Трактат об исправлении

Ожидать в спокойствии было, разумеется, сложно. Шэнь Цинцю не знала, что ещё Лю Цингэ может опять учудить и как разворачивалась ситуация там внизу. Пару раз она порывалась спуститься самой, и никто не смог бы встать у неё на пути, однако она сама себя уговорила сидеть смирно. Она вряд ли чем ещё могла теперь помочь. Му Цинфан, закончив писать что-то своё, лекарское, откланялся, оставив одну из своих учениц прислуживать нуждам Цинцю, которые сводились к приготовлению письменных принадлежностей и чая, ещё чая и ещё больше чая. Цинцю написала Юэ Цинъюаню, дескать, ситуация требовала срочности действий, и потому она первым делом заручилась поддержкой Му Цинфана, дабы успокоить горожан с улыбкой, и распорядилась о том, чтобы их наиболее важное имущество отремонтировали послушники с Аньдин, не оставив таким образом причин сильно возражать. «Когда самая серьёзная рана исцелена, жаловаться на царапину постыдно», — заключила она. Обрисовано-то было красиво, однако сколь будет эффективно? День клонился к закату, когда известили о прибытии Лю Цингэ – на своих двоих, ко всеобщему облегчению. Также доложили, что всё прошло успешно, никто не пострадал, однако каждому дому адепты раздали по баночке мази, послушники Аньдин уже начали восстанавливать постройки, а поскольку для горожан это было главным, то увидев, как вели со всей строгостью на предполагаемый суд «того сутулого и горбатого асуру, негодяя и разбойника», они успокоились. Никто не видел его лица. У Цинцю от сердца отлегло. Отпустив племянницу, она позволила себе обессиленно откинуться на стуле. Всё свершилось! Усталость погребла под своей волной все мысли. Цинцю решила, что пора передать заботу о катастрофе с Байчжань другому человеку, а самой идти отдыхать. Опустив взгляд и увидев грубый зелёный лён вместо шёлковой бирюзы, она вспомнила, что, да, она нарядилась юношей. «Как то он отреагирует на такое, наш боец за справедливость? Вряд ли его одна прямая извилина способна подобное даже предположить, а!» Предвосхищать истерику его было худым удовольствием. Часть её желала столкнуться с Лю Цингэ, дабы выпустить на волю всё негодование, однако усталость всё же умоляла уйти поскорее домой, отмокнуть, расслабиться в окружении приятных вещей. Цинцю послушалась усталости, бросила чай и вышла. Не успела она далеко уйти, как увидела процессию. Боец за справедливость в белом гордо шёл впереди семенивших адептов Цяньцао, лучи заходящего солнца придавали его дивному лицу золотистый оттенок. Сперва он нахмурился, вероятно, приняв Цинцю за незнакомого человека, а подойдя ближе и узнав, выразился единственным пришедшим в буйную его головушку способом: — Шэнь Цинцю!! Шэнь Цинцю, в свою очередь осмотрев его и увидев, что он был помят и неопрятен, но вполне здоров – после двух-то пиал укрепляющего настоя! – с чувством исполненного долга подняла голову выше и смело прошла мимо. Он, судя по последовавшим звукам, был этим недоволен, однако она, положа руку на сердце, глубоко и далеко на это плевала. Она устала после передачи ци, после дороги, после всех разговоров, и держать осанку и при этом сохранять ровное выражение лица было нестерпимо. Вот Цинцю и перестала терпеть. На Цяньцао проходила особая вена ци, благодаря которой на горе можно было круглогодично выращивать целебные травы, но и живности мелкой из-за этого тоже было больше. Скоро из зарослей поднимутся светлячки, где-то забурлят лягушки, засвистят вечерние птицы-любушки. Со стороны главных палат доносились голоса. Отдалённый колокол провозгласил час петуха. Загорались фонари. Воздух начал стремительно холодеть. Шэнь Цинцю поторопилась домой. На Цинцзин, где завершали дела и готовились отходить ко сну, Цинцю ожидала услужливость её старших учеников. Ли Цзеюй уже разложила чистую одежду с бирюзовой окантовкой, вернула на место цинь, который ученикам Цяньцао было велено вызволить из загребущих рук Люйхуа, а пока Цинцю принимала ванну, она занесла ужин: рис с мясом и шалотом, лапшу с тёртой курицей и немного засахаренных ягод. Увидев потемневший уголок неба, Цинцю отмахнулась от покорно ожидавших её детей, пережёвывая вместе с едой события прошедшего дня. Невероятная получилась ситуация, в голове до сих пор не укладывались многие вещи. Как он дошёл до Павильона? Как нашёл её? Зачем? Ныло любопытство, которое вряд ли будет удовлетворено, ибо выдавить из Лю Цингэ внятное объяснение было мало осуществимо. Шэнь Цинцю изучала его годами, пусть и не по собственному желанию, и потому была уверена в его характере. Его искажение в расчёты Цинцю не входило, конечно, однако разве не разыгралось всё лучшим образом? Она отплатила ему за его недавнее геройство, так что они были в расчёте – одной головной болью меньше. По сути, если уж кто и потребует объяснений, от главы ордена требовалось лишь уверить градоначальника в том, что Цанцюн позаботился о нарушителе, а остальное уже будет работой самого градоначальника. У Юэ Цинъюаня ведь был такой богатый опыт в покрытии её прегрешений, разве он не справится с отмашкой для всевеликого и идеального Лю Цингэ, у которого на счету одно лишь сие крошечное буйство? Подумав так и эдак о том, заслуженным ли было доверие жителей к градоначальнику, доставала ли плеть главы великого ордена до чинуш мяотан, в итоге устав от предположений и успокоив себя тем, что она сделала всё, что могла и чего требовали приличия и сестринской долг, прочее со вздохом оставила для того, чьей обязанностью было это самое прочее. Усталости недолго пришлось уговаривать её отложить все заботы. Цинцю лениво заплела волосы и потянулась так, что всё тело обмякло. Постельное бельё приятно пахло и холодило кожу. Душу грели слова «сутулый и горбатый асура, негодяй да разбойник». Наверняка там ещё что-то было покрепче, которое воспитанные адепты благородного ордена не смели передать. Шэнь Цинцю хотела бы знать, какими словечками поливали благородного бога войны. Шэнь Цинцю выспалась, однако разум её был немного встревожен. Она намеревалась проверить, как обстояли дела с катастрофой Лю по итогам ночи. Юэ Цинъюань нарушил её планы. Он не мог не прийти, Цинцю зареклась этому удивляться, но всё же одно дело обещать себе и другое – видеть его на пороге, вспомнить холод и темноту, и отблеск его меча в свете факела… Из-за Юэ Цинъюаня чай пришлось заваривать повторно. Чуть ли не первым делом он объяснился, что хотел бы и прошедшим вечером её дождаться, однако был убеждён Му Цинфаном в отсутствии опасности её здоровью. Цинцю повторила, что да, с ней всё в порядке, Юэ Цинъюань не собирался ей верить, забрал её запястье, проигнорировал её протесты и успокоился лишь тогда, когда лично убедился, что всё было по-прежнему плохо. — Доволен ли теперь господин глава и брат мой? — огрызнулась Цинцю ему в лицо. Господин глава и брат остался доволен и отпил чаю. Потеряв одну причину находиться в её доме, начал искать другую: спрашивал об обстоятельствах произошедшего в городе недоразумения, неумело обходя тему самого места происшествия. Они с ним уже обсудили это обстоятельство, будучи ещё учениками, и сошлись на обоюдном расхождении мнений. Каждый решил своё: Цинцю решила продолжать, Юэ Цинъюань решил впредь молчать. Цинцю отвечала, пряча в словах крючки, ей было любопытно, сумеет ли Юэ Цинъюань действительно не выказать интереса после стольких лет. Однако он, чуя опасность, обходил эти ловушки, чем очень её раздосадовал. Исчерпав все поверхностные вопросы и не имея смелости задавать более глубокие, он откланялся на собственных условиях, но не раньше, чем отметил, что новый её двор был однообразен. У Цинцю было намерение украсить его позже по своему вкусу, ибо жить в окружении стены бамбука было ужасающее скучно, однако разве же она признается в этом Юэ Цинъюаню? Нет, это был её дом, и ей было решать, хорош он или плох! — Как скажешь, Цинцю. Однако если вдруг надумаешь, ты всегда можешь обратиться ко мне. Я помню, тебе понравились красные азалии на Цюндин. Не помнила Цинцю такого. — Чжанмэнь-шисюн как всегда великодушен и милостив, а, — она хотела сделать ему больно, — воистину пример для подражания всем лидерам. Это приглушило его улыбку, и Цинцю могла считать себя победительницей. Она хотела от него или ответа, или правдивого лица, и раз он отказывался давать первое, она силой брала второе. Юэ Цинъюань ушёл в помятом расположении духа, однако Шэнь Цинцю недолго радовалась, поскольку стоило его огромной тёмной фигуре скрыться из виду, над ухом у неё раздался скрежет, а глаза вновь испачкались. 【 Новое дополнительное задание: Познать, лишь попробовав 】 【 Ваш ученик Ло Бинхэ намерен принести вам собственноручно приготовленное блюдо в знак почтения. Не окажете ли вы ему великодушно честь опробовать и указать на ошибки? 】 Шэнь Цинцю подавилась чем-то. «Вот ещё! Закрыть!» — Прокричала она в голове, оправляясь от испуга. Собственноручно приготовленное? Что за брехня! Кто додумался? Кто вообще подпустил это чудовище к кухне? Он отравить меня вздумал?» В ответ перед ней опять явилась желчная гадость: 【 Ваш младший ученик питает к вам глубокое уважение, у него нет ни единой причины причинять вам вред 】 Уважал он! Ни единой причины! Как же! Если бы у неё в своё время был доступ к какому-нибудь яду, она подсыпала бы его Цю Цзяньло!.. 【 Допущение же до кухни сперва подразумевалось вследствие отсутствия запрета, а ныне одобрено старшими 】 «Так они знали и были довольны! Как раздражает, а!» Да кто там на небесах решил испортить ей весь день? Было утро, впереди были занятия, нельзя было! Шэнь Цинцю сделала несколько глубоких вдохов и выдохов. «Мудр ли, глуп ли, охваченный желанием или в глубинах заблуждения, стремись владеть своими действиями. В печали и радости, в смятении и сомнении, стремись владеть своей судьбой». Нельзя было впадать в искажение с утра да ещё и после вчерашнего, и тем более – спровадив Юэ Цинъюаня. Нельзя было поддаваться гневу, а, нужно было опустошить сердце. Опустошения не наступило. Шэнь Цинцю придралась к другому: «Прошло десять дней, а не двадцать один. Твой хозяин не научил тебя считать?»  【 В связи с изменившимися обстоятельствами срок передвинули к более удобному случаю 】 Как занятно, как занятно, а! Как удобно! Что за обстоятельства были такие? На этот вопрос тварь не захотела отвечать, и Шэнь Цинцю могла только злобно цыкнуть языком. Она не прогоняла жёлтое уродство, и оно не спешило исчезать. «Ученик, а. Намекаешь, что мне от него не отделаться теперь?»  【 Поскольку вы приняли Ло Бинхэ в этом качестве, а он принял вас в качестве учителя, он ныне не кто иной как ваш ученик 】 А тварь стала разговорчивой, обнаглела, вздумала поучать! «Я буду идиоткой высшего порядка, если действительно возьму в рот что-то с его руки!»  Шэнь Цинцю не забывала о свойствах его крови. Они творили мерзкие вещи, Цинцю охватывало отчаяние, когда всё тело замирало повелением чужой воли, как собственная кровь, будто бы зажжённая, ускорялась и душила, как собственное сердце замирало, и вместе с этим каждый раз умирала крупица её души. 【 Ло Бинхэ ныне совершенно точно человек и даже не подозревает о наличии у него таких способностей, так что о применении их не может быть речи 】 «Да что ты говоришь!» “Человек”? Человек умер бы в Бесконечной бездне. Выходца глубин, презренных самим солнцем, самими небесами, ни в коей мере нельзя было назвать человеком. Хотя и падая в неё он уже не был человеком. После пробуждения в нём демонической крови его заклинательское основание предположительно должно было быть уничтожено, поскольку с демоническим способом самосовершенствования оно несовместимо. «Думаешь, я не видела, как он применял тогда демонические техники? На Цинцзин нет ни одной книги о тёмных искусствах, откуда у него тогда те знания? Разве мои действия привели к пробуждению его демонической крови, а?» Для человека возможно было обратиться к другому пути, лишившись основания и очистившись от ци. Тело становилось как свежий лист бумаги, и было уже достаточно подготовленным к предстоящим трудностям. Однако для удачного развития мало было одного лишь стремления – требовались также предрасположенность и правильное направление. Шэнь Цинцю, насильно заставившая своё тело без предварительного очищения перейти на другой путь, осталась со шрамами меридианов, а Ло Бинхэ? В тот день его тело полнилось демонической ци, он стоял у зияющей пасти бездны был не просто в порядке – пережил Бесконечную бездну – место, в которое даже спятивший демон не сунется. Одним лишь только врождённым преимуществом столь безболезненный и естественный переход не объяснишь. Даже если ядро не разбилось, как у неё, а медленно разрушилось, это не могло произойти всего за несколько минут. Ясно было, что к тому моменту у этой собаки уже было какое-никакое тёмное основание, и он лишь успешно его скрывал. Ло Бинхэ по сути своей мог избрать любой из двух путей, и лишь вследствие незнания всей правды встал на путь праведный, однако Шэнь Цинцю, столкнув его в ад Бесконечной бездны, заставила его свернуть на путь демонический. Такова была, значит, его судьба. Ло Бинхэ полудемон, и ничто этого не изменит. 【 Есть одна сила, которая может это изменить 】 «Убить ты мне его не позволяешь. Ноги и руки ему отрубить, я так понимаю – тоже». 【 Не причиняя вреда 】 Шэнь Цинцю закатила глаза. «Прогнать с Цинцзин? Или, может, просто не отправить его на то чёртово Собрание?»  【 Эта Система рассмотрит такую возможность и подскажет ответ, когда найдёт решение 】 Шэнь Цинцю удивилась. Значит, в её власти было не допустить участия Ло Бинхэ в том проклятом, по всем правилам худшем Собрании. Что было проще написания его имени в списке участников? Ненаписание. 【 Эта Система обязана заранее предупредить, что в случае отказа от исполнения задания вы перенесётесь в момент после выполнения предыдущего: 】 【 четырнадцатое число четвертого месяца 】 «Твою мать, это же в день после последнего искажения ци!» Именно тогда днём, после отборочных испытаний, после попытки – попытки ли? – убить Ло Бинхэ в сарае, на Цяньцао! 【 К сожалению 】 Проходить через это заново? Глотать лекарства, составлять расписание и наблюдать за тренировками заново? Проходить через искажение Лю Цингэ заново?! Опять разговаривать с Юэ Цинъюанем?! Ещё чего!.. «Хотя нет, что-то не так. Как-то непоследовательно. Сперва Система велела принять этого ублюдка в ученики, и убив его по дороге, я вернулась в то же самое утро. Потом, когда в день отбора я отказалась, то потеряла сознание, но очнулась не в день воскрешения, а за несколько минут до того. Когда же убила Ло Бинхэ в сарае, скачков во времени не было». Не было никаких правил. 【 Эта Система пришла к выводу, что вынужденное повторение одного и того же сценария окажет резко негативный эффект, тогда как вы были уже близки к успеху, поэтому была вынуждена пересмотреть некоторые правила с учётом вашего поведения и продолжит, пока не найдёт наилучший способ взаимодействия 】 Шэнь Цинцю едко усмехнулась. «Признайся просто, что была не готова к тому, что у кого-то мозги работают». 【 Леди Цинцзин достойна своего титула 】 «Зат-кнись!» Последний человек, который поучал Шэнь Цинцю… Последний человек, который поучал Шэнь Цинцю, был Юэ Цинъюань. В подводной тюрьме. О Ло Бинхэ. «Ты слишком уж разговорилась», — заметила Цинцю. 【 Вы стали уделять этой Системе больше своего внимания 】 【 Эта Система, разумеется, старается отвечать 】 «Голодное до внимание чудище – прямо под стать ему». Какая мерзость. Мерзость светила всё ещё уродливым жёлтым, кроме него Цинцю ничего не видела. Она приказала исчезнуть. Шэнь Цинцю долго смотрела в никуда. Думала о всякой бредятине, о человеческом сердце, о собственной гадливости, вспоминала все свои идиотские решения. Вообще все эти скачки во времени наталкивали Шэнь Цинцю на мысль о том, что она всё же находится в какой-то иллюзии – чем этот чёрт не балуется? В то время Цинцю нахлебалась его крови порядочно. По ощущениям время текло, как должно было течь, запахи были запахами, звуки – звуками, ощущения – ощущениями. На горе росли травы, в стенах были кирпичи. Демонического присутствия ни в одном уголке не было. Всё пока было таким, каким она помнила. Какой смысл был воссоздавать всё, что она знала? Только ради того, чтобы опять это всё отнять. Если это иллюзия, то больно долго длится это представление. Если явь… Знай Цинцю, что Система такое, могла бы раскрыть загадку своего воскрешения. Издёвка то была небожителей или ошибка? Когда в её дверь постучались, Цинцю глубоко в душе уже приняла новое, как она надеялась, достаточно взвешенное решение. Она села за стол, раскрыв перед собой свиток, и дала разрешение нарушить её уединение. Ли Цзеюй привела сороконожку. Он, зная своё место, стоял на пороге, смотрел в землю и трясся, держа в худых ручонках поднос. Ли Цзеюй, улыбаясь, будто бы не она притащила к Шэнь Цинцю её смертельного врага, начала издалека – тренировки только недавно закончились, всё на Цинцзин было хорошо и спокойно. Цинцю сыграла потехи ради, кивнула для важности. Не получив нужной реакции, Цзеюй, будто бы внезапно вспомнив о присутствии другого человека, добавила: — Шицзунь, эти несколько дней Ло-шиди очень хотел выразить своё вам почтение и благодарность. Не позволите ли? Глухо в голове Цинцю раздалась мысль о том, что у Ло Бинхэ не было понятий о почтении. — Говори. — Сяошиди неплохо готовит, даже дашисюн отметил его навыки. Ваши ученики никогда не осмелились бы преподнести вам что-то низкокачественное, однако если всё же проявили дерзость, готовы принять наказание. Ей необязательно было всё это говорить. Шэнь Цинцю должна была съесть эту жижу в любом случае. — Чья была идея? Ли Цзеюй опять улыбнулась и раскрыла рот что-то сказать, но Ло Бинхэ её опередил: — Отвечая шицзунь, этот недостойный ученик взял на себя смелость предложить дашицзе. Дашицзе… Шэнь Цинцю выразительно на него посмотрела. Он не представлял, насколько близок был к смерти – ближе, чем в любой иной миг своей собачьей жизни. Уловив намёк, он заткнулся и испуганно опустил взгляд, хвала небесам, до того, как она примерила на него зловещее красное свечение. — Когда этот учитель к тебе обращалась? Ли Цзеюй продолжала улыбаться, однако Цинцю видела в ней напряжение. Она была ещё так молода, эта девчонка. Цинцю смягчилась. — Что там? — Конджи с бобами и орехами, рисовые шарики в розовой воде и кислые сливы. Каша лёгкая, но питательная, всё прочее несладкое – самое подходящее летом. Подумав, Шэнь Цинцю припомнила, что Мин Фань доносил ей о том, как Ло Бинхэ нарушал комендантский час и воровал на кухне. Вот, значит, почему. — Ладно. Оставь. Ли Цзеюй, стараясь не показать страха, улыбнулась и сделала несколько шагов назад, утягивая за собой это… это существо. Цинцю откинулась на кресле, чувствуя невыносимую душевную усталость. Она злобно посверлила взглядом поднос с нетронутой пищей. Сколь угодно можно было скрипеть зубами и проклинать, назойливое сообщение никуда не денется, будет пищать в ухо и мешать жить. «Ло Бинхэ совершенно точно человек», а? 【 Совершенно точно 】 Шэнь Цинцю не могла стряхнуть подозрение. Она окунула остриё серебряной шпильки. Оно оставалось чистым. Если бы она не знала, чьих рук блюда, то сочла бы красивыми. Какая трата. «Ладно! — прорычала в мыслях Цинцю, хватая ложку. — Это всего лишь приукрашенный рис! Что хорошего может приготовить ребёнок? Повезёт, если несварения не случится!» Цинцю взяла каши. Прожевав, застыла и положила ложку обратно, очень стараясь ничего не разгромить. «Не смей, слышишь, не смей и слова сейчас сказать!» — обратилась она к Системе, зная, что та её слышит и видит. «Приукрашенный рис», а, как же! Если бы! Если бы! «Поэтому Ли Цзеюй решилась его привести? И Мин Фаня он этим подкупил? Теперь ясно, как». Гордость упиралась, даже в мыслях не хотела признавать, даже слова не давала себе подумать. Шэнь Цзю первые двенадцать лет своей жизни питалась любыми брошенными в её сторону или уроненными объедками, упавшими за стену яблоками и грушами, если случалось поймать что в ручье – пережаренной или недожаренной на костре костлявой рыбой. В особняке Цю еда была приличнее и разнообразнее, но почти всё было с руки Цю Цзянло или милостью Цю Хайтан, потому что из-за этих двоих другие слуги нередко из вредности ничего не оставляли для неё. Так что она ничем не отличалась от собаки, которой кидали ненужные куски. В странствиях с У Яньцзы у Шэнь Цзю было право забрать себе то съедобное, что она могла найти у убитых, или купить что-нибудь в лавке на мелочь, не нужную её преступному учителю. В захолустных городках готовили то пережаренное, то жирное, то слишком сладкое, то пересоленное, прыщики и боль от расстройства желудка стали частым явлением. Став ученицей на Цинцзин, она каждый день могла есть тёплое и полезное, и для любого босяка уже это место показалось бы раем, пусть гадкие старшие и опрокидывали иногда её тарелку. Потом она стала наследницей Мо Чжэюня, и им всем пришлось ждать, когда она поднимет палочки для еды, прежде чем они могли коснуться своих. Будучи одним из лордов-заклинателей, Шэнь Цинцю сидела на пике власти богатства, она могла есть фрукты и ягоды в любое время года, мясо каждый день, прикажи она достать ей сюэха – ей принесут целые сундуки, она властвовала над тысячами, а отвечала лишь перед одним. Любой мечтал бы оказаться на её месте. Но этот гадёныш… Этот гадёныш заставил её почувствовать, что в её жизни опять чего-то не хватало?! Ну нет! Наивно было полагать, что Система зачтёт ей всего одну ложку каши. Цинцю смело зачерпнула супа, скушала рисовый шарик. Система молчала. Пришлось впихивать ещё и ещё, пока почти ничего не осталось, когда наконец-то уродство всплыло: 【 Быть может, вас воодушевит награда за ваши старания? Это несложно устроить 】 【 Как насчёт исцеления ваших меридианов? 】 Шэнь Цинцю показалось, что на ослышалась. Она сказала себе: «даже не думай надеяться! Смири свои ожидания, выслушай сперва». 【 Они были недоразвиты сперва из-за недосмотра и незнания, а позже повреждены вследствие злого умысла и 】 — По-твоему, я не искала способа?! — не выдержала Цинцю, ударила по столу. Испуганно вскрикнули тарелки. Столько лет, столько всего она перепробовала! Чего только ни пила, какую только дрянь ни таскала в надежде, что новое лекарство поможет пробить застой. Никогда не забудет она выражение лица Мо Чжэюня, когда ему пришлось убрать руководство, которое он дал ей и которое привело в итоге к одному из её искажений. Он поторопился! Он чуть не убил её! Она поторопилась! Но что ей было делать? Полумеры в её случае были неприемлемы, с ней всегда так было: всё или ничего. Если бы она медлила, в жизни не угналась бы за остальными. 【 Способ есть. Это вьющийся чернолистник, для лорда Цинцзин достать его будет несложно, нужно лишь дождаться подходящей возможности 】 【 Есть и человек с нужным навыком – Ло Бинхэ 】 Шэнь Цинцю рассмеялась. А, конечно! Всё в этого ублюдка упиралось! 【 Кулинария это, можно сказать, его специальность 】 Ах, небо, как это она могла упустить такой выдающийся талант лапшу варить, ой! «Зачем мне Ло Бинхэ, если в Цанцюн есть аж два пика поваров и лекарей?» 【 Если захотите привлечь их, нужно будет придумать обоснование и бороться с их мнением 】 【 Перед вашим же учеником объясняться не требуется 】 【 Дайте ему шанс. Если он вас разочарует, эта Система ни слова более об этом не скажет и придумает другую для вас награду 】 Разочарует? Шэнь Цинцю не надеялась, поэтому и разочарованиям места тоже не было. Стратегу чужды были надежды, он производил расчёт и действовал согласно им. Если план проваливался, значит, он просто проваливался. Стратег некомпетентен, расчёт его неверен. Что могла Шэнь Цинцю рассчитать? «Ты очень хочешь, чтобы он мне понравился. Чтобы мозолил глаза своей заискивающей улыбочкой, своими бесстыжими глазами, своим писклявым голосом, этой гадкой манерой принижаться. Хочешь, чтобы его готовил именно Ло Бинхэ. Значит, что-то ты с этого имеешь». Блядская тварь молчала – всё равно что призналась. Собственно, Ло Бинхэ, если и отравит её, то вряд ли насмерть: у поганой твари были иные способы окунуть Цинцю в мёртвые воды. Заставить её делать что-то в его пользу тоже можно было без демонической крови – на то и Система. «Если ты думаешь, что я вмиг переменюсь и стану обхаживать эту помесь волка с человеком, то ты сильно ошибаешься! Я найду способ его задушить! Не своими – так чужими руками, ибо есть Лю Цингэ! Подожди только, когда он узнает, что демон пробрался к нам на Цанцюн – пощады не будет». Шэнь Цинцю никогда не была хорошим человеком, она прекрасно знала себя, окружающие тоже уже давно составили о ней своё мнение, так что притворяться добросердечной и великодушной было бы просто смешно. Всё это произошло и прозвучало, а солнце ещё даже не поднялось на вершину дня. Что и говорить, настроение на весь день было испорчено. Раньше она выместила бы обиду на Ло Бинхэ, однако теперь нужно было найти лазейку из правила о невредительстве этому чудовищу. Окружение было не потревожено: ветер гулял, бамбук стучал, ученики упражнялись. Шэнь Цинцю была свободна заниматься чем ей было угодно. Музыка не творилась. Сливовое вино издало какое-то глупые звуки и от стыда укрылось обратно шёлковым чехлом. Естественно, не получалось ничего остального, ибо никакие стратегии, никакая живопись и никакие стихи, ничего в таком состоянии не выжмется. Так что Цинцю бросила пытаться, отрешившись от наук и учений, ушла в созерцание и восстановление потревоженного душевного равновесия. Все явления мира произошли из несотворённого хаоса, из единого ничего, взаимодействуют друг с другом, порождают и уничтожают друг друга, усиливают и ослабляют друг друга. Мысли Цинцю спутаны, в голове её хаос – что получится из него? Распутав по нитке все переживания, получилось, что в дополнение к белым жасминам Цинцю так же хотела бы видеть что-нибудь красное – будет красивое сочетание, однако мало было цветов, которые не затмили бы нежные и тонкие соцветия. Пока что на ум ничего не приходило, поэтому Цинцю сделала себе пометку освежить память. Солнцу ещё долго было катить до высшей точки своего путешествия. Шэнь Цинцю мучилась хаосом собственного разума. Вспомнив о том вчерашнем описании Лю Цингэ, она решила его обязательно записать, однако долго не находила слов в дневнике для прочего. Казалось бы, так просто было бы описать пережитое, но рука не поднималась. Цинцю уговорила себя отметить хотя бы самое важное: случившееся раньше времени искажение ци у «сутулого и горбатого асуры, негодяя и разбойника»; гадкое рыло Шан Цинхуа, когда она велела ему отправить своих учеников в город исправлять последствия; задание подлизавшегося к Ло Бинхэ демона потравиться ювенальной кулинарией. Поганое расположение духа. На середине последнего предложения Шэнь Цинцю поняла, как жалко это звучало, и поэтому перечеркнула. Итак понятно было, что она не пела от радости после всего этого, так что не нужно было признаваться в собственной слабости, пусть даже бумага не будет ей свидетелем. Когда прозвенел обеденный колокол, ей пришлось волей-неволей подобрать себя, потому что к ней придут Мин Фань и Ли Цзеюй, и им нельзя было видеть её в разбитом состоянии. Они принесли обед, и Цинцю уточнила, не того ли Ло это рук дело. Цзеюй отрицала, но сказала, что он готов был в любой момент это исправить, если Цинцю это было угодно. Цинцю не было угодно, поэтому она прогнала их. Ли Цзеюй хотела что-то сказать, но Мин Фань поступил мудро и утянул её за собой. Цинцю успокоила привычная пресность, она давила в себе тот голос, который винил собственную гордость. Нельзя так было с гордостью – помимо Сюя это было единственным, что принадлежало только ей одной. Как бы то ни было, а после еды всегда становилось лучше, и закончив, Цинцю пошла наблюдать, насколько гадкие дети расслабились в её отсутствие. Оказалось, что не очень, потому что показывали некоторые, едва заметные подвижки. Цинцю не была зла, потому что напомнила себе, что прошло с начала усиленных тренировок всего несколько дней. То, что она что-то заметила в них, было либо прогрессом, либо её желанием его углядеть. Они не сразу увидели её, а как увидели, вмиг стали более деревянными. Цинцю вздохнула. Похоже, ей придётся из них это выбивать. Закончив, они разошлись по залам, а Мин Фань и Ли Цзеюй бросили на неё по быстрому взгляду и ушли переодеваться. Мин Фань принёс ей список – тот, который она велела приготовить для Аньдин, стопку сочинений с прошлой недели. Пара расположилась на циновках, деля какое-то общее одухотворение. Цинцю читала им о легизме и влиянии его на порядки в царстве Цинь, а когда они ушли через один шичэнь, она вновь стала свободна предаваться изяществу скуки и тоски. Мир был полон любопытностей. Были растения, что цвели по определённым часам, звери, подражавшие человеческим крикам, грибы, двигавшиеся сами по себе. Вьющийся чернолистник был не самым удивительным из великого многообразия явлений. Шэнь Цинцю скопила в своей голове многие сведения о демонической и духовной растительности, но об этой траве было известно столь немногое, что даже она, кладезь Цинцзин, обратилась к записям. Вьющийся – оттого, что огибал тонкими гибкими стеблями якорь, за который цеплялся, а чернолистник – оттого что любил тень и был тёмно-синего или тёмно-фиолетового цвета, отчего выглядел зловеще. И да, было у него, предположительно, свойство очищать ци, однако установить это доподлинно можно было, только хорошенько изучив. Не изучили доселе оттого, что произрастал вьюнок на пограничье мира демонов и людей, а значит, во-первых, редок, а во-вторых, обычно был хорошенько утоптан копытами и лапами демонических тварей. Естественно, употреблять такое в пищу решились единицы, оттого и неопределённость заключений. А та дрянь по имени Сытун утверждала, что, пожевав это удобрение, Цинцю сможет пробить свои застои. Что же, Цинцю едала вещи похуже. * * * * * * Ушли остатки сезона: Цинцю искала сведения о редкой траве, проверяла мель чужих мыслей на бумаге, пыталась хоть на песчинку стать глубже сама. Первый день пятого месяца. Ян достигала пика, однако в горах было всё так же холодно. Рождалось дыхание водного дракона, на восточной стороне будут проливаться дожди, тогда как западной едва ли достанется что-нибудь от живительной влаги. В первый день месяца Шэнь Цинцю вставала особенно рано и тщательно очищалась. Мин Фань приносил ей бамбуковую табличку и сразу же бесшумно уходил. Если глава ордена задавал вопрос, лорд Цинцзин советовался с Книгой перемен и направлял ему до собрания ответ. Это месяц несмотря на всё произошедшее, а может, именно по вине всего произошедшего, не стал исключением. Шэнь Цинцю села в центр дома перед монетами. Вопрос Юэ Цинъюаня не менялся, однако она всё равно внимательно вникала, не позволяя сердцу вмешиваться в ритуал. При гадании выпала гексаграмма Гуань, созерцание. Не хорошая и не плохая. «Умой руки, но не приноси жертв; владея правдой, будь нелицеприятен и строг». Это был призыв избавиться от предвзятости и рассмотреть вещи со всех сторон, не выполнять активных действий – созерцать. Почему это «созерцание» выпало в гадании для ордена? Юэ Цинъюань что-то намеревался делать? Это было как-то связано с ситуацией с Лю Цингэ? Или же с Собранием? Хуаньхуа что-то опять задумали? Как бы там ни было, она отослала таблички с ответом и прочими гаданиями (время было благоприятным, для таких-то дел день был хорошим, для сяких-то плохим, зло шло с юга и прочее) на Цюндин, занесла гексаграмму с датой в книгу Цинцзин и принялась готовиться к собранию. Шэнь Цинцю гадала не для себя, и посему не могла применить этот совет, однако «созерцание» засело у неё в голове. Она не помнила, что нагадала Юэ Цинъюань в прошлом месяце. Это было десять лет назад, жизнь назад. Предвещала ли прошлая бамбуковая табличка волнения? Или солгала? Или же кто-то неверно понял послание древности? Мо Чжэюнь никогда не раскрывал, что было в его гаданиях, как соотнеслось с жизнью ордена, каковы были результаты и что по этому поводу говорил глава ордена – вероятно, из-за оговорённой между ними тайности, поскольку во всём прочем он хулил своего брата и главу нещадно. За закрытыми, конечно же дверьми. Шэнь Цинцю чувствовала, что он ставил её в неловкое положение, рисуя постоянно нелицеприятную картину первого в ордене заклинателя, и отказывалась подставляться, вела себя исключительно вежливо. В день собраний Шэнь Цинцю уделяла особое внимание внешности. Чем красивее была женщина, тем глупее становились мужчины вокруг неё. Ей некуда было торопиться: лорд Цинцзин приходил в числе последних, а глава ордена, предоставляя младшим некоторую свободу для высказываний, являлся позже всех. Без посторонней помощи волосы сложно было укладывать в высокие причёски, которые больше всего были Цинцю к лицу. Приходилось что-то придумывать самой, накручивать, перекрещивать, кончики прятать под гуанем, заматывать лентой. Две тонкие прядки у лица Цинцю выпускала, чтобы придать нарочитой небрежности. Получалось недурно. Шэнь Цинцю не шёл бирюзовый цвет её владений. Вернее, сказать, с её внешностью сложно было, надев бирюзовое, выглядеть утончённой и возвышенной учёной: лицо и одежда друг другу не соответствовали. Её внешности шли насыщенные, тёмные цвета, которые подчёркивали её дьявольское очарование. Она бы потянула фиолетовый Сяньшу, который усиливал ощущение сварливости Ци Цинци. В светлом же Цинцю выглядела будто запылённый жемчуг. Поэтому Цинцю заказывала себе одежды оттенка менее яркого и насыщенного, чем носил Мо Чжэюнь. Было и другое предъявление к этому цвету у неё: к нему было нелегко подобрать сопутствующие, а с требованиями Цинцю – тем паче. Сегодня она настроена была воинственно, так что надела под бирюзу белый и чёрный. Подвязка из белоснежного нефрита, серебряные серьги, веер с облаками. Чуть-чуть подвести брови, чуть-чуть припудрить нос – и её тщеславие осталось удовлетворённым, с какого угла бы ни посмотрело в зеркало. Белая кожа, блестящие волосы, длинная шея, тонкие запястья, ухоженные руки, дорогая одежда, изящные украшения. Шэнь Цинцю была красивой свободной женщиной, богатой – кто не хотел бы оказаться на её месте? Кто не хотел бы, а. Согласно новому расписанию, Мин Фань и Ли Цзеюй должны были заниматься с ней, однако в виду недоступности Цинцю в этот час она велела им присоединиться к остальным ученикам в общих лекториях, а сама отправилась на Цюндин. Лорды не носили оружия на собрания, поэтому Сюя оставался болеть за неё дома. Солнце только недавно взошло, погода стояла приятная. Шэнь Цинцю знала, что она недолго будет ей наслаждаться. В главный зал вела лестница, ступеньки которой просели под тяжестью сотен тысяч шагов. В стародавние времена вся школа Цанцюн располагалась на этой вершине, со временем разойдясь и раскинувшись по всей горной гряде. Поэтому на Цюндин было просторнее всего: рассчитанные изначально на сотни человек постройки опустели, поэтому часть спален и лекториев потихоньку, по одному-два в поколение разобрали, а свободное место обложили каменной плиткой, засадили гибискусом и сливами, кое-где выкопали пруды и отвели ручьи с вершин, создав дополнительные водопады. Где-то глубине были сокровищница ордена и святилище предков. Шэнь Цинцю бывала в них лишь единожды – в день принятия титула. Они тоже не были рассчитаны на столь долгую историю, и их в противовес прочим зданиям на вершине приходилось из поколения в поколение расширять, иначе не хватало бы места для дюжин новых табличек и именованных артефактов. Собственно зал имел лишь три стены. Четвёртой служил величественный вид на все двенадцать пиков. Говорят, её такой, а, однажды нечаянно сделали, и потом решили ничего не исправлять, воодушевившись открывшимися красотами. В центре располагалась восьмиугольная каменная плита. На ней расстелена была карта нынешних династий, поверх которых цветными линиями обозначались сферы влияния заклинательских школ. Планировали и устанавливали зал в те стародавние времена, когда принято было сидеть на полу, потому плита была высотой всего по колено. В форме подковы вокруг неё рассаживались лорды: Юэ Цинъюань во главе, остальные по бокам и Шэнь Цинцю слева, чуть ближе прочих из-за статуса. Ученик Юэ Цинъюаня у входа поклонился ей и ушёл докладывать. Уже на подступах из-за открытости пространства были слышны разговоры, и их Цинцю сознательно не слушала, повторяя в сердце мантру. Когда она вошла, все смолкли. Пустовало два места. В неё вцепилось взглядами не менее половины занятых. Они все кивнули в знак приветствия – как бы сильно ни ненавидели, а она оставалась для них старшей после Юэ Цинъюаня. От Ши Цинсюэ разило вином, но он всё равно подобрался, когда она прошла мимо. Шан Цинхуа, сидевший рядом с ней, поздоровался громче обычного. В его взгляде была некоторая бесцеремонность, порождённая, видимо, произошедшим с тем по фамилии Лю и назначенной с Цинцю встречей. Вошёл Юэ Цинъюань. Шэнь Цинцю раскрыла веер. Началось обсуждение: что слышно было о демонах, как продвигались те изделия из руды чистого солнца, сколько заданий было выполнено за месяц, какие проведены были работы, и прочее-прочее, привычный шум, мелкие проблемы. Все танцевали вокруг известного, и потихоньку в Цинцю начало накапливаться раздражение, от которого нужно было отвлечься. Шэнь Цинцю рассматривала собратьев поверх веера, пытаясь соотнести свои воспоминания с открывавшейся ей картиной. Всегда ли был Цзян Цинъи таким немногословным, а Ши Цинцюэ таким словоохотливым? А улыбка Сяо Цинлина – подлинная ли? А у Ци Цинци были такие серьги или же эти – новые? Та, заметив взгляд Шэнь Цинцю, огрызнулась: — Шицзе есть, что сказать мне? Цинцю усмехнулась. Ци Цинци явно нарывалась на драку, неужели настолько среди её нежнейших девиц было скучно? — Отрадно видеть, что в Ци-шимэй с каждым днём всё больше от Шуан-шигу. — А я смотрю и вопрошаю, в шицзе становится больше или меньше от Мо-шибо? Шэнь Цинцю картинно обмахнулась веером. — Выходит, в нас обеих тоска по учителям взыграла, а? Раз Ци Цинци решила углядеть в словах Шэнь Цинцю оскорбление, не было смысла её поправлять. Шуан Чжэвэнь влюбилась, как дура, в Мо Чжэсюэ, это было так очевидно, так жалко на это было смотреть. Особенно жалко, зная характер её избранного, который на всех смотрел с едкостью. Просто не все её видели. Так вот, Шуан Чжэвэнь на самом деле была не слишком неглупа, просто в ней не было ни капли коварства, присущего обычно женщинам, и это делало её, когда дело доходило до Мо Чжэсюэ, очень, очень глупой. Рождённая от их союза Шуан Си была живым тому доказательством. Так вот, кого могла бы выбрать наследницей женщина вроде Шуан Чжэвэнь? Как оказалось, нехитрую, гордую, злоязычную и любящую спорить. Если в предыдущей леди Сяньшу ещё было какое-то изящество, какое-то уважение к иерархии, из-за которого ей пришлось уступить воспитание своего ребёнка деверю, то нынешняя церемониями не утруждалась. С ней, как и с Лю Цингэ, у Шэнь Цинцю никогда не получилось бы дружбы, коса нашла аж на два камня! Случайным образом её взгляд пересёкся со взглядом того другого камня: Лю Цингэ, сидевший со скрещенными руками, подорвался и хлопнул ими по столу, и по зале тут же покатились волны. — Опять силой мерятся? — Не надоело ведь! — О небо, не надо?.. — Фух, вот всё и наладилось, а я-то уж испугался! — Три связки, шисюн, не забудь. — Я с тобой больше не спорю! — Ты каждый раз так говоришь, и что… — Амитабх. У Шэнь Цинцю свело челюсть. И это – её жизнь! Она сделала глубокий выдох и выплюнула: — Нет. «Вдох, выдох, вдох, выдох, рассей дурную ци, не слушай их, не придавай значения, звуков во вселенной бесчисленно, слушай другие…» — Что, нет? — А? — О небо, спасибо! — Про что это «нет»? — Всё равно я выиграл! — Ты жулик! — Амитабх. А. Они и этот с Байчжань устраивали им представление. Как же бесит! Ветви на одном дереве – а соперничают, птицы в одной стае – а враждуют. О, она хотела увидеть лицо этого напыщенного индюка в грязи, увидеть его побитым, пристыженным, однако знала, что не могла. Никогда не могла, и сейчас не смогла бы. Его кровь на её руках была слишком тяжелой, горячей, липучей, тягучей. Он нужен был, чтобы убить Ло Бинхэ. Ей нужна была её репутация. Так что хватит делать из себя посмешище! «Мудр ли, глуп ли, охваченный желанием или в глубинах заблуждения, стремись владеть своими действиями. В печали и радости, в смятении и сомнении, стремись владеть своей судьбой». Ещё один глубокий вдох. Шэнь Цинцю смотрела ему за ухо. — Эта Шэнь Цинцю не намерена драться с тобой, Лю Цингэ. Лю Цингэ вместо ответа посмотрел нечитаемым взглядом, Цинцю ненавидела себя за то, что на момент слегка дрогнула, однако упрямо продолжала смотреть. — Ты можешь уйти, если тебе настолько тягостно присутствие здесь. Уверена, все готовы подождать, пока установится порядок. Или, быть может, есть что добавить по поводу произошедшего недавно? — казалось, будто бы последнее не её устами было сказано. Но нет, голос был её. Будь проклята её зловредность! Веер хлопнул в её руках, Лю Цингэ метал молнии из глаз, и прежде, чем он успел что-либо придумать, она добавила: — Если не думаешь о своей репутации, то подумай хотя бы о своих собратьях. С тем, что сделал ты, разбираться придётся им. И как чжанмэнь-шисюну смотреть в глаза своему учителю после такого? Не знаю, готов ли Лю Цингэ быть ответственным младшим братом? Лю Цингэ выглядел так, будто подавился воздухом, и Цинцю усмехнулась. Более жалостливый человек или более мягкая женщина не стали бы преподносить дело таким образом, или вообще постарались бы замять совсем, однако Шэнь Цинцю стратег, стратегам чужда жалость. Лю Цингэ провинился. «Да, а, пусть познает вкус наказания». — Я знаю, зачем ты там бываешь. Сказал этот человек. У Цинцю перед глазами побелело. «Ты не можешь сейчас потерять самообладание, ты не должна! Делай что хочешь, однако не дай им увидеть ни трещины! Нападай, не дай им опомниться!»  Если бы Шэнь Цинцю могла, она бы этого гордеца ударила по голове стулом. Лю Цингэ никогда не боялся высказывать своё мнение. С одной стороны, можно было бы сказать, что он честен и добродетелен, но с другой стороны, также можно было бы сказать, что он всегда думал лишь о себе. Какая уверенность, какая свобода, а! Шэнь Цинцю действительно завидовала! — Лю Цингэ, ужели ты думаешь, что мой учитель был слеп и глух? Как мог он не знать, чем занята его наследница? Почему, думаешь, всё же позволил мне унаследовать Цинцзин, а? «Давай! Оскорби Мо Чжэюня! Покажи, какой ты добродетельный!» На самом деле несколько раз наставник пытался начать о том разговор: «Цинцю, ты… была в городе?» Отрицать было бы глупо, он всё равно бы узнал. Цинцю отвечала правдиво, дескать, была. В качестве прикрытия она покупала себе украшения и даже надевала их время от времени. Однако дальше ничего не заходило. Мо Чжэюнь уводил разговор в другое русло, ни разу он её не упрекнул, либо ожидая, что она сознается сама, либо действительно не видя ничего заслуживающего порицания, либо же зная, что она не делала того постыдного, для чего в бордели ходили. В любом случае, он молчал, Цинцю молчала тоже, и до самого конца он и словом не обмолвился ни о каком дурном поведении, порочащем доброе имя ордена. Если бы не Лю Цингэ… — Я же сказал, что знаю, зачем ты туда ходишь! У этого человека хватало наглости смотреть ей в глаза, говоря это! Вэй Цинвэй дотронулся до его плеча: «Шиди, это…» — Ты учишь их. Зачем? «Учу?» — Так! — Воскликнула Шэнь Цинцю. — Это не твоего ума дело. Кто проговорился? Кому рот зашить?! Секунду-другую в зале звенела тишина. — Шицзе сама начала о том разговор! — вклинилась Ци Цинци. — Извольте отвечать! — Разве же о том? — Эти дела связаны, нет? Что ты там, шиди, сказал? — обратилась стерва к Лю Цингэ, — Шэнь Цинцю учит? Кого? Чему? Шан Цинхуа, находившийся на перекрестии их с Ци Цинци огня, откинулся назад. — Димэй, довольно, — подал голос Юэ Цинъюань, — тот инцидент исчерпан. Шэнь Цинцю бросила на него взгляд, пытаясь отыскать что-то… хоть что-нибудь нужное ей, однако он лишь странно улыбался, слишком широко, слишком торжествующе! — Чжанмэнь-шисюн, раз уж шицзе сама о деле решила заговорить, не пора ли с ним разобраться раз и навсегда? У Ци Цинци месячные крови шли? Поэтому она так себя вела? — У Цинцю-шимэй свои причины, — сказал Юэ Цинъюань в попытке задушить этот разговор, а Шэнь Цинцю чувствовала, как новый яд вскипает под кожей, застревает в горле, не глотается. Его слова – очередная просьба закрыть глаза на её недостойное поведение! «Кто я для тебя? Говоря такое, ты всё ещё смеешь утверждать, что брат мне? Ты когда-нибудь был по-настоящему на моей стороне?» Ци Цинци фыркнула, всем видом показывая, что не удовлетворена исходом. — Раз уж уважаемый чжанмэнь-шисюн так говорит. Цинцю проиграла, надо было молчать! По глазам Лю Цингэ она видела, что он не мог придумать достойного ответа, и это было бы её победой, если бы не Юэ Цинъюань, если бы не гадкая его улыбка. «Цанцюн всегда будет защищать своих». — Цанцюн всегда будет защищать своих. Как она ненавидела эти слова! Ничего-то она на это не могла возразить, да и кто мог бы? Остальные уже надели терпение на лица, однако Шэнь Цинцю не была бы собой, если бы даже окровавленной, протащенной через грязь и забросанной камнями не подняла голову выше и не повела себя так, как будто бы всё идёт так, как и должно было. Она чёртов стратег, она не может ошибаться. Цинцю села прямее и обмахнулась веером, бросая вызов всем одиннадцати. Да! Она бесстыжая гадюка. И что с того? Эти слова, «Цанцюн всегда будет защищать своих» – это щит и для неё тоже. Лю Цингэ, позабытый ради нападок на Цинцю, хотел что-то сказать. Она бросила ему вызов сделать это. Он, поведя челюстью, перехватил кулак ладонью и повернулся к Юэ Цинъюаню. — Прошу прощения у чжанмэнь-шисюна за неудобства. Цинцю сжала зубы. Как легко он просит прощения у Юэ Цинъюаня! Изумление отразилось на лицах наименее сдержанных. Шутка ли: бог войны снизошёл до признания своей ошибки! Лю Цингэ не простит ей этого унижения, однако между ними итак была вражда. Одной обидой больше, одной меньше. Юэ Цинъюань, закрытый за своей улыбкой, якобы тёплой, кивнул. — Шиди ведь уже принёс извинения. Мы все семья, мы должны держаться друг друга. То, что и полагалось сказать – если бы ребёнок нашкодил, а не взрослый человек принёс беду. И это должно было все споры прекратить. Так ведь сказал глава ордена, кто посмеет его ослушаться? Чего она от него ожидала? Цинцю медленно вздохнула и украла его обязанность разрезать воцарившуюся натяжённость, перейдя к обсуждению собрания Союза Бессмертных, которое возлагалось на храм Чжаохуа и Вершину Тяньи. — Если чжанмэнь-шисюн позволит. Они с Лю Цингэ смотрели друг другу в глаза, нож к ножу, борясь за лоскуты достоинства. Он выдохнул, моргнул, и в его взгляде более не было отблеска клинка. Кинул Цинцю бесполезный кусок победы, недостойный его, благородного ублюдка. Цинцю за неё вгрызлась зубами, выпрямилась и перевела внимание на Юэ Цинъюаня. Тот на миг прикрыл глаза, длинные ресницы особенно выделялись на белой коже, Цинцю даже могла бы поверить, что он впрямь был обеспокоен всеми потрясениями, если бы не знала, как он на самом деле бессердечен. Основатель Цанцюн был умён. Мужчины лучше всего смотрелись в чёрном, и Юэ Цинъюань в одеждах своего пика тоже был красив. Жаль только, Цинцю видела, каков он на самом деле. — Ты читаешь мои намерения. Кто там что читал! Внутри Шэнь Цинцю горел пожар. Юэ Цинъюань, судя по всему, понял интерпретацию гадания как тупое невмешательство. Хорошо! Как хорошо, а! Просто замечательно, пусть не вмешивается! Шан Цинхуа усиленно пытался занять своими словами образовавшийся купол неюутности, с переменным успехом втягивая в обсуждение кого-то из более добродушных. Му Цинфан недолго смотрел из-под ресниц и сложил руки перед собой, Ци Цинци игралась со своей серьгой, Ши Цинцюэ прикрылся широким рукавом – наверняка хлебнул вина. Шэнь Цинцю тоже хотела чего-нибудь да покрепче. Она представляла, будто бы выдыхает миазмы, что накопились у неё внутри. Стало каплю лучше. Она опять закрылась веером и заставила себя смотреть прямо, поверх голов. Ей нечего было добавить к тому, что они обсуждали. Иногда на неё опасливо поглядывали. Её раздражали эти взгляды. К концу этой муки у неё ужасно болела шея. Стоило собранию окончиться, она шагнула к Шан Цинхуа, с которым у неё была договорённость. Тот улыбался через силу, однако Цинцю совершенно не волновали его чувства, ей лишь хотелось уйти подальше от Лю Цингэ и Юэ Цинъюаня – он тихо позвал её, но она притворилась, что не слышала. Ци Цинци мерзко на неё посмотрела, Шэнь Цинцю посмотрела в ответ. Бирюзовый и фиолетовый, Цинцзин и Сяньшу – никогда не примирятся. Ступив на камни Радужного моста, Цинцю бросила всё притворство и во всю силу нахмурилась. Вот по чему она ни капли не скучала. В висках до сих пор стучала кровь, и она сама удивилась тому, что сумела удержаться от привычных угроз с мечом. Может, она была слишком измотана, чтобы наскрести в себе прежний запал. Может, что-то внутри неё изменилось в лучшую сторону. «“Зло с юга”, как же!» Лю Цингэ сидел на северо-западе, а Ци Цинци – на востоке… А, — вспомнила Шэнь Цинцю, — она ведь не для себя гадала.