***
Тимо, коллега по работе, приходит на следующий день, мнётся минут десять, не решаясь войти; смущённо улыбается, придерживая дверь плечом и прижимая к себе свободной рукой папку с важными документами — чёрную по цвету; вручает ее Лукасу — сразу, на входе, без лишних слов; извиняется за застрявшую в ботинке ногу и за ненужное привлечение внимания к себе. Тимо за тридцать, и такое поведение для него, наверное, абсолютно нормально. Лукас ловит на себе сочувствующий взгляд, глухо кашляет в кулак, сильнее завязывая шерстяной шарф на шее (Матиас подарил?). Не проронив ни звука, ставит чайник: жалости к себе не принимает. Частички безумия неспешно въедаются в лёгкие и вместе с кислородом пускаются, словно яд, по артериям, растекаясь по всему организму; мир расплывчато-серый, потерявший былой объём, будто картинка; давление возрастает… «Эмиль должен спать в соседней комнате», и слышится его беспокойное дыхание, но в голове или… на самом деле? Лукас хочет проверить, но невежливо оставлять гостя одного. Тимо непонимающе хлопает ресницами, осматривается, напрягая глаза в полумраке, и решается заговорить первым: — У тебя тут темно, — нарочно выжидает паузу, чтобы увидеть реакцию Лукаса; довольный ею, он продолжает с жутким огоньком в глазах: — мне нравится. Эмиль неосознанно, ещё находясь в состоянии сна, вытирает пот тыльной стороной ладони и шепчет известные брату имена… — Как самочувствие? Температура есть? — Матиас говорит, что слишком мрачно и что ему не комфортно здесь, — Лукас игнорирует любые вопросы, немигающим взглядом уставившись на коллегу, и молчит после; чай пьют они в совершенной тишине. Эмиль до сих пор ворочается во сне… Волнение вгоняет в краску; то, что у Тимо семь пропущенных с несуществующего номера, не на шутку пугает и лишает любых слов. Лукас спрашивает: «Бервальд?» Кто?.. Что за чертовщина?.. Приступ кашля вновь нарушает и без того напряжённое спокойствие, Лукас хрипит, закрывая ладонью рот. Посидев ещё немного, Тимо ставит на стол бутылку водки, бросает обеспокоенное «поправляйся», получает в ответ слабый кивок и прощается, пряча дрожащей рукой телефон в карман брюк. Всё это уже происходило ранее. Много раз.***
Лукас дышит через раз: раскалённый пар давит на лёгкие… С каждым вдохом вода попадает в дыхательные пути, стекает с бурлящим звуком… По ощущениям, внутри уже целое море. В момент перед штормом. Коленки обдаёт приятной прохладой; потолок белый-белый. Или так кажется?.. Непроизвольно закрываются веки, клонит в сон, забытьё. Отстраниться бы от окружающего мира хоть ненадолго… — глупые мысли. Дверь не скрипит — Лукас даже не оборачивается, никого не надеется там увидеть, только растягивает свою сладкую дремоту. Жадно дышит ртом. Нежданный гость опирается о стену, наклоняет голову вбок, вперившись взглядом в пустоту. Румянец на щеках как качественная реакция на алкоголь… Кончики волос закручиваются от сильно влажного воздуха; дрожь в ногах и руках то ли от опьянения, то ли от беззвучно-нервного смеха. Поза непривычно открытая: свободно расставленные ноги; руки, согнутые в локтях и прикрывающие ладонями глаза, кажется, от неяркого света; грудь вздымается под ритм часов в соседней комнате, словно замедленный пульс; поза ломаная, новая. Лукас наблюдает молча и не моргая. Эмиль решается на первый шаг. Сам. Шатаясь. Делает ещё, ускоряясь и не желая преодолевать это неправильное притяжение, отрывающее от души по маленькому кусочку при малейшем контакте, прикосновении, взгляде невзначай… Нависает над старшим братом, не надеясь ничего получить взамен — ни единого слова или лишнего вздоха. Эмиль намеренно делает так, что они сталкиваются лбами; запах алкоголя бьёт в нос. Взгляд окутан пьяной пеленой, — взгляд ясных по цвету глаз (***
«Он просил развеять прах над океаном» В голове фразы возникают обрывками, не подлежащими восстановлению; прошлое сожжено. Кусочки пепла***
— Я не знал, что у тебя есть младший брат. Познакомишь? А как его зовут? — Эмиль. — А сколько ему? — Двадцать один. Патологический лжец.***
От Матиаса не исходит ни единого звука: ни смеха, ни глупого оптимизма, ни чересчур, как кажется, громкого голоса — лишь давящее молчание; Матиас раздевается тихо, медленно, делая доступным для осмотра своё тело; кидает безразличный взгляд на застывшего Лукаса, горько усмехаясь: без сердца — с огромной дырой в груди; к виду крови не привыкать. Он садится за стол, осматривается, словно хозяин, и бубнит себе под нос строки, вырезанные на запястье (чем?). По щекам расползаются трещины; он рассыпается с хищным оскалом на песок и чёрную звёздную пыль, и образы, наложенные друг на друга, не сливаются — постепенно сменяются, сталкиваясь в безумном танце. Матиас? …Эмиль слушает молча, не особо вдумываясь в суть сказанного. Взгляд его опущен в тарелку с супом — давно остывшим; Лукаса лихорадит: болезнь всё прогрессирует, и руки трясутся сильнее; желание спать превышает любое другое, а жалкое спокойствие создаёт для этого идеальную атмосферу. Губы на щеке — вот что чувствует Лукас, просыпаясь. Но вокруг — никого; следов присутствия кого-то в квартире не наблюдается, нигде не находится вещей брата, точно Эмиля никогда не было здесь; его комната пуста. Одиночество прокрадывается между частицами настоящего, и, наконец, проясняется: Лукас был один с самого начала. Фиолетовый — реминисценция прошлого…***
— Бервальд звонил? Телефон Тимо разбивается резко (когда Лукас уходит за печеньем для своего гостя в другую комнату), и его владелец, склонившись, ловит своё фальшивое отражение в нём; «Бервальд»? Несуществующий номер врезался в память настолько, что, как клеймо на шее, преследует его каждый миг, пробуждая самые жуткие кошмары и перенося их в окружающие предметы; холод распространяется быстро, концетрируясь в кончиках пальцев, боязливо проводящих по экрану, треснувшему много раз. В мыслях одни маты. На финском. — Могу я сделать звонок? — Лукас безэмоционально кивает и с противным звуком ставит печенье на стол; гудки: первый, второй, третий… Счёт в голове внезапно обрывается: Тимо даже не надеялся. А сердце забилось быстрее: — Слушаю. — Тимо тяжело вздыхает и выдерживает паузу прежде, чем ответить. — Господин Оксеншерна, это Вы? От неожиданности Лукас проливает горячий чай себе на руки, сосредоточенно пытаясь не показывать возникнувшее от слов коллеги удивление. Он тоже помнит?.. Осколки обещает убрать позже; вода льётся на руки: холодно и больно. Бервальд Оксеншерна. И он существует. Какого же цвета были глаза у брата?***
Солнце — непривычное явление для этого города. Лукас прогуливается лишь потому, что есть свободное время, которое не на кого потратить; дома на все поверхности оседает пыль, которая, попадая в лёгкие, вновь лишает способности определять реальность и время; и всё же: синий или фиолетовый? Под ногами словно скрипит снег, ветер прогуливается по коже, заставляя делать более редкие и глубокие вдохи, чтобы согреть вдыхаемый воздух. Мир существует и за пределами родной квартиры, и остатки других жизней наблюдаются в простых вещах на улицах: в свежести после прошедшего дождя, быстрых шагах прохожих и их разговорах вполголоса. Моменты из снов накрывают периодически, редко, но огромной волной, лишают цветов жизни и любых звуков. Постоянно оглядываясь, Лукас ищет подсказки, знакомые лица, голоса, и останавливается, не желая списывать свои ощущения на «просто показалось»; уплотнённая атмосфера прижимает возникшие сомнения к земле, и все объекты воспринимаются ближе, чем на самом деле. В небольшой группе людей мелькает знакомый силуэт. Шаг. Ещё один. Почти бегом — так кажется. Волосы не платиновые — просто светлые, с несильным оттенком золотого; тёмно-синяя сумка через плечо выглядит тяжёлой. Он идёт медленно, глядя себе под ноги; руки спрятаны в карманах. — Эмиль. — Он неуверенно оборачивается на голос, и за этим внимательно наблюдают сопровождающие его люди. Увидев Лукаса, они перешёптываются и пускают смешки. На часах ровно три, и нечаянная встреча выглядит запланированной. Лукас мягко касается руками щёк своего брата, всматривается: глаза приятно синие, глубокие, с непонятным отблеском фиолетового, ставшим родным за многочисленно прожитые обрывки памяти. — Откуда ты знаешь, как меня?.. — Эмиль не договаривает, следя за странной реакцией знакомых, и накрывает своими руками руки Лукаса, чтобы отнять их от своего лица, но нарочно не спешит, короткими ногтями впиваясь в кожу, и наслаждается прикосновениями и такой случайной близостью. — Я не знаю, кто ты, — наконец сознательно громко произносит он, опуская голову для того, чтобы остался незамеченным вспыхнувший на щеках румянец. Перед самым уходом Эмиль кивает, успевая прошептать три слова и оставляя Лукаса наедине с развеянным чувством ранее происходившего. Уголки губ впервые дергаются в улыбке. «Я найду тебя»