***
На следующее утро, оказавшись в украшенном большом зале, где очень приятно пахло елью и вкусным завтраком, Хенджин сумел убедить себя, что все не так уж и плохо, как могло быть. Думал он так, однако, не долго. Пока не обнаружил, что помимо еды на Хаффлпаффском столе, завтрак стоял еще и на Слизеринском. Удивительно, что кто-то из этих снобов вообще остался. С чего бы? Не то, чтобы Хван был сильно подвержен всяким предрассудкам о том, что все Слизеринцы — зло и от них следует держаться подальше. Просто, будучи охотником команды по квиддичу, он часто знатно огребал от загонщиков в зелено-серебряной форме. Поэтому неприязнь у него была вполне оправданная, выработанная где-то на физическом уровне. Еще и напоминала ему об утерянной метле. Товарищ на века, которого его отец решил заменить более новой и модной моделью. Будто всерьез надеялся, что Хенджин каким-то чудом попадет в их сборную по квиддичу. Аппетит тут же пропал. Но Хван так и не успел покинуть Большой зал. Стоило ему только повернуться в сторону дверей, как те распахнулись, являя ему сияющего, как начищенный галеон, Ли Минхо — старосту Слизерина, капитана команды по квиддичу, великолепного загонщика, талантливого мага по части трансфигурации и защиты от темных искусств, чистокровного красавчика и завидного жениха. Хенджин тут же развернулся обратно, падая за свой стол и утыкаясь чуть ли не носом в свою еду. Вот кого он действительно не ожидал увидеть в Хогвартсе на рождественские каникулы. Хотя бы потому, что его родители и предки Минхо — дружили. Две крутые чистокровные семьи. Даже когда Хенджин, непостижимым образом, оказался не в Слизерине, а в Хаффлпаффе, это было воспринято больше как каприз Распределяющей шляпы. Так что все праздничные каникулы они обычно проводили в вынужденной компании друг друга, когда Хван общался с Джисоном через камин, а Минхо недовольно ворчал где-то на фоне, что эти две курицы-балаболки мешают ему читать. Ли, кажется, тоже удивился его присутствию в Большом зале, поэтому мысль о том, что старший тут по просьбе его родителей, шпионить — Хенджину пришлось отсеять, как не жизнеспособную. — Что ты здесь забыл, Джинни? — Минхо даже не пришлось повышать голос. В звенящей тишине пустого Большого зала он звучал как никогда громко, и как никогда нежелательно. Оставшимся мог быть кто угодно, но этим кем угодно оказался его кошмар с детства. Старший хен, который не скупился на грубости и колкости, сын, так сказать, маминой подруги, лучший во всем. Как таких идеальных вообще земля носит? — Свой завтрак, — недовольно буркнул Хенджин, размазывая еду по тарелке, совершенно не надеясь, что такой ответ старшего удовлетворит. — Сам придумал или в книге какой прочитал? — недовольный колкостью Хвана, спрашивает Минхо. Его вопрос риторический, поэтому Хенджин планирует по-умному промолчать и свести разговор на нет. Он отсчитывает про себя до десяти — предел его вежливого размазывания еды по тарелке — чтобы на десять встать из-за стола, в очередной попытке сбежать. Но ему приходится сесть обратно, потому что в Большой зал влетают две совы: черная, с белыми пятнами — Минхо и золотистая с большим размахом крыльев — его отца. В клюве Бурехвоста красный громовещатель, и Хенджину дурно от того, что Минхо тоже услышит, как его будет отчитывать отец. Прежде, чем открыть кошмарное письмо, Хван бросает взгляд на лицо старшего, но тот ловко скрывает легкую усмешку, тронувшую красивые губы, за свеженьким выпуском «Ежедневного пророка», где прямо на первой странице его родители, которые, по всей видимости, получили крупное задание где-то в Азии. И не понятно: то ли Минхо хвастается, то ли просто насмехается над неудачником Хенджином, который едва ли не попадает в ситуацию, когда разворачивать письмо будет уже поздно. Но взрыва удается избежать. «Хван Хенджин», — орет письмо голосом его отца, да так громко и пронзительно, что даже Бурехвост прячет голову в оперении, — «Как ты смеешь плевать нам с матерью в лицо и позорить нас своими детскими выходками? Учти, что новая метла прибудет к сезону игр, а вот разрешение на посещение Хогсмида я не подпишу, если сегодня же ты не явишься домой. Не смей расстраивать мать еще больше, маленький засранец!» Минхо опустил газету, чтобы взглянуть на лицо младшего и получить свое законное удовольствие, но успел разглядеть лишь покрасневшие уши и стремительно удаляющуюся стройную фигуру Хенджина. «Вероятно, мчится к ближайшему рабочему камину», — решает для себя Ли. И утверждается в своем мнении, когда ни на обед, ни на ужин младший не приходит.***
Хван просыпает завтрак, потому что провел весь прошлый день на поле для квиддича и, когда вернулся в гостиную, был настолько убит, что даже не дополз до своей комнаты, устраиваясь прямо на диване. Он, в общем-то, и обед пропустил бы, лишь бы не видеть Минхо, не слышать его насмешек и не вспоминать вчерашнего унижения, но Хван так голоден, что точно откинется, если не съест чего-нибудь. Старший снова выглядит удивленным, когда он переступает порог Большого зала. Смотрит так, будто увидел привидение. Смотрит, пока Хенджин идет до своего стола, смотрит, пока он ест, смотрит так внимательно, что младший давится чаем и смотрит в ответ недовольно, как бы намекая, что хен ведет себя неприлично. Минхо будто оживает, скользит взглядом в сторону, мимо лица Хенджина, туда, где нарядные ели, а потом по контуру чужого плеча, облаченного в теплый вырвиглазно-желтый свитер. Удивительно, что даже в такой безвкусной тряпке, Хван умудряется выглядеть уютно и очаровательно. У Минхо такой младший ассоциируется с любимой подушкой, которая среди новеньких свеженьких выглядит странно, но все равно самая родная, самая прекрасная. Только Хенджин не подушка, и большую часть своей жизни Ли мечтал лишь о том, как придушит его во сне. Потому что он своим существованием Минхо раздражает. Тем, какой неуклюжий, какой глупый, какой наивный, какой болтливый, какой живой и яркий, какой красивый и умилительный в глупом красно-белом колпаке на светло-русых волосах. Старший идеальный во всем, но его идеальность кончается там же, где начинается раздражение, вызванное Хенджином. Он и сейчас злится, когда его взгляд падает на покрасневшие, разодранные костяшки младшего. Понятно теперь, где Хван шлялся весь вчерашний день, удивительно, что он не удосужился ранки даже обработать. На красивых больших руках младшего, красное смотрится неуместно и вызывает в Минхо желание приложиться губами, вылизать острые костяшки языком. И он так явственно представляет, как проделывает это прямо сейчас, что во рту внезапно становится сухо, как в пустыне, а рука тянется к палочке. Хенджин дергается, как от пощечины, замечая движение со стороны Ли, прикрывается подносом и мычит что-то вроде «Не честно нападать на безоружных», и Минхо как холодной водой окатывает. В себя приходит, в себе разочаровывается. А потому, сегодня день, когда Хенджин наблюдает удаляющуюся спину старшего.***
Только во время ужина Минхо садится за стол Хаффлпаффа, и прежде, чем Хван успевает открыть рот, он взмахом палочки накладывает на него заклятие немоты. Испуганная мордашка младшего того стоила. И Ли бы позлорадствовал над тем, какой Хенджин теперь беззащитный, но он и сам теряет всякое самообладание, когда его взгляд снова падает на разбитые костяшки. — Вулнера санентур, — шепчет Минхо и ведет палочкой вдоль ранок, и выдыхает с облегчением после каждой затянувшейся. Его желание вести себя по-идиотски — пропадает, пусть частично ему все еще хочется пройтись языком по манящим, выпирающим косточкам на чужой конечности. Он поднимает голову, чтобы обозвать Хенджина колким словечком и насладиться тем, что тот в ответ ему ничего сказать не может, но сам теряет дар речи, когда видит чужие покрасневшие щеки и дрожащие длинные ресницы. Не успевает даже рта раскрыть, как младший срывается с места и уносится прочь. Снова.***
Волноваться о Хенджине Минхо начинает к вечеру следующего дня, потому что мелкий идиот не появляется ни на завтрак, ни на обед, ни на ужин. На поле для квиддича его нет, и Ли совершенно не понимает, почему слоняется по школе, заглядывая за каждый угол и в каждую нишу, будто Хван может прятаться где-то там от него. И непонятно, что его раздражает больше: глупый хаффлпаффский принц или же его собственное волнение за него. Они никогда не были близки, и Минхо никогда не пытался с Хенджином сблизиться. Родители считали, что они лучшие друзья, совершенно не замечая, как за праздничным столом Ли пододвигал к себе поближе любимое овсяное печенье младшего, чтобы тому не дотянуться, а Хван в ответ активно мешал ему наслаждаться тишиной, когда взрослые оставляли их наедине. Минхо бесился больше не потому, что младший слишком громко и бурно обсуждал последние новости с Джисоном, а потому, что игнорировал его присутствие. И, в общем-то, его родители никогда не ставили Хенджина в пример, но он все равно раздражал старшего своим существованием. Но это Рождество должно было быть совсем другим. Потому что никаких посиделок двух семей быть не должно было, потому что Минхо мог праздновать в излюбленной тишине. И он ждал праздник в этом году, предвкушал. А потом перешагнул порог Большого зала и увидел за Хаффлпаффским столом Хвана, черт его дери, Хенджина, которого там быть не должно было. Как вообще работает это чертово мироздание? Обыскав замок, и не обнаружив младшего, он бредет в сторону кухни, туда, где расположилась гостиная Хаффлпаффа, пытаясь придумать своему непонятному порыву правдоподобное оправдание. Что-то вроде: «Мне родители плешь проедят, если узнают, что я был в замке и не спас Хенджина от верной гибели». А еще ему точно прилетит по шее, если младший пожалуется, что Минхо его заколдовал. Интересно, он вообще знает, как снять заклятие немоты? Учитывая, что Хенджин большую часть свободного времени проводил в обнимку с Нимбусом, шанс, что он накосячит даже с легким зельем болтливости, был достаточно велик. У Минхо полные карманы сладостей, которые он забрал с ужина, потому что младший, понятное дело, ничего не ел. А еще у него огромное желание пустить все на самотек, потому что он в няньки не нанимался и видеть Хенджина — это последнее, чего ему хочется. Но, возможно, он чувствует свою собственную вину, самую малость, в том, что Хван сейчас абсолютно беззащитный из-за его заклинания. Он останавливается в ярко-освещенной галерее, рассматривая большой натюрморт. На самом деле, Минхо ни разу в гостиной Хаффлпаффа не был, не знал пароля, а о том, где она находится — узнал случайно. Вроде как слышал однажды, как Джисон отчитывал Хенджина за то, что этот дурачок до сих пор сбивается с ритма и даже иногда забывает, по какой бочке нужно стучать. Из всего этого выходило, что попасть в гостиную Хаффлпаффа можно, постучав по нужной бочке в правильном ритме. Жаль, что старостам не выдают пароли от комнат других факультетов. Ли неуверенно замирает перед рядами бочек, встроенных в темный камень. Он понятия не имеет, по какой бочке нужно стучать, чтобы ему хотя бы просто открыли дверь. Кто знает, вдруг у Хенджина не хватит ума додуматься, кому приспичило прийти к нему в опустевшей школе. Минхо выбирает бочку не то, чтобы методом тыка, но, полагаясь на свою интуицию, неуверенно стучит по ней и в следующий момент, когда его обдает уксусом, громко ругается матом. «Вот тебе и самый дружелюбный факультет», — думает он, отплевываясь от противной жидкости. Хвала Мерлину, что заклятие чистки никто не отменял. Теперь, постукивая по очередной бочке, Минхо готов к тому, что его ожидает струя уксуса в лицо и использует импервиус, чтобы защититься. Только скорость у защитной системы Хаффлпаффа быстрее, чем он машет своей палочкой и, с каждой новой проверенной бочкой, Ли становится все злее, честно обещая себе скормить Хенджина гринделоу, если тот дверь в ближайшие секунд пять не отопрет. И, то ли Хван скрытый легилимент, то ли Минхо сегодня достаточно везучий, но вторая бочка снизу в середине второго ряда — отпирается. Хенджин смотрит на старшего обиженно и недовольно, а Ли смеяться хочется от того, что младший, по всей видимости, так и не расколдовался. — Выглядишь так, будто провел целые сутки в молчании, — не удерживается он от подколки, но Хван его юмора не ценит, собираясь закрыть дверь у самого носа старшего. К счастью, у него в руках палочка, и Минхо успевает среагировать быстрее, чем Хенджин уползет в свою барсучью берлогу. — Импедимента, — выкрикивает он, взмахнув палочкой, и в следующий момент, когда пораженный заклятием Хван замирает, ныряет за дверь, пока чары не развеялись. Оказавшись в пологом земляном проходе, Минхо не спешит подниматься с Хенджина, которого повалил на задницу, не санкционировано проникая в чужую гостиную. — Меня же сейчас не разразит молнией? — насмешливо интересуется он у младшего, который уже может двигаться снова, но выглядит еще более недовольным, чем изначально и будто взглядом хену своему пытается сказать «Я бы тебя сейчас жахнул не только молнией». И Минхо остается только радоваться, что Хенджин сейчас такой безобидный (впрочем, он и с палочкой, и со способностью говорить не составит ему конкуренции). — Не сердись, я с миром, — Минхо поднимается с младшего, протягивает ему руку и успевает очистить его одежду от пыли земляного коридора, пока они идут в гостиную Хаффлпаффа. Хенджин, ожидаемо, молчит, из-за чего старшему становится неуютно: он так привык к постоянному звуковому сопровождению со стороны Хвана, что теперь его ужасно не хватает. Младший сердито падает в ближайшее кресло, чем забавляет Минхо. Он обходит Хенджина, останавливаясь прямо перед ним, и вываливает из карманов ему на колени кучу сладостей. Хван медленно поднимает на него взгляд, в котором явственно читается «Хен — ты идиот», но потом он обнаруживает упаковку овсяного печенья и даже улыбается. Минхо чувствует непонятное облегчение, усаживаясь на подлокотник кресла, соприкасаясь рукой с плечом младшего, жующего любимые сладости. — Дожевывай и пойдем, — скомандовал старший, со странным выражением на лице, рассматривая крошки на помятой черной футболке Хвана. Впрочем, сам младший тоже выглядел так, будто провалялся весь день в кровати, уткнувшись мордашкой в подушку. Минхо, с выражением искреннего любопытства на лице, запустил пятерню в растрепанные мягкие волосы Хенджина, в попытке хоть чуть-чуть расправить чужую прическу, но в итоге только запутался пальцами. Невысказанное «куда» потерялось в возмущенном мычании Хаффлпаффского принца.***
Хенджин наблюдал за тем, как Минхо возится у котла, молча (иначе он просто не мог). Впрочем, умудрялся раздражать старшего даже так. То ногами в воздухе мельтешит, то ингредиенты переставляет в одном ему ведомом порядке, то смотрит так пристально и внимательно, что у старшего от злости пальцы подрагивают. — Не мешай, иначе превращу в жабу, — угрожает Минхо, а Хенджин высовывает свой невозможный язык, чтобы скорчить затылку старшего глупую мордочку, только вот Ли все видит в большом зеркале напротив. Вздыхает, мысленно вопрошая у сил всевышних, на кой-черт он вообще смилостивился над этим оболтусом. И мечтает лишь о том, чтобы зелье быстрее варилось, иначе он не выдержит, и завтра его отправят в Азкабан за особо жестокое не магическое убийство. В итоге, то ли Хенджин действительно верит в то, что Минхо может превратить его в жабу, то ли догадывается, что чем тише он будет, тем быстрее старший снимет чары, но мельтешить он перестает. И вообще так затихает, что Ли внезапно пугается: не двинул ли он там коней. Но младший всего лишь задремал, свернувшись в какой-то замысловатый клубок из конечностей на недостаточно широкой лавке. Непонятно, почему от вида такого Хенджина у него защемило под ребрами, но взмахом палочки он заставил свою мантию накрыть парня и вернулся к зелью.***
— У тебя охуенные ресницы, — это первое, что говорит Хенджин, когда Минхо силком заливает в него зелье, потому что Хван отказывается верить в искреннее раскаяние старшего. Его голос звучит так забавно, словно он надышался гелием. Младший краснеет, понимая, что снова оказался униженным, смотрит на Минхо осуждающе, закрывая рот ладошками, потому что вот-вот снова сморозит какую-то глупость — побочное свойство болтливого зелья. — А у тебя охуенные губы, — насмешливо и хитро прищуриваясь, говорит старший. Хенджин набирает воздуха в легкие, чтобы высказать что-то крайне возмущенное, но вместо этого все с тем же возмущенным тоном выдает «Жрать хочу, не могу! Сейчас бы упаковку овсяного печенья». Минхо бессовестно и совершенно некрасиво ржет, сложившись пополам и уткнувшись носом в колени младшего.***
Теперь они едят за одним столом. Что-то вроде вынужденного сожительства. Как если бы они были последними живыми людьми в мире, но все еще не могли с этим смириться. Минхо проявил чудеса милосердия и чисто по доброте душевной еще не зашиб Хенджина. В частности потому, что младший смеется над всеми его шутками, какими бы дурацкими они ни были. А еще обнимать его, сидя в кресле гостиной Хаффлпаффа, и потягивать горячий шоколад — уютно. Хван поразительно тактильный, тянется к Минхо, как цветочек к солнышку, и наслаждается достающимися крупицами тепла. Старший противоречив в своих действиях: то заботится и чересчур нежничает, то отталкивает и сыпет колкими фразочками. Хенджин адаптируется быстро, под чужие перемены подстраиваясь, и оплетает Ли всеми своими чувствами, яркими, которые у всех на виду. — Ты слишком длинный, тебя нужно укоротить, — говорит Минхо и тянется за палочкой. Хенджин дергается от него в сторону, потому что со старшего станется перейти от слов к действиям, тем более, что существует соответствующее заклинание. Младший боязливо перехватывает руку Ли за запястье, но тут же отдергивает свою конечность, будто обжегся. Минхо смотрит на него так серьезно и зло, что, кажется, будто всерьез ударит, но в следующий момент, его губы растягиваются в мягкой красивой улыбке, от которой Хенджин громко и неловко икает, тут же краснея кончиками ушей. — Я прощу тебя, если ты отдашь мне самое дорогое, что у тебя есть, — игриво заявляет Минхо. Теперь Хван видит, что он забавляется, и принимает чужие правила. — Но самое дорогое, что у меня было — это моя метла, — старший кривится, вспоминая старый огрызок дерева, который Хенджин за три года в команде заездил до состояния высшей паршивости. — Ну, уж нет, — фыркнул он, — я говорил о твоем сердце. Хенджин глупо моргает, не в силах придумать остроумный ответ. А сердце уже ощущается как не в груди, а в руках старшего. Но Хван себя быстро отдергивает: Минхо слишком идеальный для всего мира в целом и для него — в частности. И может сегодня он по-дружески хлопает его по плечу, сияя нежной улыбкой, но завтра-послезавтра-через неделю — они снова будут окружены людьми, будут отделены друг от друга человеческим океаном, и эта волшебная Рождественская близость — исчезнет. Минхо замечает в чужих глазах бездну безысходности. Но виду не подает.***
— Давай потанцуем? — Хенджин так близко, что Минхо ощущает его дыхание на своем лице. Они в Большом зале, стол накрыт по-праздничному и вокруг них рождественская музыка, веселые преподаватели, которые не обращают особого внимания на двоих беспризорных учеников, а с заколдованного потолка сыпется волшебный снег, оседающий белыми хлопьями на длинных ресницах Минхо и теряющийся в светлых волосах младшего. На Хване уютный розовый свитер — подарок хена, который уж наверняка знал, что Хенджин ненавидит этот цвет. Но тут старший просчитался и сделал подлянку самому себе. Потому что Хаффлпаффский принц в ебучем розовом выглядит сногсшибательно мягко и нежно. И это, пожалуй, уже лучший подарок, но у Минхо на левом запястье аккуратный браслет из кожи с милой железной совушкой, сделанный руками Хвана и с наложенными защитными чарами, призванными уберечь старшего от внезапных атак со спины. — Потанцуем, — соглашается Минхо, вставая со своего места и бесцеремонно укладывая руку на талию Хенджина. Да так обыденно, будто они уже не раз так делали. Только раньше у них не было, чтобы лицом к лицу во время близости. Младший тут же теряет всю свою уверенность, утыкаясь взглядом в пол, цепляясь тонкими длинными пальцами за крепкие плечи. Минхо ничуть не легче, несмотря на то, что видит он лишь макушку и покрасневшие кончики ушей, которые нестерпимо хочется покусать. Все становится еще более неловким, когда преподаватели, воодушевившись их примером, присоединяются к танцу, разбиваясь на пары и кружась в проходах между столами. В конечном итоге, Хенджин набирается смелости, чтобы заглянуть в глаза старшему, и поднимает голову. У Минхо лицо сосредоточенное и уверенный взгляд, он ведет младшего в танце так же, как и протягивает следом за собой через эти каникулы, скрашивая его одиночество. У Хвана ноги путаются сами собой, стоит ему осознать, что его сердце бьется загнанной птицей в груди, а взгляд Минхо сползает куда-то к его губам, которые неумолимо к нему приближаются. Только реальная жизнь — это не романтическая комедия с хэппи эндом. Минхо крепко сжимает талию младшего обеими руками, вероятно, оставляя синяки, а губы Хвана застывают так и не коснувшись чужих. Он тут же выпрямляется, хихикает неловко и чешет в затылке, бормочет что-то невнятное и снова сбегает, оставив Минхо среди кружащихся в танце преподавателей, с тягостными мыслями наедине.***
Они избегают друг друга намеренно последующие пару дней, пока Минхо случайно не сталкивается с ним в столовой. Хенджин завтракает в компании Джисона, который, вероятно, прискакал из дома проверять, не откинулся ли его непутевый хен без ежедневной заботы. И вроде все вернулось на свои исходные точки: старший достаточно развлекся за счет Хвана, а тому уже и не нужна компания для скрашивания одиночества. Только браслет на его руке внезапно тяжелеет, будто он получил убийственным заклинанием прямо в спину. Хенджин кажется беззаботным, но Джисон знает его не первый год и замечает вагон и целую тележку странностей. Хван носится с розовым свитером, как с писаной торбой, и чуть ли не спит с ним в обнимку, а ведь он ненавидит розовый. Он украдкой поглядывает в сторону Минхо и кусает костяшки пальцев, когда тот зачесывает волосы ладонью назад, открывая лоб. Хенджин улыбается как-то горько и вымученно и даже внимания не обращает на обожаемое овсяное печенье. И ладно бы только Хван, но Джисон замечает странности еще и за Минхо, который внезапно подсаживается к ним за стол, бросается еще более едкими подколками, чем обычно, но смотрит на младшего таким взглядом, будто он убил всю его семью и виноват во всех бедах. И Джисон явственно понимает, что ему их нужно оставить наедине, чтобы поговорили и решили свою проблему. Но Хенджин смотрит умоляюще, как котенок брошенный. И Хан остается на своем месте.***
— Не сопротивляйся, — шепчет Хенджину на ухо Минхо. Он ловит его на выходе из Большого зала в последний день каникул, когда Джисона нет рядом, прижимает к стене, прямо под венком из омелы и наваливается всем телом, не давая и двинуться. Младший не понимает — это игра очередная или изощренное издевательство и стонет глухое «спасите», когда Минхо на пробу мажет губами за ухом, выдыхает струю теплого воздуха. У Хенджина волоски на затылке дыбятся, а сердце стучит где-то в ушах. Он руки пытается заставить старшего оттолкнуть, но они не слушаются, обвивая крепкое, теплое тело, цепляются за мантию пальцами. — Я люблю тебя, — не осознавая себя, шепчет младший, когда Минхо снова мажет губами, но уже по щеке. Он даже не понимает сразу, что произносит это вслух, так громко колотится его сердце, заглушая весь мир вокруг. Но только не Минхо. — Повтори, — мягко шепчет он, заглядывая в глаза Хенджина. И пусть он не говорит громко, его голос — единственное, что Хван слышит через шум в собственных ушах. У него в глазах ужас, а руки, наконец-то, слушаются и упираются в чужие плечи, но Минхо отчего-то настойчивый, стоит твердо — не сдвинешь, — Ты любишь меня? — Нет, — врет младший, отводя взгляд куда-то за плечо Ли: главное — не смотреть в глаза. Но из-за этого он совсем не успевает среагировать, когда Минхо поддается вперед, касаясь его губ своими. Настойчиво и требовательно, как весь он в целом. Так жгуче и горько, так желанно и так болезненно, что Хенджин чувствует, что вот-вот расплачется. — А я, кажется, да, — шепчет Минхо в его губы, едва отстранившись. У младшего внутри все опадает карточным домиком, а над головой цветет омела.