Любимый старший брат

Был ничем не примечательный солнечный зимний день. К счастью, выходной. Хотя Гилберту, не обремененному столькими обязанностями, как у его младшего брата, было в общем-то глубоко плевать на то, какой нынче день недели, год или канцлер Германии. Альбинос был занят куда более важным делом. Он увлеченно восседал на диване, сосредоточенно пялясь в экран телевизора — наблюдал за жизнью коал в зоопарке. Не сказать, что Пруссия в более древние времена отличался выдающимся острым умом, однако сейчас ему удалось деградировать еще сильнее: рот арийца был слегка приоткрыт от немого восхищения сероватыми комочками шерсти, меланхолично жующими зеленые листочки, а по подбородку вот-вот норовила скатиться крупная капля слюны. Правда слюной Гилберт так и не истек — внезапно вошедший в комнату Людвиг одним лишь взглядом заставил своего старшего брата инстинктивно захлопнуть рот и выпрямить спину, серьезно глядя в голубые глаза. Затянувшаяся пара секунд молчания, едва прерывающиеся мерным бормотанием телевизора, стали слегка давить на мозг голубоглазого, что он решил тут же и исправить. — Доброе утро, Гилберт. — Людвиг кивнул, стараясь не подавать никаких эмоций и заглушить воспоминания о том, как выглядел его братец, смотря телевизор. — Погоди, — альбинос сделал многозначительную паузу и, изящно упав с дивана, попутно споткнувшись об лежащую возле него подушку, подошел к Германии поближе, пристально изучая его взглядом алых глаз. — Ты что, поменял прическу? — Ну… — подобный вопрос, признаться, ввел Германию в легкий ступор. А может и не легкий. — Да вроде нет. Как обычно все, я всегда с такой прической хожу. — Да нет же, где твоя челка, Людвиг? И почему твои волосы так коротко подстрижены и аккуратно уложены? Тебе ведь так шло быть лохмастеньким! Людвиг до конца не мог понять шутит ли я его брат или нет. Но судя по тому, с какой наивностью и удивлением смотрели на него глаза альбиноса, Германия понял в чем дело. Или хотя бы построил определенные догадки. Очевидно, Гилберт не заметил того, что его брат уже больше не маленький ребенок. Как такое вообще возможно до младшего Байльшмидта как-то не доходило. Но разве это вообще имеет хоть какое-то значение? Самое главное было сейчас не в том, что происходит с памятью Пруссии. Главным было то, что стояло перед ним, опустив взгляд и глядя поблескивающими, вероятно от слез, глазами в пол. — Они растут так быстро… — дрожащим голосом начал Гилберт, — так быстро!.. Могу поспорить, ты уже настолько взрослый, что уже даже и в старшем брате, как таковом, не нуждаешься! — Да ну нет же, Гилберт, ну ты что… - Людвиг удивленно вскинул брови, подходя поближе к брату, на что последний выставил вперед руку, препятствуя приближению брата. Между прочим, зря. Блондина это обидело, и тот нахмурясь и серьезно глядя в алые глаза, прошипел, снижая голос до шепота. — Я же не обижаюсь, что ты фактически игнорировал перемены в моей внешности все это время. Раз заметил прическу только сейчас. Глаза альбиноса сузились. Людвиг ожидал любой реакции от брата. Но такое его немного удивило. Конечно, Пруссия умом, как уже выше сказано, никогда не блистал. Но одного у него не отнять — актером он был прекрасным. — Вот оно значит как. — голос арийца красиво подрагивал, как у оскорбленного родителя. — Я тебя значит еще и игнорировал, да? Нет, не перебивай меня! — огрызнулся прусс, заметив, что Людвиг снова приоткрыл рот. — Раз я, по-твоему, столь невнимателен, то хватит меня терпеть, верно? Иди. Иди куда хочешь и можешь даже никогда не вспоминать о своем старшем брате. Он же тебе и не нужен, правда? Подумаешь, потратил на тебя всю свою жизнь. Пффф, как будто тебя это волнует хоть немного!.. Далее последовал бы довольно сильный толчок обеими руками в грудь Людвига, если бы тот не перехватил бледные запястья брата и не притянул его к себе поближе, на мгновение молча, с холодной яростью, всматриваясь в его глаза, а после жадно сминая своими губами бледные и горячие губы Гилберта. Как ни странно, альбинос упираться не стал — даже наоборот, на поцелуй ответил, вырывая руки из цепкой хватки брата и зарываясь пальцами в короткие светлые волосы, слабо надавливая на затылок. Отстранившись от губ старшего Байльшмидта, Людвиг едва заметно улыбнулся: — Ну что, видишь? Видишь теперь, что ты мне еще нужен, брат? От Гилберта ответа не последовало. Он лишь шумно дышал, облизываясь и внимательно глядя в глаза стоящего напротив него. Ему казалось, что он тонул в этих, чуть потемневших от возбуждения, голубых озерах под густыми светлыми бровями и… все той же челкой, чуть растрепавшейся, но все же прилежно зализанной назад. Одним умелым движением альбинос растрепал волосы братца, с улыбкой замечая, как короткие золотистые пряди челки ложатся на свое законное место. — Вот теперь вижу. Людвиг, наконец не скрывая эмоций за привычной маской спокойствия, довольно ухмыльнулся, обнажая зубы, после чего снова поцеловал брата, заваливая его на диван и придавливая собой сверху. Гилберт тут же заерзал, недовольно шипя и тихо матерясь, а после извлек из-под себя пульт от телевизора и цокнул языком, осуждающе глядя на голубоглазого. — Какой же ты все-таки нетерпеливый!.. — закончить фразу словами «Кого я воспитал!» Пруссии не позволил тот, о ком собственно шла речь, впившись жадным поцелуем в бледноватую кожу альбиносей шеи, чем вызвал довольно пошлый и громкий стон. Сам же Людвиг в ответ лишь довольно зарычал, грубовато и резко вылизывая горячую шею, кое-где нежно вгрызаясь в нее зубами, сразу же заботливо зализывая укусы и засосы, столь ярко выделяющиеся на светлом полотне кожи Гилберта. Германия, хоть немного и стеснялся этого, не мог не признать того, что ему доставляет доминировать над братом, вот так вот целовать его и слышать его жалобный скулеж и хрипловатые мольбы о большем. Пруссия никогда и ни перед кем не опускался до того, чтобы что-то просить чуть ли не до слез. Только он, Людвиг, был удостоен подобной чести. И от этого сносило крышу. — Ну же, брат! Чего замер? — Гилберт нетерпеливо поерзал под голубоглазым, слегка краснея под изучающим и властным взглядом того. — Уж не хочешь ли ты, чтобы я взял инициативу в свои руки? Последнюю фразу пепельноволосый произнес в шутку и даже хрипло усмехнулся в конце. Потому он, естественно, был удивлен, увидев серьезный взгляд Германии и не менее серьезный кивок: — Хочу. А Пруссию, пусть он и был удивлен, дважды просить не пришлось — мигом перевернув Людвига на диван и собственнически подмяв под себя, Гил принялся весьма агрессивно и максимально быстро стягивать одежду одновременно и с себя и с брата. Конечно, это было несколько затруднительно, но стоило того — увидев красивое и крепкое тело Германии, альбинос чуть не присвиснул, заставив лежащего под ним покрыться густым румянцем: — Ты чего? — Да нет, ничего. — прусс хищно облизнулся, улыбаясь и нетерпеливо оглаживая грудь и живот своей теперь уже считай жертвы. — Просто нарадоваться не могу тем, какой красавчик из тебя вырос. То есть… — начал спешно оправдываться ариец в ответ на приподнятую Германией бровь, как бы с вопросом «То есть, раньше я был уродцем, да?» — Ты и малым был тем еще симпотяжкой! Ну то есть, не в том смысле, чтобы я тебя хотел, пока ты был мелким, я не педофил, правда!.. — Гилберт. — наконец коротко остановил бурный поток слов Людвиг. — Не отвлекайся. — Да. — прусс утвердительно мотнул головой, наклоняясь к шее младшего брата и слабо касаясь ее губами. — Точно. Последствующие действия Гилберта наполняли уютную гостиную братьев-немцев плохо сдерживаемыми стонами, а иногда и хрипловатыми криками. А ведь альбинос лишь ласкал уши, шею и ключицы брата поцелуями! Ничего более! Вскоре от обычных ласк Пруссия перешел к более решительным действиям, на которые Людвиг отзывался еще громче и страстнее, царапая короткими ногтями бледную спину брата и заставляя диван тихо поскрипывать под грузом двух тел, почти что слитых воедино в безумной, едва ли не животной страсти.