Явь без оперения

      Свист чайника разрезал воздух, выудив Забаву из состояния задумчивости. Чуть колыхались занавески, отчего по ним весело плясали лучики солнца и нежные тени, сливаясь в одно пятнистое полотно. Было раннее лето, щебечущее и такое тёплое, что, казалось, можно было всю жизнь просидеть зажмурившись на солнце.       Забава налила себе чаю, потащила в комнату; отставив кружку в сторону, девушка залезла с ногами на диван и стала наблюдать, как от неё поднимается кверху тоненькая, едва заметная струйка пара. Она вилась всё выше и выше, постепенно тускнея и расползаясь по комнате.       Это была общая комната Забавьиной семьи, гостиная, не гостиная, во всяком случае, использовали её по-всякому. Боком к окну, под сенью многочисленных растений, стоял раздвижной диван, напротив — небольшой стол, по которому были разбросаны разные приятные мелочи и такой важный мусор; пол устилал ковёр; к стенам жались бесконечные шкафы и полки с книгами, а там, где ещё оставалось свободное место, помещались в беспорядке картины, фотографии и старые рисунки. Кое-где они уже третьим слоем налезали друг на друга, отчего стена в этом месте была похожа на неряшливую аппликацию.       Забава уютно пристроилась под летним, морящим солнцем, у неё слипались глаза. Перед девушкой возник образ из детства: вот она возится на ковре с какими-то дворовыми ребятами; каждый день — новое развлечение. И у них огромный выбор! Они могут построить из мелких дощечек трассу для помятых, видавших виды машинок, а могут и вовсе — какая роскошь! — сочинить невероятное приключение для компании мягких игрушек. Всегда играя одни и те же роли, их плюшевые друзья никогда не переживали что-нибудь повторно. Да, хорошо было… Надо бы нам собраться всем вместе, не по отдельности, и погулять, как раньше! Я почти вижу, как на нас будут коситься посторонние дети… Вдруг Забава вздрогнула, и грёза развеялась, как пар. Вот уж и чай остыл…       Девушка окончательно сбросила с себя задумчивое оцепенение, как только из прихожей раздался звонок. Протяжный, скрипучий, он взбаламутил воздух и её слух — пришлось, забыв про чай и про согретую солнцем тишину, идти открывать.       Вместе с родителями в квартиру ворвалось оживление и гром звуков, движений. Это были люди, которые не могут воспринимать что-либо спокойно: разрывает ли их радость, переполняет ли печаль, сжигаемы ли они гневом, им необходимо сделать резкое движение, громко ахнуть или, кружа ураганом вокруг собеседника, завалить его градом слов, не дать опомниться. Едва появившись в каком-нибудь месте, они тут же заполняют его: живо обсуждают новости в одном углу, перебегают на кухню, чтобы помочь хозяевам, жадно слушают чей-то рассказ, насыщая его громкими «Ах!», «Ну, надо же!», «Надо так же сделать!» — и всё это они будто делают одновременно, за ними нельзя уследить.       Когда Забава погружалась в себя, застывая с чуть приоткрытым ртом, её родители шквалом налетали на неё, выпытывали, что ей видится. Когда она сама вдруг пламенела диким желанием творить, они не давали ей проходу, спрашивая: «Не нужна ли тебе помощь? А что это? Сделай вот ещё так, я знаю, так лучше.» И тут же восклицали: «Зачем ты так делаешь?! Я же не знаю, как надо.»       Они как-то чрезвычайно восторгались жизнью, каждым её моментом, хоть вспыхнувшим перед носом, хоть промелькнувшим в отдалении; однако моментом всё и ограничивалось: они не собирали жизнь по минутам в единый пёстрый лоскут, не любовались ею издалека. Немыслимо было им пережить все мгновения одновременно, одной насыщенной, мощной волной. Только фотографии могли погрузить их в прошлое и заставить полномерно перечувствовать его ещё раз. — Ну, дорогуша, как проходит день? — спросила её мамаша, едва переступив за порог. Она проворно заметалась по коридору, бросила элегантную шапочку на полку и тут же, шурша пакетами, оказалась в кухне. — Почему не на улице, а? — Точно-точно, погода — чудо! — подхватил папик. — Живо на улицу! Не сметь себя забивать в квартире! Мы тебя растили, растили, а ты…       Эти двое уже были на самом краю словесного водопада, готового разлиться по всему дому, благо, Забава, едва успев вставить слово, вовремя направила его в новое русло. — Так разъехались все. — Ка-ак? — протянули родители, на миг зависнув. — Куда? — На дачи да на моря.       Папик покачал головой. — И на какие шиши? — Да уж, видно, живут не так, как мы… банку вот поставь… Не так, побогаче-то. — И просторнее. Вон, у Игнатьевых очередной ремонт завершён. — Видела-видела, плитка у них шикарная, я видела такую там-то…       Забава прикрыла дверь, чтобы заглушить отвлёкшихся родителей. Ей больше нравилось оставаться до поры до времени в тени, не метаться лишний раз, как они. Сейчас шмыгнуть мышкой на диван, взять книжку; пока эти болтают, у меня есть минут двадцать спокойного чтения. А дальше — дочитать на улице. Чай только остыл, жалк… Она вдруг осеклась. Девушка не увидела оставленную чашку; на её месте была огромная клетка, с витыми прутьями, с нежно-звенящим колокольчиком. Внутри клетки сидел попугай; он сидел взъерошенный, чистил то одно голубое перо, то другое, лениво вытягивая крыло, и по спине его, по груди разливался лоснящийся солнечный свет. Попугай боком смотрел на онемевшую Забаву, и глаз его блестел чернотой, немигающий, уставленный прямо в лицо нашей героине. — Ма-ам? — громко протянула девушка. — С каких пор у нас птица? — Какая ещё птица? — донеслось из кухни. — Попугай… — Что ты несёшь? Ничего не знаю. Андрей, хватит есть, ответь!       Забава заглянула в кухню на мгновение. — Опять что-то фантазирует, ну, — присоединился папик, продолжая потягивать чай. — Как будто ты не знаешь.       Девушка снова повернулась к клетке, однако той уж и след простыл, не прошло и минуты. Забава пугливо приблизилась к остывшей чашке, обошла вокруг; на всякий случай тронула её пальцем, тут же отдёрнув руку. И правда, что ли, показалось? Раньше таких реалистичных видений не было. Она задумчиво провела ладонью по лицу. Но вот удивление и испуг сменились приятным осознанием: она, мечтательница, нередко выпадающая из действительности, смогла увидеть не смутную, подёрнутую туманом грёзу. Она смогла вообразить что-то настолько правдоподобное, что и сама поверила в творение своего сознания. Забава радостно всплеснула руками и побежала на улицу — освежиться.       Думаю, к этому трудно будет привыкнуть. И всё-таки, почему попугай?..