборачивается на те самые металлические, чуть бликующие на свету кастрюли и прислоняет обе руки к лицу. Светлана чувствует себя чертовски виноватой, но, вновь вспоминая про его выходки, хочет злиться ещё больше.       Сын презрительно смотрит на неё, затем высоко поднимает брови, и Светлана не может не сравнить его с Микки. Густые тёмные брови и голубые глаза с прикусом нижней губы и усталым вздохом, — она так пугается и одновременно радуется, что он совершенно не похож на неё. Смотря на Евгения, она хочет и надеется, чтобы её будущие дети были абсолютно рыжие, бледные и совершенно похожие на Йена, просто потому что боится увидеть в них саму себя.       — Ты охуенно безответственна.       Женщина грустно усмехается, пока мальчик, злой и хмурый, с досадой выдыхает. Она знает; знает, и потому почти задыхается, когда слышит тихое, по-своему виноватое:       — Шлюха. Они узнали, что ты была проституткой.       Она сжимает губы, и ей становится невыносимо мерзко. Тяжело, когда тебя избивают, но ещё страшнее, когда это делают из-за родителей, и у Светланы сводит колени, а Евгений, почти не шалохнувшись, кладёт руку ей на живот, второй обнимая её плечи.       Над ней издевались из-за долгов отца, и она немо сожалеет, но сказать не может — вина давит на горло; её били и имели с десяти, и она обещала, двенадцать лет назад сидя у кровати сына, что у него такого не будет.       — Эй, — мягко зовёт Ев, — ты?..       — Ты меня ненавидишь? — она вовсе не хочет снова казаться той маленькой плаксивой девочкой, но даже при сыне у неё получается быть такой беззащитно-расстроенной.       — Нет, — отвечает он, и Светлана замечает, каким низким стал его голос с их последней встречи. — Нет, мам, я тебя не ненавижу.        Он слегка хмурится, но решает продолжить.       — Ведь… ведь если бы ты не была проституткой, меня бы, возможно, не было, — к концу его голос чуть содрогается, и это звучит почти вопросом.       Он ловит странный приглушённый звук с её стороны и поднимает голову, чтобы увидеть ошеломлённый взгляд матери.       — Он тебе рассказал? — она примечает, что голос становится выше, звонче, словно на грани, но стойко смотрит на Евгения так же — не веря, снизу вверх и с ярким блеком в глазах.       — Да.       — Хорошо.       Ни черта не хорошо, но она соглашается и опускает голову. Сложно — объяснить двенадцатилетнему, как его мать изнасиловала его отца с приставленным дулом к виску, но она соглашается, и всё, чем может ответить мальчик — сочувственный кивок.       — Знаешь, я бы хотел, чтобы они были похожи на тебя, — выдыхает он, горько усмехаясь на недоумевающий взгляд матери. — Дети. Было бы замечательно, если бы они были тобой.       Он опускает глаза на напряжённый живот, и Светлана неразборчиво мычит что-то, внезапно почему-то чувствуя прилив уверенности.       И всё же Светлана — безответственная стерва, но впервые за эти годы она чувствует, что её действительно любят. Она тянется к Евгению и обнимает его за шею, игнорируя кровь на рубашке, вероятно, с носа, и закрывает глаза. Может, будет не так и плохо — родить детей, не похожих на Йена и слушать то, как они будут называть тебя «мамой», но всё, что её успокаивает — воспитывать их будет не её отец. И это, блять, прекрасно.       — Мой Женя, — бормочет она на русском ему в плечо, и он обнимает её сильнее, совсем на секунду, потом целует в щёку и отпускает.       Но Жене пора домой, и он стирает дорожку слезы с лица женщины, улыбается и смотрит на неё, почти прося сделать то же самое, и она повторяет. Точно как Микки, он проводит левой рукой по своему подбородку, кусая губу, и, напоследок проследив за неподвижной Мэнди, уходит. Иногда тебе просто нужно обнять свою маму.       А Светлана смотрит на обдолбанную Мэнди и хочет улыбаться ещё шире. Теперь ей нужно просто дождаться, пока она проснётся, и пойти спать; сейчас около восьми, и это займёт много времени, но Света не против — ей-то не нужно домой. Она уже дома.