Предчувствие

— Не кормите своими чувствами того, кто голоден не вами… — Рокэ поднялся и, не глядя ей в лицо, поправил приспущенный лиф, открывающий белую небольшую грудь королевы. Катарина молчала, как-то излишне покорно до сих пор стоя рядом, и - он мог бы поклясться, даже не поднимая на нее глаз, - пылала стыдливым румянцем. Словно ей было действительно неловко за ту сцену, которую имел несчастье лицезреть по уши влюбленный в нее юноша. Лицемерная дрянь! Плевать она хотела на мальчишку. Потому маршал и ужалил бесцветно, равнодушно, запоздало мстя. Проклятье… Теперь Рокэ мог говорить ей что угодно, жалить, язвить унижать ее… возможно, его слова даже причинили урон — белые руки Катарины, которые попали в поле зрения маршала, мелко задрожали, обнажая обиду или гнев, но содеянного не вернуть. Ричард, с расширившимися от ужаса и боли глазами, опрометью бросился прочь, позабыв прикрыть за собой дверь… — Рокэ… — голос ее дрожал так же, как тонкие, унизанные драгоценностями пальцы. — Прошу простить меня, сударыня, — его голосом можно было заморозить весь дворец. Маршал, продолжая упорно не глядеть на свою вынужденную любовницу, сделал широкий шаг к двери. Чтобы догнать мальчишку? Пустое… тот сейчас не в себе, не станет слушать и просто не позволит приблизиться, а то еще понатворит глупостей и кинется на похотливого эра со шпагой. Нет, Рокэ просто хотелось уйти, ибо от стойкого запаха гиацинтов стало мутить. Хорошо бы на воздух выйти, прохладный, осенний, влажный… — Не кормите своими чувствами… — шепотом повторил он, подставляя лицо мелко моросившему промозглому дождю. Олларию окутывал туман, густой, местами имеющий цвет, похожий на глаза Ричарда. Шляпа осталась в кабинете вместе с оскорбленной Катариной. Запрокинутое к стальному небу лицо сделалось влажным в считанные минуты. Рокэ горько скривил губы, запоздало подмечая, что пришедшая на ум фраза как нельзя лучше подходит ему самому. Так метко сказано, словно тот выстрел по кагетскому штандарту. Он, сам того не подозревая, позволил собственным чувствам сделаться очевидными, и что с того, что наивный юноша ни кошки не заметил? Разве это извиняет сам факт демонстрации? — Того, кто голоден не вами, герцог… — искаженное потрясением бледное лицо Окделла, кажется, навечно отпечаталось на внутренней стороне век. Стоять под дождем на виду всего дворца было изрядной глупостью, и все же он стоял, впитывая с этой мерзопакостной водяной промозглостью понимание того, что что-то непременно должно случиться. Очень скоро. И предчувствие этого застилало маршалу глаза, впивалось ледяной иглой куда-то под ребра, заставляло беспомощно пялиться на падающий с неба вязкий туман. Очень скоро…