Апельсины

…забыли… мы забыли… что же мы забыли?.. Раскаленный добела день сменился душными сумерками. Быстро растаяли рыжеватые отблески закатного солнца, затерялись среди пальмовых ветвей юркие попугайчики, а суетившиеся до этого старушки в жилых кварталах устало выдохнули. Наполненная тонкими ароматами соли, раскаленных черепичных крыш и сочных апельсинов, новорожденная ночь ласково целовала щеки и оголенные плечи наполняющих улицы людей. Одни спешили на танцы, другие занимали столики в любимых барах. В каждом квартале звучала своя мелодия, соседи собирались все вместе в уютных двориках, обменивались последними сплетнями и кляли на чем свет стоял январскую жару. Отставной адмирал сеньор Акбар вытащил из своей квартирки старенькое радио, и соседские ребятишки тут же принялись отплясывать под зажигательную музыку. Старик бы и сам пустился в пляс, да поломанные на войне кости болели и не хотели поддаваться зову все еще молодой, озорной души. Сеньор Акбар раскачивал в такт музыке лысой головой, притоптывал иной раз ногой да подергивал плечами, сидя на своем табурете у пока еще открытого бара. — Доброго вечера, мой дорогой. Как прошел твой день? Маз Каната была старше Акбара лет так на двадцать, и до сих пор иногда называла пучеглазого старика «мальчиком» к его вящему неудовольствию. Крошечная старушка в ярком ситцевом платье мягко позвякивала бесчисленными браслетами на жилистых руках, пока непроизвольно двигалась, покачивая бедрами, под звуки музыки. — Сеньора Каната! Ужасная жара, чудовищная! – Акбар поспешил подняться и, склонившись, расцеловал старушку в обе щеки. – Дева Мария да пошлет нам хотя бы один день прохлады. Отставной адмирал перекрестился, а Каната ухмыльнулась беззубым ртом и замахала на друга руками. — Деве Марии не до таких пустяков. Вот переживем этой зной, даруется нам и прохлада, и покой. — Пережить бы, сеньора Каната. – Акбар с кряхтением опустился обратно на свой табурет да крепче сжал в кулаке трость. – Иногда мне кажется, что я попал в ловушку, высадившись на эти берега. Маз, в чьей крови текло немало индейской мудрости и какого-то особенного сарказма, склонила голову, разглядывая утирающего тыльной стороной ладони потный лоб пенсионера. Она прикрыла глаза, глубоко вдохнула и произнесла нараспев: — А моряка все тянет в пучину, и нет иного спасенья. Он в водах ищет причину, но познает лишь избавленье. Сеньор Акбар протянул даме руку, и когда морщинистая загорелая ладошка оказалась в его ручище, аккуратно прикоснулся к ней губами. Сеньора Каната кокетливо улыбнулась и дернула подбородком куда-то за спину старика. — Откройтесь завтра пораньше, мой дорогой, а сегодня закройтесь попозже. У меня на неделю остановились преинтересные гости. Вам они точно понравятся. Старик неуклюже обернулся всем корпусом и заметил, как из тени переулка под свет фонаря вынырнула юркой лисичкой Рей, перед ней вприпрыжку уже суетились детишки, а следом шли два высоких молодых человека с сумками через плечо. — Господь всемогущий! – сеньор Акбар едва не подскочил на ноги, позабыв и о прострелившей спину боли, и о своей отдышке. – Джорджетиньо! Джорджетиньо, распорядись сеньорам на кухню приготовить сытный ужин. Давай, беги, бесенок! Ох, да поможет мне святой Августин! Рей подбежала к старому сеньору и крепко обняла его, заставляя последнего умилительно улыбнуться. — Дядюшка Акбар, у нас гости. Знакомьтесь, это выпускники духовной семинарии святого Георга – Бен Соло и Армитаж Хакс. Пузатому Акбару пришлось задрать голову, чтобы разглядеть нависших над ним мужчин. Сеньор хмыкнул, переводя взгляд с одного на другого. - Дюжие парни! Отец Люк абы кого до выпуска не допускает. – Старик протянул семинаристам руку. – Вы, святые отцы, по долгу службы в нашем квартале или?.. - Мы еще не приняли сан, – сказал Армитаж, первым отвечая на крепкое рукопожатие. – Благослови Боже ваш дом, сеньор. Мы рады быть здесь. - Храни вас Господь! – Бен улыбнулся старику и спросил: – Вы знакомы с отцом Скайуокером? - А то! – старик жестом пригласил мужчин к столу. –Я и дедушку вашего, сеньор Соло, знал. Флот ее величества Королевы. Старый сеньор вдруг втянулся по стойке смирно, выпячивая грудь, а Бен залился краской, как и всегда бывало при упоминании кого-то из его семьи, особенно деда. Армитаж старательно прятал ухмылку, а Рей с любопытством изогнула бровь. Соседи Акбара и Канаты обступили семинаристов, приготовившись задавать молодым людям сотни вопросов, услужливый мальчишка уже выставлял на столе блюда. Хакс сначала пытался вежливо отказаться под аккомпанемент урчащего желудка, а затем, уплетая за обе щеки фейжоаду, спрашивал, сколько они должны за ужин. - Обижаете, отец Армитаж! - Кушайте, святой отец! Мы рады делиться! - Дева Мария привела в наш квартал священника, неужели мы не угостим вас, отец Хакс? - У нас тут не северные фавелы! Опасаться вам совершенно нечего, святой отец. Вы кушайте-кушайте. - Я не… а ладно. Рей уселась напротив Бена и, подперев кулаком щеку, то и дело кидала на него восхищенные взгляды, пока рассказывала всем и каждому, как щедры были сегодня отцы Соло и Хакс, пожертвовав детишкам из приюта крупную сумму, как они ходили за продуктами и книгами для ребят, как звонили из автомата отцу Скайуокеру и договаривались о встрече, как Бен умело жонглировал апельсинами. Степенные сеньоры наперебой задавали вопросы о Деве Марии и житии Христа, просили помолиться за сына, за мужа, за стариков-родителей, за общее благоденствие и за то, чтобы чертова (простите, святой отец!) жара уже пошла на убыль. - Джорджетиньо! Неси вина. Святые отцы, благословите кровь Христову, матушка Каната своими руками собирала виноград. - Мой сын подумывает после службы в армии попроситься к отцу Люку в семинарию… - Моя матушка совсем слаба и молит Господа забрать ее к себе. Праведная женщина, дай ей Бог здоровья, достойная сеньора… - Вы кушайте, святые отцы, кушайте. - Матушка Каната лучше кого-либо вино делает. Вы попробуйте. - Ой, прости Господи, я тут тараторю! Вы кушайте, святые отцы, кушайте! - Мы не святые отцы… а ладно. Ночь загустела бархатной темнотой, лишь изредка разбавляемой серебряной дымкой от неполной Луны, что то и дело скрывалась за тонкими облачками. Тени властвовали повсюду, куда не доставали лучики света от десятков ламп и свечей. Стрелки часов перешагнула за полночь. Детей загнали спать, юнцы улизнули куда-то к океану, а соседи все никак не хотели расходиться и отпускать молодых мужчин. Хакс почти уже засыпал на ходу, отчаянно тер красные от усталости глаза, но старательно выслушивал щебечущих как попугайчики сеньор. - …а он изменил мне с Катариной! - Супружеская неверность – большой грех, сеньора Соруна. - И я ему, паскуде итальянской, так и сказала, гореть ему в пламени Ада! - Сеньора! - Простите, святой отец. Грешна! Нельзя так злословить, ведь он отец детей моих. Ох, я обязательно помолюсь за его крепкое здоровье. Как-то так получилось, что Рей теперь сидела рядом с Беном, и ее оголенная острая коленка практически касалась его бедра. Она выглядела нестерпимо юной и отчего-то смертельно уставшей, и в неясном свете ламп Соло подумалось, что эта хрупкая девочка пытается взвалить на свои плечи заботу о слишком многих людях. Оценят ли они ее благородный порыв? Поблагодарят ли? Увы, грешники завистливы и неумолимо злы к тем, кто бескорыстно дарит им тепло своей души. Несколько раз Бен прикрывал будто налитые свинцом веки и отдавался нестройному гулу десятков голосов. Ветер доносил с юга шум океана, смех Рей колокольчиками звенел совсем рядом, а Хакс был прекрасен в своих проникновенных проповедях. - Ты устал, – шепнула, наклоняясь к Соло, Рей. – А Армитаж, похоже, упадет прям сейчас, расплескав все вино из своего бокала. - И даже во сне он продолжил говорить! – фыркнул Бен, подмигивая своей новой подруге. Ее дыхание обжигало мочку уха, посылая по телу армию мурашек. В груди сладостно отозвалось неясное нетерпение, а кончики пальцев онемели от желания взять ее ладошку и прижать к губам. Бен и раньше встречал хорошеньких девчонок, испытывал интерес и влечение, и, в сущности, всегда с точностью узнавал елейный зов простой человеческой похоти. Но сегодня все было иначе, разительно по-другому, качественно лучше. Он мог бы бесконечно любоваться странной, угловатой красотой ее тела, но куда больше интересовала его красота ее души. Той самой, что будто бы была нараспашку, но на деле под кожу она пускала лишь самых избранных и Господа Бога, а быть может, и вовсе только его. - Бен, – в темноте зеленовато-карие глаза отливали старой бронзой. - Я помогу. Рей звонко обратилась к сеньору Акбару, а затем к Маз, завела речь о моряках, о службе, о женах, ждущих любимых на берегу, и о том, что сеньора Каната как никто красиво исполняет старые романсы. - Ну, хватит, деточка! – отнекивалась Маз. – Неужто мне своим скрипучим голосом смущать слух святых отцов? Да и… не петь же мне им о земной любви. – Старушка поправила выбившийся из прически седой локон и устремила проникновенный взгляд увеличенных толстыми линзами очков глаз на Бена. – Господь свидетель, я грешила много и сознательно, так что записывать на свой счет еще и изматывание святых отцов своим пением… - Господь никогда не наказывает за красоту. Бен произнес это негромко, но почему-то головы всех собравшихся синхронно повернулись в его сторону. Армитаж тонко улыбнулся, откидываясь на спинку стула, поправляя привычным жестом волосы и приготовившись слушать. - Красота угодна Богу, – говорил Бен, и десятки огоньков отражались языками звездного пламени в его почти черных лазах. – И как песнь, идущая от самого сердца, сказ о глубоких чувствах мужчины и женщины, не может быть проявлением любви, явлением красоты души человеческой? Степенный сеньор с гитарой в руках тронул большим пальцем струну, и восторженную тишину разбавил низкий, вибрирующий звук. Бен продолжал говорить, и сама ночь отступала, будто делалась светлее от его голоса. - Благословенны храбрые, что любить решаются, не боятся разбитого сердца и пережитого горя. Благословенны те, кто отдается в самом светлом порыве, бескорыстном, практически святом желании быть ближе, быть лучше, стать цельными. Снова дрогнула струна, резонируя с бархатом голоса Бена Соло. - Вы любили, сеньора Каната? Старушка медленно кивнула, неотрывно глядя на молодого мужчину. - Расскажите нам. Каната поднялась на ноги под зазвучавшие чуть громче звуки гитары, расправила худые плечи и тихо затянула:

А моряка все тянет в пучину, И нет иного спасенья. Он в водах ищет причину, Но познает лишь избавленье. Сбросит земные оковы, Снова свободный. Снова! Рыбам на корм - законы! Не жить без шторма родного.

Армитаж безотчетно задержал дыхание, прижимая бледную ладонь к груди, чувствуя, как под кончиками пальцев бьется в унисон песне сердце.

Солью морской исцелится, Познает глубин всех секреты. Забудет любимые лица, Предаст святые заветы. Забудет девчонки улыбку, И белое платье не вспомнит. Со скалы она прыгнет!.. и рыбкой Песню затянет томно.

Выглянувшая из-за облачка Луна залила небольшой дворик серебристым светом, мягко играла в седых косах Маз Канаты, целовала россыпь веснушек на щеках и плечах Рей. А она… прижалась головой к плечу Бена, и он услышал, как Рей тихонечко подпевает старой индианке.

Позовет его шумом ветра, Увлечет громом прибоя. И он нырнет за ответом, А она его встретит покоем. И примет в свои объятья, Не сына, не брата, не мужа - Того, кто когда-то, однажды Был так невозможно нужен. И шёпотом белой пены, Что к берегу волнами мчится, Споёт ему песнь сирены, И все-таки с ним обручится.

Черные глаза встретились с ореховыми, и на долгую секунду Бену показалось, что кроме вибрирующих звуков гитары и нестерпимой грусти в голосе старой женщины, он слышит что-то еще. Рей улыбнулась. Сердце Бена пропустило удар.

Растают тучи свинцовые. И водная гладь успокоена. Царь и царица новые В пучине морской коронованы.