Доверенное лицо

Дом встречает его траурной тяжестью. По крайней мере так Мейегор ощущает настроение Алис практически с порога. Он почти слышит и видит, как жена идеально пошмыгивает носом да утирает слёзы мягкой тканью платка, сидя перед зеркалом. В голову закрадывается мысль, что переговоры за карточным столом и пушкой под ним же были куда более жизнерадостными, чем возвращение домой. А затем Мейегор видит на полу тёмные полосы — засохшие, но всё равно безошибочно идентифицируемые. Полосы прерываются, меняются на смазанные капли — дорожка из хлебных крошек, ведущая неведомо куда. Явно не в пряничный домик. И не в Страну Чудес. Разве что в ту, которая без тормозов. Мейегор снимает пистолет с предохранителя, а затем за стеной Алис снова сотрясается рыданиями, слишком уж картинными, что он не выдерживает: — Алис, в чём дело? Даже если в их доме кто-то есть и этот кто-то настроен недоброжелательно, всю конспирацию можно засунуть кому-нибудь в задницу. Мейегор убирает пистолет обратно в кобуру, одёргивает белоснежный пиджак: переговоры прошли мирно, что даже картинно пыль с плеча стряхивать не пришлось. — Алис! — нетерпеливо повторяет, пока она не появляется в дверях их спальни. Стеклянные глаза, опухшие губы да взлохмаченные волосы — красива до умопомрачения в своей артистичности да кукольности. Алис одёргивает полы своего короткого халата, кутается в него, будто от этой тряпки ей теплее станет. — Что случилось? — Мейегор спрашивает, но ответ знает сам, косится на пол и дорогу из капель, обрывающуюся у двери в ванную. Он не ожидает, что Алис взорвётся тут же, как граната без чеки: — Запрети приходить ему! Мейегор переводит на неё взгляд, думая о разъярённых фуриях, пытающихся перетянуть его внимание с затаившегося в ванной комнате дракона. — Что? — он интересуется тем тоном, который заставляет любого подчинённого из его многоглавой империи задуматься, стоит ли сказанное переломанных костей. Алис слишком далека от его дел, вообще — слишком далека, чтобы вовремя свернуть и сделать вид, что ничего не было. — Он не имеет право приходить сюда, — произносит она с таким нажимом, что Мейегор только брови приподнимает. — Он — моё доверенное лицо, Алис, — спокойно возражает, а затем двигается в сторону ванной. Глупая, милая Алис. Думающая, что может что-то в его жизни решать. Тем не менее, за руку она его хватает. — Чтобы ноги этого психа здесь не было! Он вломился сюда! — шипит Мейегору в лицо, поднимаясь на цыпочки. Полы явно холодные, Алис переступает босыми ногами, но взгляда не отводит. И дышит так яростно, что другой зауважал бы. У Мейегора от всех этих сцен лишь раздражением стреляет за ушами. Он медленно отцепляет от себя её руки. Держит крепко, что Алис дёргается, и, наконец, — понимание перешедшей границы вспыхивает в её больших стеклянных глазах озёрами-бликами. — Не тебе это решать, — медленно, как отсталому ребёнку чеканит Мейегор, едва наклонившись. Он горой нависает над ней, способный легко шею свернуть. Но пока достаточно лишь напомнить, о чём говорить не следует. Только не с ним. — Я сказал Балериону, чтобы он приехал, как закончит с делами, — последнее Мейегор бросает через плечо, уже взявшись за дверную ручку. И уходит прежде, чем Алис разразится визгами о том, что он ничего о своих делах ей не говорит. Меньше знаешь… нет, не крепче спишь. Дольше проживёшь.

***

Воздух влажный, но пара нет — его заменяет удушливый дым. Ванна полна до краёв, и вода — алая, будто едва покрашенная акварелью, — выплёскивается через края, собираясь лужицами на тёмной плитке. Балерион не открывает глаз, лишь курит-курит-курит, пока Мейегор присаживается на бортик, не заботясь о сохранности своего костюма. Его портного хватил бы удар. — Ты напугал Алис до усрачки. Балерион лежит в воде прямо так, как пришёл: в одежде, лишь содержимое карманов да оружие сбросив на полки. Ткань тёмная, что не разглядеть повреждений, только цепляться за наливающиеся на лице кровоподтёки. Он приоткрывает глаза. Покрасневшие, с лопнувшими сосудами прямо вокруг зрачка. Значит, приложился затылком. Мейегор пробует пальцами воду и морщится: до противного остывшая. — Истеричка, — Балерион наблюдает за ним из-под прикрытых век. Затягивается глубоко и, немногим погодя, выдыхает дым сплошным облаком, окутывающим пространство плотной завесой. — С какого рока ты сюда залез? — Захотелось. Ты против? Мейегор беспардонно оттягивает мокрый, истрепавшийся ворот потяжелевшей от воды футболки, рассматривает стёсанную кожу с плеча. Будто по наждачке прокатили. — Рассказывай, — коротко приказывает он. Балерион цокает языком, сигарету свою протягивает, а затем погружается под воду — в смесь собственной крови, выныривает через секунды и по-кошачьи отфыркивается. — Это ты мне расскажи, хороший мой, — он подтягивается на руках, садясь. С него стекает водопадом, капает с волос — алое-алое-алое. Мейегор не видит нигде извлечённых пуль, ни их осколков, а значит — ножевые. Значит, зашивать, а лучше — в больницу, к надёжному врачу, что рот будет на замке держать. Значит, надо эту тварь водоплавающую вытаскивать. — Ты мне расскажи, какая сука меня сдала, — Балерион заканчивает на выдохе, снова откидывается и смеётся. Безо всякого веселья. Он смотрит на Мейегора — и всё становится таким понятным, что остаётся только глаза закатить. — Серьёзно? Думаешь, это я? — Мейегор наклоняется, позволяет сцапать себя за предплечье да обляпать белую ткань, что только выбросить останется. — Скажи мне, Бал, поведай, на кой чёрт оно мне надо? — Не знаю, — тот плечами жмёт, шмыгает носом. Затягивается с чужой руки и брови изгибает в своей манере. — Кроме тебя некому. Кроме тебя никто, блять, не знал, что я буду вести допрос. Мейегор терпеливо вздыхает. Докуривает сам и выбрасывает окурок в раковину, пока выдыхает дым через нос. — Я знаю, где оружие, — вдруг добавляет Балерион, а затем поднимается на ноги. Мейегор отходит в сторону, дожидается, пока его киллер экстра-класса вылезет, как мокрая, стучащая зубами от холода мышь; пока его в сторону не поведёт, чтобы подхватить. — Вхагар доложила, что этот кретин ничего нового не сказал. — А надо уметь различать оттенки в повторяемых по сто раз словах, — огрызается Балерион. Конечно же, он забирает у Мейегора из кобуры пистолет. Конечно же, приставляет к горлу, шатающееся недоразумение. И узрел же когда-то отец в этом всё ещё мальчишке потенциал: что-то помимо ловких рук да вечно скалящейся пасти. Мейегор даже бровью не ведёт. Они проходили это сотню раз, что навевает мысли о традициях. Подумать только, помогите им боги. Только ещё ни разу Балерион не обвинял его в предательстве. Орали друг на друга они постоянно, что уже даже никто внимания не обращал, принимая такое поведение за своеобразную манеру общения. Да только настоящие угрозы и обвинения высказывались безо всяких криков. Мейегор обхватывает его за плечи. Балерион весь горит да дрожит, но плевать, видимо, на это хотел. Только пистолетом сильнее жмёт, предохранителем щёлкает да глядит снизу вверх лихорадочно блестящими глазами. Ни дать ни взять безумный крылатый ящер, что пламенем дышать бы смог. — Так что? — он срывается почти на звериное урчание, которое обрывается, когда Мейегор хватает его за холку, сжимает пряди на загривке и голову оттягивает. — Знаешь, Балерион, — он в раздумьях будто губы поджимает. И чувствует, как Балерион перестаёт давить оружием: не из собственного желания отступить. Силы явно его покидают. Мейегор смотрит, как медленно закатываются чужие глаза. — Если бы я захотел от тебя избавиться, то сделал бы это сам.