Аромат шоколада

      Хорошо, что в Дерри никому ни до кого нет дела. Даже родителям до их собственных детей. Хорошо, что мать с утра до ночи на работе, и ей некогда заниматься единственным сыном. Иначе она давно бы заметила то, что… Впрочем, об этом Бен Хэнском старается не думать. Он думает о чем угодно – об уроках, о том, что Ричи снова станет шутить про мамку Эдди, о лакричных леденцах в лавке сладостей. Только не об «Этом». Но мысли снова и снова возвращаются к «Нему». Шрам на животе напоминает о себе легким зудом. Это не отвлекает, скорее, наоборот...       В толпе школьников, спешащих с утра на занятия, он замечает того, кто заставляет сердце биться быстрее. Того, кого боится любой здравомыслящий ребенок в Дерри. Ужас с ножом в кармане и пудовыми кулаками, тяжесть которых испытал на себе и Бен. Генри Бауэрс Даже если бы Бена проверили на детекторе лжи, он бы сказал, что боится Генри и не солгал бы. Почти что... Потому что он боится не Генри, а своего к нему отношения. К счастью, каждый занят своими заботами, и до толстяка нет никому дела. Если бы хоть кто-то знал… Отправили бы в психушку с соответствующим диагнозом. Стокгольмский синдром или нечто подобное.       Бен побывал в библиотеке и даже взял медицинскую энциклопедию, где прочел следующее. Стокго́льмский синдро́м (лат. Stockholm Syndrome) — термин, популярный в психологии, описывающий защитно-бессознательную травматическую связь, взаимную или одностороннюю симпатию, возникающую между жертвой и агрессором в процессе захвата, похищения и (или) применения угрозы или насилия. «Односторонняя симпатия – самое оно» - подумал Бен. И зачем-то выглянул в окно, словно желая увидеть своего мучителя. Но Генри там не оказалось. «Это ненормально, - внушал сам себе Бен, - это больше, чем ненормально. Ни один человек неспособен полюбить бандита». И понимал, что уже полюбил его. Гадкого, воняющего жвачкой «Джуси фрут», с ножом в кармане и сбитыми кулаками Генри Бауэрса.       С тех пор, как Бена поймала компания, состоящая из Генри, Патрика и Рыгало с Криссом, прошло уже много времени. Лето кончилось, и начался учебный год. И Бен начал замечать за собой неладное. То, что стал охотно давать списывать Генри, можно было объяснить тем, что не хотелось снова попадать под кулаки банды. Но как объяснить то, что он мог пялиться на Бауэрса во время уроков, наблюдая, как тот грызет ручку, думая над очередной задачей, или низко склонившись над тетрадью, пишет задание в ней. Бен старался «не палиться» и просто поминутно поглядывать на Генри, стараясь не привлекать внимание того. Но у Бауэрса было чутье хищника. Однажды на перемене он зажал толстяка в углу. - Ты, Сисястый, если будешь таращиться на меня все время, я тебе пропишу очки для слепых, - прорычал он, дохнув на Бена ароматом «Джуси фрут». А затем выхватил из нагрудного кармана Хэнскома маленькую шоколадку и ушел, напоследок слегка стукнув Бена по животу. Было больно, но не слишком – слой жира и толстый свитер смягчили удар. А Бен никак не мог стереть с лица глуповатую улыбку.       Однажды Бена, шедшего домой из школы, Генри отловил в подворотне. Чтобы срезать путь, Хэнском шел дворами, через арки, и путь его проходит мимо старого дома, который собирались снести. Вот там-то, в темном провале арки и прихватил его Бауэрс. - Ты, Сисястый, думаешь, я ничего не вижу и не знаю? Ты – идиот? Больше всего Бену хотелось ответить «Да, я идиот, потому что умудрился влюбиться в такого придурка, как ты». Но он не мог даже пошевелиться. И вовсе не от страха. А Генри втолкнул его в какую-то нишу, где было совсем темно даже в солнечный светлый день. И принялся шарить руками по его телу. - Жирный, - прошипел он, и Бену почудилось, что в голосе Генри злоба мешается с желанием… Тем же что и у самого Бена. - Нет, - только и успел выдохнуть тот, когда его губы накрыли обветренные потрескавшиеся губы Бауэрса. А затем случилось и вовсе неожиданное: Генри выпустил шею Бена и стал шарить под его свитером. Еле переводя дыхание, Бен стоял, позволяя мучителю делать все, что тому угодно. Перед закрытыми веками вспыхивали разноцветные салюты. Когда Генри засунул руку под ремень штанов, то вдруг остановился, выдохнул, и, взглянув на Бена диким взглядом, вылетел из ниши. - Скажешь кому – убью, - бросил он на бегу, и прежде, чем Хэнском успел опомниться, рванул куда-то. Догнать его Бен не смог бы при всем желании. Да и не собирался. Он лишь поправил свитер и брюки и, выйдя из арки, посмотрел вдаль, но Генри там уже не было. Бен дошел до дома и заперся в уборной, хотя дома, кроме него, не было никого. Доводя себя до разрядки несколькими рваными движениями, он представлял себе то, что вместо его собственной руки его ласкает рука Генри. «Проклятье». После нахлынувшего блаженства настала апатия, смешанная с чувством стыда. «Так нельзя, - повторял он себе и тут же находил для себя оправдание – я просто делаю это, потому что я не в силах противостоять Генри и его шайке». И сам понимал, что лжет себе же. Теперь уже он на уроках ловил на себе холодный оценивающий взгляд Бауэрса. На переменах безропотно отдавал тетрадку, делился принесенными из дома сладостями. А Бен мечтал о своем мучителе, и мечты его были липко-сладкими, как ириски и горчили, как лекарство. Так на перемене в один день Генри притянул к себе на ворот Бена и прошипел ему в ухо: - Отпросись в туалет у миссис Дуглас через пять минут после начала урока. Оставалось лишь кивнуть. На уроке Генри не оказалось, как и следовало ожидать. Едва Бен вошел в уборную, сильные руки схватили его и затащили в кабинку. От узенького оконца под потолком пробивался свет, и тянуло холодом, но тут было хоть чуть-чуть свежее, чем в других. - Ты ведь хочешь, Сисястый, - шипел Генри на ухо, - хочешь, я же знаю… - Не хочу, - помотал головой Бен. Но Генри его уже не слушал. Он развернул его, нагнул над унитазом и стянул до колен штаны. Затем достал что-то из кармана. К туалетным запахам примешался запах кофейного шоколада. Входа Бена коснулись пальцы, смазанные чем-то прохладным. «Смазка, - догадался Бен, - с запахом шоколада". Было больно, но в то же время приятно. Но когда пальцы, сперва - два, затем три, сменились членом Бауэрса, Бен вздрогнул и сдавленно охнул. Генри же начал ритмично двигаться, и через пару мгновений дотронулся до члена Хэнскома. У того снова перед глазами замелькали цветные пятна. И он начал двигаться в ритме с Генри, стараясь достичь разрядки. Генри кончил первым, и Бен сам довел себя до завершения процесса. Затем Генри надел боксеры, натянул джинсы и сел на подоконник с сигаретой. Глаза его были прикрыты. Сейчас он казался совсем другим – умиротворенным, даже спокойным, но это была лишь видимость, и Бен догадывался об этом. - Полгода ходишь, дрочишь, а попросить не решаешься, - хмыкнул Генри. Бен молча выскользнул из уборной, оставляя слова Бауэрса без ответа. На уроке он не просидел долго, тем более, что сидеть было попросту больно. Тихо сказав миссис Дуглас, что он заболел, Бен схватил куртку и портфель и помчался домой. Его раздирали противоречивые чувства. Он добился того, о чем мечтал и в то же время был откровенно страшно. «А вдруг кто-то узнает? А вдруг Генри решит отдать меня на забаву Патрику или еще кому-то?» Но в последнее верилось с трудом, Генри был тот еще собственник. От переживаний Бен и впрямь разболелся. К вечеру поднялась температура, мама вызвала врача. Но и доктору было все равно. Тощая тетка в белом халате неласково хмыкнула, заставила задрать футболку и принялась слушать ледяным фонендоскопом. Затем глянула горло и стала писать на листочке названия лекарств. - Через неделю в школу, – подытожила она. Неделю Бен болел, пил лекарства, запивая сладким чаем, ел кофейный шоколад и гнал от себя мысли о Генри. О самом лучшем на свете Генри Бауэрсе. Когда он вернулся, Генри лишь хмыкнул: - Ты где был, Сисястый? - Болел, - пожал плечами тот. И больше разговоров у них не было. Генри даже перестал брать тетради с домашкой – ее делал Виктор Крисс. А вот Бен словно стал пустым местом для Бауэрса, и это огорчало Хэнскома больше, чем он мог себе представить. Так прошло Рождество, пролетели каникулы…       И Бен решился. Решился на шаг, о котором раньше и подумать не мог. Но сейчас желание побыть рядом с Генри, вдохнуть запах «Джуси фрут» и кофейного шоколада пересилили голос разума. Бен стал ждать случая, и он представился. Мама уехала на выходные к заболевшей сестре, Бен остался дома, якобы готовиться на выходных к докладу. Самое интересное, доклад по истории Соединенных Штатов был, но отнял у Бена полчаса. А остальное время он прибирался в доме, хотя и понимал, что Генри эта уборка нужна, как собаке пятая нога. Мама перед отъездом наготовила еды на целую армию, так что за угощение можно было не беспокоиться. А вот кофейный шоколад Бен купил сам. В той лавчонке, где покупал лакричные леденцы. Генри отчего-то согласился сразу. То ли понял, что от влюбленного в него Бена не стоит ждать подвоха, то ли тоже хотел… Того же, что и Хэнском Едва за ними захлопнулась дверь, Генри навалился всем телом на Бена, прижав его к двери и принялся раздевать прямо в прихожей. - Генри… в комнате удобнее, - только и смог сказать тот. И кровать Бена, на которой он так часто воплощал мечты о Генри, стала настоящим сексодромом. Генри теперь не сковывало ничего – ни тесноват туалетной кабинки, ни спущенные до колен джинсы – свои и Бена. Сейчас оба были раздеты, и слышалось лишь тяжелое дыхание их обоих, да характерные звуки – шлепки голых тел. Генри кончил и в изнеможении рухнул прямо на Бена. - Хорошо на тебе лежать, ты мягкий, как перина, - сказал он. - Зато ты костлявый, - и Бен слегка ткнул его под выпирающие ребра, - но это мы сейчас исправим. Идем на кухню. В воздухе витал запах кофейного шоколада.