След в след

Белый снег густо-усыпан желто-коричневым, точно сплошным ковром. Если внимательно присмотреться, ковер рассыпается на отдельные точки. А если еще присесть и наклониться пониже, точки превращаются в вытянутые неровные крестики, похожие на крохотных летящих птиц. - Это семена, - говорит отец. – Орешник рассыпал свои сережки. А для птиц – это пища. Что семена, Федя и сам знает, а вот чьи, без подсказки не распознал бы. Вокруг ковра, местами заходя на него, видом чуточку похожие на семена – следы этих самых птиц. В лесу пасмурно и бело. Снегу в этот год навалило много. Бурелом, поваленные деревья, пни укутаны снегом так, что стволов и ветвей почти и не видно, только снег вздымается над снегом большими валами. По каждой ветке, кроме разве что самых тоненьких, протянулись толстые белые снежные шубы, гораздо толще самих ветвей. И кажется, будто деревья дремлют под толстым снегом… Широкие, подбитые лосиной шкурой, настоящие охотничьи, только маленькие – по детской ноге – лыжи славно скользят по лыжне. Это еще толком не лес, так, прилесок. Широкая нахоженная тропа крепко утоптана ногами, укатана лыжами и санным полозом. По ней ходят из деревни в деревню, с нее сойдя, углубляются в лес, когда ходят за хворостом, или на родник, он не замерзает даже зимой, и в нем особенно вкусная вода, скоро Крещение, как раз многие пойдут за водой, чтобы ее освятить. Отсюда же сворачивают в лес и охотники. Отец тоже ходит, и этой зимой еще будет. С охотой в Елизарове скудновато. Роскошные боярские охоты, с хортами, с выжлецами, с соколами, с вереницею нарядных всадников в ярких кафтанах, с доезжачими и псарями, на которые только глянуть – уже сердце ликует от красоты, Федя видел издалека несколько раз – это всё не про здешнюю честь. Содержать свору, а уж тем более ловчих птиц слишком накладно для небогатых помещиков, таких, как Басманов, даже Федя это уже понимает. Так что на больших охотах Басманову случается бывать только когда все здешние соседи-помещики вместе устраивают облаву на обнаглевших к зиме волков. А вот на медведя зимою он ходит. Собаки подходящие у них в Елизарове есть, пара больших лаек – огромный, мощный, с густым угольным мехом кобель с незамысловатым именем Черныш и белоснежная красавица Ласка. Черныша Федя иногда запрягает в свои санки, а когда был совсем маленьким – так и вовсе катался на нем верхом, как на коне. Ласка – собака строгая, подобных вольностей с собою не позволяет. Собаки сейчас с ними, с заливистым лаем скачут вокруг, забегают вперед, носятся по сугробам, оставляя следы, похожие, если не обратить внимание на то, как расставлены пальцы, на волчьи. Им еще предстоит работа, но не сейчас, сейчас они не на охоту – пока еще приглядеться, для начала только разведать путь, и широкой охотничий нож за отцовым кушаком – не для того, просто на всякий случай. - Тятя! – Федя, прибавив ходу, догоняет отца. – Тятя, а ты возьмешь меня ходить на медведя? - Не в этот раз. Мал пока что. Когда сравняется тебе годов десять, тогда. Федя на ходу пытается сосчитать, сколько еще осталось. На пальцах из-за варежек считать неудобно, а так, в уме, трудновато, но ему хочется точно знать. Пять… нет, четыре года, с маленьким хвостиком. На самом деле с большим, все-таки почти пять, ведь десять Феде исполнится только весною, когда снег уже сойдет, и уже не охота – будут другие заботы: пахота, сев, Пасха и Красная горка, первые листья, первые цветы на пригорках… но про это Феде пока не думается. На белых стволах берез на черных поперечных полосках лежат полоски белого снега. Псы резвятся, черная спина мелькает впереди в сугробах, проваливаясь в белый снег и взлетая, раскидывая во все стороны снежное крошево, словно бы пес плывет. Ласка самозабвенно валяется на спине в сугробе, потешно дрыгая лапами. Впереди бегущего Черныша из-под снега с шумом и фыром вдруг вспархивает пёстрая куропатка. Надо же, так близко от хоженой дороги. Еще лишь немного перевалило за полдень, но в воздухе сумеречно, дрёмно, как в обычный зимний день ближе к вечеру. Белое небо висит низко-низко, почти цепляясь за корявые ветки дубов, как туго-туго набитый мешок, вот треснет – и посыпется снег. Федя, остановившись, смотрит на небо и ветки. Отец и собаки ушли заметно вперед, и сейчас, когда не слышно ни скрипа лыж, ни собственного дыхания – слышно, какая вокруг стоит тишина. Тихо, тихо… ни звука. Только если очень-очень прислушаться – можно различить где-то далеко чуть слышное чириканье птиц. Хотя… чириканье громче, ближе, вот уже на ближних деревьях щебечут наперебой птичьи веселые голоса. К ним присоединяется и звонкий собачий лай, и отцовский голос: - Федька! Что задумался? Здесь сворачиваем! Федя спохватывается и мчится вперед со всех ног. - Похоже, как раз на обратном пути посыпет, - отец тоже смотрит на небо. – Домой под снегом пойдем. Он соступает с лыжни, поперек ее, и широкая лыжа сразу погружается в снег, и снег тонкою белой пылью присыпает ее поверху. Отец делает второй шаг, и третий. И Федя на своих лыжах тоже шагает за ним, стараясь ступать след в след. Серая белка, с чуть рыжеватым оттенком только на мордочке да ближе к концу хвоста, вытянувшись во всю длину вдоль березового ствола, с любопытством провожает путников взглядом. По глубокому снегу, уходя вглубь, к деревьям, тянется сдвоенный след от лыж, одних больших и одних маленьких. Идущих след в след.