Monstre d'amour

На тумбочке рядом с кроватью стоит полупустая тарелка с медленно остывающим супом минестроне, все ещё тёплая по краям благодаря короткому пребыванию в микроволновке. Минестроне домашнее, не из ресторана, и, откровенно говоря, отнюдь не самое изысканное блюдо, которое Бруно пробовал в своей жизни (хотя ничто и никогда не сможет сравниться с его воспоминаниями о еде по рецептам bisnonna Буччеллати, упокой Господь ее душу); однако суп хотя бы оказался сытным и таким, каким в детстве любил его Бруно, и уже этим делает его весьма невесёлый вечер чуточку приятнее. Бруно пытается заняться хоть какой-нибудь работой — но, увы, с неизменно плачевным результатом. Его почерк, обычно с тонкими и округлыми начертаниями букв, превратился в хаотичные царапины на бумаге, в нечто, напоминающее зашифрованное послание, которое кто-то, вдохновившись иероглифами, решил составить в скучный, дождливый день. Честно говоря, Бруно и сам не может прочитать то, что написал буквально несколькими строчками выше, и это превращает редактирование в довольно сложную задачу. Ну слишком сложную для простуженного человека. Как и всегда в это время года, всё началось с небольшой, казалось бы, безвредной простуды. Беспокоиться не о чем, заверял всех Бруно в перерывах между сухим кашлем и почти постоянным насморком. Как бы ни был крепок его иммунитет, а простуда все же была предсказуема благодаря изменчивой погоде — то слишком жаркой, то слишком холодной — и затянувшемуся поиску подходящей одежды на медленно наступающую осень. Но уже через несколько дней приглушенный кашель стал буквально раздирать ему грудь, а насморк, сначала бывший не громче кошачьего чихания, вдруг приобрел масштабы фонтана, извергающегося из Бруно, и тем самым оказался опасен для окружающих. И лишь когда Бруно едва не потерял сознание посреди ресторана только потому, что слишком резко встал, пришлось принять определённые меры. Так он и оказался дома, на принудительном постельном режиме и с тарелкой домашнего супа. Вообще-то, думает он, всё могло быть и хуже. По крайней мере, дети хотя бы не заполучили в свои руки документы, которые ему удалось спрятать в своей спальне, перед тем как его насильно уложили в постель усилиями трех подростков; хотя, если взглянуть на итог его работы — ужасные, совершенно нечитаемые иероглифы — то кажется, что, отними они у него бумаги, это было бы только к лучшему. Sticky Fingers, кажется, не чувствует себя так же плохо, как Бруно. Пару раз он показывался по собственному желанию, пытаясь накормить Бруно супом или взбить ему подушку; однако он все же не настолько энергичен, как обычно. Даже сейчас Sticky Fingers просто сидит рядом с кроватью, вопросительно склонив голову в сторону тарелки — увы, но понять, что он сам чувствует, довольно затруднительно из-за отсутствия у него глаз. Выводя на бумаге некрасивую корявую скобку, Бруно отрицательно фыркает в сторону своего стенда, хотя это больше похоже на хрип умирающего. — Спасибо, но я больше не хочу. Sticky Fingers упрямо продолжает указывать на тарелку. Бруно качает головой. — Знаешь, по идее, если я болею, то болеешь и ты. Ты бы лучше отдохнул, а не изображал из себя медсестру. Sticky Fingers пожимает плечами, хотя выглядит это довольно неестественно — как если бы роботу велели повторить жест за человеком. Бруно на секунду откладывает ручку, чтобы ласково погладить его по голове, и пальцами касается шипов на его лбу. Сам Бруно при этом испытывает странное ощущение — как будто невидимая рука гладит его по голове. К этому приходится привыкать, но, в целом, ничего неприятного. Что ж, пора поговорить об уходе за собой. — Спасибо, что присматриваешь за мной. Я правда ценю это. Но в этом нет необходи… Бруно замолкает. В коридоре раздаются быстро приближающиеся шаги. Решительные, величественные шаги. Судя по тому, как жалобно скрипят половицы под весом обладателя этого шага, это точно не Наранча и не Фуго, слишком низкие и лёгкие для того, чтобы создавать такой шум и ступать так широко. Значит, это либо Миста, либо… Бруно быстро прячет стопку бумаг и ручку под простыни и едва только успевает сложить руки поверх одеяла, всем своим видом изображая совершенную невинность, как в комнату входит Абаккио. — Леоне! — приветствует его Бруно каким-то чужим, слишком высоким и пронзительным для него голосом, но, что еще хуже, в горле неожиданно першит, и из его груди вырывается кашель. Он кашляет куда дольше, чем это, казалось бы, вообще возможно, причем тем неудержимым, надрывным кашлем, который звучит так, как будто Бруно умирает от чумы в угольной шахте. Когда же ему наконец выпадает возможность хоть немного вдохнуть, то он судорожно ловит ртом воздух, слыша удручающий свист в своих бронхах. О боже, ну он же просто пытается немного подышать, почему так чертовски больно. На глазах у Бруно выступают слёзы, щеки горят от нехватки кислорода, и даже голова начинает болеть. Абсолютно не впечатленный всем этим Абаккио скептически смотрит на него. — Смотрю, ты идёшь на поправку, — бормочет он и закрывает за собой дверь. — Не смешно, — вздыхает Бруно, положив руку на грудь, тщетно пытаясь успокоить неприятное покалывание в лёгких. — Клянусь, пока ты не вошёл, всё было отлично. — Тебе стало так плохо от одного моего вида? Ого. Мне больно слышать это, капо. Леоне присаживается на кровать в ногах Бруно, нарочито промокая глаза полами своего чёрного плаща, словно действительно расстроен до слёз. Бруно пытается сдержать новый приступ кашля. — Господи, прекрати уже меня смешить. Мне… мне лучше не тратить ни единого грамма воздуха. Абаккио лишь закатывает глаза и переводит взгляд на Sticky Fingers, парящего над прикроватной тумбочкой. — Хорошо, но он-то что здесь делает? Разве тебе не следует экономить силы, в твоем-то состоянии? Твой стенд вряд ли поможет тебе поправиться побыстрее. — Мне кажется, ему так удобнее. Он очень заботливый стенд. — Даже не знаю, в кого это он такой. — Ari, — тихо произносит Sticky Fingers, качая головой в сторону кровати. Леоне, конечно, язвит — но он делает это не со зла, не жестоко, а просто саркастично. — Ладно, ладно. Если ему нравится тут торчать, то кто я такой, чтобы возражать. Он протягивает руку ко лбу Бруно, прижимая к коже свои длинные пальцы, чтобы проверить температуру. Бруно слегка вздрагивает — у Леоне холодные руки. Леоне нахмуривается, насупив брови, и Бруно морщится в ответ. — Все плохо? — Ну, — отвечает Леоне, убирая руку с его лба, — могу сказать только то, что у температуры есть свои плюсы. Она означает, что твой организм борется с инфекцией. Я абсолютно уверен, что это хороший знак. — Вау, — вздыхает Бруно. — Пожалуйста, медсестра Абаккио, не стоит делиться со мной вашими медицинскими выводами. В мире так много людей нуждаются в помощи, а я просто не заслуживаю вашего внимания. Леоне безжалостно щёлкает Бруно по лбу. — Ха! Учти, я готов переодеться в медсестру, если это единственный способ заставить тебя лечиться. — Не искушай меня так. Ой-ой! Кто знает, может быть, это бы сработало. — Кстати о лечении, — добавляет Леоне, и Бруно слышит, как за его спиной предательски шуршит бумажный пакет. Бруно обречённо стонет, опуская голову на подушку. — Леоне! Леоне, я же говорил, что мне не ну… — Буччеллати, отказываться от лекарств во время болезни простительно разве только ребёнку, а не двадцатилетнему мафиози. — Я часто болел в детстве. Все пройдет само по себе. — Может, да, а может, и нет. Но знаешь, современная медицина вообще-то работает не покладая рук, чтобы помогать людям выздоравливать быстро и наверняка. — Он бросает бело-зеленый бумажный пакет на колени Бруно. — Так что прими уже свои чёртовы лекарства. — Ты действительно просто невероятен. Леоне открывает пакет и роется в нем, вынимая из него и аккуратно раскладывая по одеялу вдоль ног Бруно спрей для носа с морской водой, два вида сиропов от кашля, кодеин (такая дозировка, как известно Бруно, продаётся исключительно по рецепту), спрей от боли в горле, бронхорасширитель, антибиотики (ладно, эти тоже продаются только по рецепту) и ещё две большие бутылки с каким-то спреем, и мелкий почерк, которым подписаны бутылки, сообщает Бруно, что внутри них нечто с «мятой перечной» и «эвкалиптом». — Это, — говорит Леоне, взяв в руки обе бутылки, — я принёс тебе из дома. Они действительно эффективны, обещаю, ты мгновенно почувствуешь разницу. — Я… что это вообще такое? Бруно наблюдает, как Леоне встает с кровати и опрыскивает каждый угол в комнате, уделяя особое внимание занавескам и обогревателю в дальнем конце комнаты. Всего лишь один или два пшика за раз поочередно. Сильный пьянящий аромат эфирных масел мгновенно пропитывает, кажется, каждый кирпич в доме и проникает в лёгкие Бруно. Для него это сюрприз — его нос настолько сильно заложен, что просто удивительно, что он смог ощутить этот запах. Да уж, это лекарство однозначно действенное. — Своё, домашнее, — не без гордости объявляет Леоне, надевая крышки на бутылки. — По старому рецепту nonna Абаккио. Даю свою левую руку на отсечение, что это поможет получше всякого колдовства. — Уже чувствую его эффект, — отвечает Бруно, пряный запах мяты уже пощипывает его ноздри. — От твоей бабушки меньшего я и не ожидал. — Да уж, это тебе не шуточки. Скажи спасибо, что я не принес тебе ее сиропы от кашля, иначе бы ты потерял сознание и спал всю оставшуюся неделю. Бруно смеется, затем с минуту кашляет — в груди что-то хрипит, когда он пытается дышать. — Ну, — наконец выдавливает он из себя, — спасибо и на этом. — Чёрт подери, Буччеллати, — Леоне возвращается к кровати и начинает распаковывать все те лекарства, которые он принес. — А сейчас ты наконец примешь всё это. — Всё это? Ты хотя бы проконсультировался с аптекарем?.. — Хорошо, не всё. Но сироп и антибиотики однозначно. И спреи. — Ладно, ладно, — уступает Бруно, поднимая вверх руки в успокаивающем жесте. — Так и быть, я… я приму из твоих рук что угодно. Леоне решительно кивает и протягивает ему таблетки, которые Бруно проглатывает под пристальным — и безглазым — взглядом Sticky Fingers. С обеих сторон внимание к нему слишком пристально, чтобы Бруно смог притворяться, поэтому он действительно покорно глотает таблетки. Он даже соглашается на две ложки сиропа, но категорически отвергает какую-либо помощь в использовании спрея для носа: — Нет-нет-нет, я не позволю тебе засунуть это в мой нос… Леоне, я в состоянии сделать это сам! Леоне закатывает глаза и вручает спрей Sticky Fingers, не забыв недовольно цокнуть языком. — Хорошо, хорошо, предоставляю тебе сделать это самому. — Ariari,  — бормочет Sticky Fingers, бережно придерживая Бруно за шею, пока помогает ему. — Ты сказал, что ты часто болел в детстве? — спрашивает Леоне, лениво играя с опустевшим пакетом и оторвав от него уголок. — Ннгх, — бормочет Бруно вместо ответа, потому что его голова задрана, а чересчур усердный стенд помогает морской воде попасть в его нос. — Понятно. Подожду, пока ты не закончишь. Как только Бруно удаётся высморкаться и он чувствует, что вновь может дышать (впервые за несколько дней, и он просто наслаждается каждым глотком свежего воздуха, потому что знает, что это всего лишь временная отсрочка), то наконец отвечает: — Честно говоря, я всегда был болезненным ребёнком, — бормочет он. — Слабые лёгкие, больные абсолютно всегда. Еще и дом, в котором мы жили, был сырым, потому что стоял чересчур близко к морю, и это, конечно, делало всё ещё хуже. — Оу. — Ох, не начинай. Я в порядке. Разве это помешало мне жить успешной жизнью? Кого вообще волнуют, работают ли мои лёгкие… Бруно снова кашляет. Леоне протягивает ему бронхорасширитель. Он странной формы — круглый, напоминающий толстый диск, идеально ложащийся в ладонь Бруно, темно-фиолетового цвета, со странно маленьким крючком и наконечником. Бруно издает смешок, вертя бронхорасширитель в руке. — Леоне, — говорит он с улыбкой, — я думаю, что это для детей. — Что? — Взгляни сам. Он очень маленький, мне хватит его только на пару вдохов. — Серьезно? Вот дерьмо, — Леоне хватает бронхорасширитель и пристально рассматривает его, нахмурив брови. — Он даже не похож на лекарство. Это, черт возьми, выглядит как какой-то странный инструмент, типа круглой флейты. — Думаю, детям должно такое нравиться. Это, конечно, куда интереснее, чем просто «пшикни и вдохни». — Ха. Думаю, ты прав. Бруно еще немного развлекает себя — нажимает на странный маленький спусковой крючок, затем отпускает его назад. Облачко белого тумана вырывается из бронхорасширителя. — Да уж, он действительно какой-то странный. Хочешь, чтобы я пошел и принес тебе другой? — Ммм, нет, спасибо. Бруно, со вздохом взмахнув рукой, откидывается на кровать, и Леоне, выпрямившись, чуть пододвигается к нему. — Все в порядке, Буччеллати? — Конечно, конечно. Бруно зарывается пальцами в волосы. Когда он лежит, то неприятный свист в груди, кажется, затихает. — Думаю, что сироп действительно возымел эффект. — Я потребовал лучшее, что у них было. Бруно улыбается. — Спасибо за это. Леоне заправляет прядь волос за ухо, уткнувшись взглядом в порванный бумажный пакет на коленях. —…Всегда пожалуйста, Бруно. — Слушай, — бормочет Бруно, слегка потянув за рукав Леоне. — Ты не прочь посидеть тут еще немного? Я боюсь, что засну слишком надолго. — Хочешь, чтобы я поставил будильник? — Просто разбуди меня, когда поймешь, что я сплю чересчур долго. — Я… а «долго» — это сколько? — Доверься своему чутью, — выдыхает Бруно, его веки опускаются, и он мгновенно попадает в объятия Морфея. Его грудь начинает медленно подниматься и опускаться, и в ней что-то еле слышно хрипит в такт его дыханию. Лицо Бруно склонилось к плечу, нос едва достает до подушки, и это, наверное, ужасно неудобно. Леоне, боясь дышать, бережно обхватывает с затылка голову Бруно ладонью и приподнимает его за шею так, чтобы голова Бруно очутилась на подушке. «Доверься своему чутью?» Что за дурацкий совет! Леоне тяжело вздыхает, глядя на часы. Сейчас полпятого вечера. Сколько времени нужно для сна? Два часа? Но Бруно болен, не должен ли он дать ему побольше времени, чтобы отдохнуть? Леоне не знает, что и думать. — Ладно, буду импровизировать, — вздыхает Леоне, сидя перпендикулярно Бруно, спиной к стене, вытянув на кровати свои длинные ноги. Небольшой обыск — и, естественно, он находит под одеялом Бруно груду спрятанных бумаг. Все они покрыты нечитаемыми надписями и расплывшимися пятнышками смазанных чернил. Леоне невольно улыбается. — Спокойной ночи, Бруно.

***

Когда Леоне просыпается, вокруг уже совсем темно, а в воздухе над ним парит стенд. Это не его стенд, Леоне мгновенно понимает это, и это чуть не заставляет его запаниковать — как будто внезапно проснуться от нависшей над тобой тени для этого недостаточно. Он бьёт ногой воздух, с трудом сдерживая удивлённый вздох, и нечаянно — и довольно больно — ударяется головой об стену с громким стуком. — Какого хрена, — хрипит Леоне, потирая затылок, пока его еще сонные глаза, наконец, полностью не открываются и он не сталкивается с вопросительным взглядом Sticky Fingers. Леоне щурится, с трудом вспоминая, что происходило до того, как он заснул — его всё еще сонный разум продолжает блуждать в неясных снах, которые ему снились до столь внезапного пробуждения, — и с не меньшим трудом пытается разглядеть в тёмной комнате хоть что-нибудь. Единственный источник света исходит от электрических фонарей на улице, делающих всё вокруг призрачным благодаря своей приглушенной, глубокой дымке тусклого золотистого света. Поэтому Sticky Fingers выглядит почти оранжевым. Леоне бросает взгляд на ту сторону кровати, где Бруно все еще простуженно, тихо сопит, теперь уже лежа на боку. Его рот приоткрыт во время сна, и ноги вытянуты, занимая большую часть кровати. Он выглядит безмятежно, что довольно странно, потому что его стенд определенно беспокоен. — Ari, — тихо шепчет Sticky Fingers, словно изо всех сил стараясь не разбудить своего владельца. Он слегка сутулится, плечи опущены, поэтому он выглядит как-то застенчиво. — А? — уже успокоившись, спрашивает Леоне. — Какого чёрта тебе понадобилось? И как ты вообще… — Ari, — настойчиво повторяет Sticky Fingers, осторожно ткнув пальцем в грудь Леоне, прямо между грудных мышц, где вырез на его одежде обнажает кожу. Нет, Леоне все равно не понимает. Это типа ему интересно, сколько времени? Он обещал Бруно, что разбудит его, но… — Ari! — на этот раз Sticky Fingers даже, кажется, слегка расстроен тем, что его не понимают. Его голос по-прежнему такой же тихий, как и раньше, но тон изменился и стал несколько требовательнее, чем пару секунд назад. — Ч-чего ты от меня хочешь? Я не понимаю. — Ari, — повторяет Sticky Fingers, с помощью большого пальца и мизинца изображая нечто, похожее на телефон, и подносит это нечто к уху, как будто звонит. — Ari. — Телефон? Тебе нужен телефон? Sticky Fingers отрицательно качает головой и машинально потирает шею с обиженным и глубоко задумавшимся видом. Всё это очень странно. Sticky Fingers снова тыкает Леоне в грудь, затем настойчиво указывает на себя. Он рисует вокруг головы какой-то ореол, похожий на вуаль, затем закрывает рот одной рукой и изображает две кружка на лбу, где были бы глаза, если бы на нем не было этого странного шлема с шипами. Леоне приподнимает бровь, в его мозгу едва ли не буквально крутятся шестеренки, и он изо всех сил старается разгадать эту необычную загадку. Sticky Fingers внезапно издает звук, странный тихий свист — Леоне даже и не знал, что он такое умеет — звук, напоминающий перемотку плёнки; и Леоне наконец понимает. — Ты… ты хочешь увидеть мой стенд? — выпаливает он, слегка смущенный таким предположением. — Moody Blues? Ты хочешь его увидеть? — Ari! — отвечает Sticky Fingers, обрадованно кивая головой. — Что за хрень! Зачем это он тебе понадобился? Что за тусовку для стендов вы собираетесь тут устроить? Как ты вообще себя ведё… о боже, да прекрати ты в меня тыкать! Хорошо! Получай! Что ж, он всё-таки вызывает Moody Blues. Леоне не привык без нужды показывать свой стенд. Даже не столько из-за заботы о своей безопасности, сколько из-за более личных причин: ведь стенд — это действительно душа человека, принявшая вид боевого или что-то умеющего делать духа, не правда ли? Это не то, что вы выставляете на всеобщее обозрение, как не рассказываете о своих возможных необычных пристрастиях или детских травмах совершенно незнакомому человеку в интернете. Это серьезный вопрос, который Леоне принимает близко к сердцу. Он отказывается призывать Moody Blues, если это, конечно, не вопрос жизни и смерти, или Moody Blues сам не желает показаться. Однако сейчас ни тот, ни другой случай, поэтому Леоне чувствует себя очень неловко. Кажется, Moody Blues тоже несколько смущен — он стоит рядом с кроватью, его большие странные глаза смотрят на Леоне, он ожидает приказа, но ничего не слышит. Moody Blues терпеливо ждет, пока его внимание наконец не привлекает Sticky Fingers, неожиданно принявший очень странную позу. Sticky Fingers выглядит очень довольным сложившейся ситуацией. Он слегка сгорбился и барабанит пальцами по животу, вроде не глядя прямо на Moody Blues, а рассматривая игру теней у себя под ногами. Sticky Fingers выглядит каким-то нервничающим, нет, даже стесняющимся. Чертов стенд Бруно стесняется моего дурацкого фиолетового проигрывателя. — Ari, — произносит Sticky Fingers, и его голос звучит непривычно нежно. Голос Sticky Fingers вообще весьма похож на голос Бруно, с тем небольшим отличием, что он чуть более металлический, чуть более резкий, чем голос самого Бруно. По сути, это мягкий, медовый голос Бруно со звучащими в нем нотками стали. Леоне видит, как Moody Blues реагирует на то, что только что сказал Sticky Fingers, и его сердце пускается в бешеный галоп у него в груди. Moody Blues тихо жужжит — своими глазами, похожими на динамики — жужжит прерывисто, хрипловато, почти что мурлычет. Он тикает и щелкает, и в это самое время Sticky Fingers по воздуху подплывает к нему. Что за херня. Неужели мой стенд… влюблен? Этот странный трепет, распускающийся в его груди, как цветы, совсем не похож на ту легкость и воодушевление, которые Леоне иногда испытывает, пребывая в отличном настроении. Его стенд, кажется, счастлив видеть Sticky Fingers, будто они давно потерянные друзья или что-то такое. Леоне чувствует приятное тепло в животе. Это чувство странно радует, но и беспокоит. Стенд — это самое настоящее воплощение души. И вообще-то Леоне предпочёл бы хранить все свои чувства при себе, и точка. — Ari, ari, — шепчет Sticky Fingers и обвивает рукой талию Moody Blues, притягивая его чуть ближе к себе. Moody Blues, вот негодяй, не уходит, а кажется, напротив, вовсю наслаждается вниманием, и восхищенно мурлычет стенду Бруно, чтобы у того не было никаких сомнений, что он делает что-то не так. Стенд Бруно. Бруно. Щеки Леоне горят, словно его поймали с эротическим журналом в руках, и едва только он чувствует тень ласкового прикосновения к своему подбородку — вернее, подбородку Moody Blues — то неожиданно осознает, что, полностью захваченный тем, что вытворяли стенды, он не заметил, что Бруно тоже проснулся. И сейчас Бруно сидит с широко открытыми глазами, глядя на то, что происходит посреди комнаты, недоуменно приоткрыв рот. Да уж, действительно неслыханно, чтобы два стенда действовали по собственному желанию, несмотря на то, что их обладатели… Постойте-ка. Он даже не пытался отозвать Moody Blues? Боже, похоже, единственный больной здесь — это он. У него даже нет оправдания в виде убийственно мощного сиропа от кашля, чтобы он смог откреститься от всего этого. — Я… — выпаливает Леоне, краснея до кончиков волос и сгорая со стыда до температуры преисподней, — я могу всё объяснить, всё не то, чем ка… — Ты тоже это видишь? — Бруно спрашивает очень ровным голосом, который в полной тишине комнаты звучит для Леоне очень громко. Ну что ж, хотя бы Бруно дышит куда свободнее, чем несколько часов назад. — Ты видишь это? — повторяет Бруно с глубоким изумлением в голосе, но хотя бы не с возмущением, замечает про себя Леоне. — Это же не просто мои галлюцинации из-за лекарств, да? Леоне переводит взгляд на стендов. Оба стенда, похоже, абсолютно игнорируют своих обладателей. Sticky Fingers обвил тонкую талию Moody Blues обеими руками, в то время как сам Moody Blues трогает и ласкает шипы, украшающие шлем Sticky Fingers. Sticky Fingers вроде бы нравятся эти нежные прикосновения, так как время от времени он шепчет «ari», разные по громкости и тону. — Нет, — говорит Леоне предательски дрогнувшим голосом. — Нет, я тоже это вижу. — Они… обнимаются. Хотя мы не просили их об этом. — Не просили… ну, то есть… я точно не просил. Чистая правда. — Я даже не знал, что стенды могут это делать, — шепчет Бруно, и его голос звучит все более и более заинтригованно. Леоне мгновенно впадает в панику. — Наверное, они и правда не могут. Нууу, я имею в виду, что обычно же мы полностью контролируем их действия… — Сейчас точно нет. Я ничего не приказывал Sticky Fingers. И все же Леоне чётко ощущает нежное, успокаивающее прикосновение пальца, скользящего вниз по его спине. И, честно говоря, это отнюдь не неприятно ему. Увы, и в этом-то кроется вся проблема — это не просто не неприятно, это… потрясающе. Леоне чувствует прилив нежности, когда Moody Blues, радостно гудя, прижимается к шее Sticky Fingers, но, чёрт, это уже явно перебор. Бруно никак не реагирует на это, и Леоне буквально покрывается холодным потом. — Может, нам… Но тишину нарушает только гудение, издаваемое его стендом, этим глупым, счастливым ублюдком. Иисус Христос, думает Леоне, готовый сквозь землю провалиться от стыда. Ну прояви же хоть каплю милосердия. Ты представляешь, что со мной будет, если ты сейчас же не придешь мне на помощь? — Мне кажется, наши стенды друг другу нравятся, — говорит Бруно совершенно серьёзно, без тени насмешки в голосе. — Однозначно, — подхватывает Леоне. — Они выглядят так, будто не прочь по… подружиться, — и это еще мягко сказано. Бруно издаёт странный хриплый смешок. — Леоне, ты ничего не хочешь мне сказать? Вот это было жестоко. Похуже удара ниже пояса. — Что?.. А как насчёт тебя, а? — парирует Леоне, возможно, слишком отчаянно. — Как-то не похоже, что твой стенд отталкивает моего. — Это так, ты прав, — отвечает Бруно, и переводит глаза на Леоне — ох, Леоне слишком остро чувствует на себе его взгляд, взгляд Бруно. — Интересно, почему? Леоне чувствует какой-то волнительный трепет, нечто прохладное, похожее на озноб, бегущее по его спине и успокаивающееся лишь на самой верху его шеи, где оно сгущается и растекается по его телу, посылая по коже Леоне миллионы мурашек. Сейчас Бруно выглядит куда более неопрятным, чем обычно. Его волосы растрепаны и пушатся, и он выглядит очень уставшим, ну и больным, конечно же; но даже изможденный, чуть ли не прикованный к постели, он собрал в себе всё, о чем только мечтал Леоне, всё, что видел в хороших снах — он все равно остаётся самым притягательным и самым добросердечным. В оранжевом свете фонарей Бруно выглядит как призрак, как герой из запутанного вычурного фильма, и Леоне хочет взять его за руку, сесть ближе к нему, может быть, даже… Не успев ничего сделать, Леоне неожиданно для себя чувствует какое-то давление на свой рот — его касается нечто твердое и мягкое одновременно, похожее на гладкий резиновый шарик. Это приятно, но все же довольно странно, и Леоне не сразу понимает, что происходит, пока не замечает, что глаза Бруно расширились и смотрит он больше не на него, а за спину Леоне, где как раз и находятся стенды… Да они шутят! Конечно, это однозначно какая-то злая насмешка, и не может быть иначе. Они… — Неужели… — спрашивает Леоне, едва ли не застонав от ужаса. — Д-да, — отвечает Бруно, и Леоне одновременно и потрясен до глубины души, и слегка успокоен. — Боже мой. — Я… Леоне, прости. Я отзову Sticky Fingers прямо сей… — Не надо, нет. Все в порядке. Пусть… пусть повеселятся. Леоне закрывает лицо руками и вздыхает, борясь с желанием рвать на себе волосы. Давление на его губы не прекращается, и он думает, что в этом у стендов есть некоторое преимущество перед людьми — им не надо разрывать поцелуй для того, чтобы вдохнуть. — Я…— раздается голос Бруно, нежный и несколько смущенный, — я не думал, что наш первый поцелуй будет таким. По коже Леоне опять пробегают те странные мурашки, как будто на него опрокинули ведро, полное льда. Он открывает глаза и смотрит на Бруно сквозь пальцы. — …Так ты… думал об этом? — Ну, вроде того, да. Несколько раз. Думаю, Sticky Fingers и ведёт себя так из-за этих чувств… я хотел сказать, мыслей. Леоне слышит кашель Бруно, но он однозначно наигранный. — Ох, черт возьми, — выдыхает Леоне и морщится от того, как вздрогнул его голос. — Ты серьёзно? — он не может назвать вещи своими именами даже сейчас. Неужели они оба такие стеснительные идиоты, что их проклятые стенды сами решили принять меры задолго до того, как кто-либо из них решил признаться? Да уж, Господь Бог жестоко подшутил над нами. — Да уж, — Бруно наполовину шепчет, наполовину смеется и проводит рукой по своим волосам. Кажется, он читает мысли Леоне. — Даже немного грустно. Что действительно грустно, думает Леоне, так это то, что он сейчас завидует своему собственному стенду, а у него, бедняги, даже губ нет. — Ну, — бормочет Леоне сквозь руки, — я не могу поцеловать тебя, пока ты болеешь, во всяком случае, в губы. Но и нам надо хоть с чего-то начать. Конечно же, его лицо вмиг вспыхивает от удивленного, но ничуть не утратившего ласковой доброты взгляда Бруно. Бруно ошеломленно вдыхает, и Леоне слышит хрипы глубоко в его груди и, даже не осознавая, что он делает, наклоняется к нему, прижимаясь к его груди ухом, чтобы расслышать все как можно чётче. Этот хрип на удивление слабый по сравнению с яростным биением сердца Бруно. Его грудь очень теплая, излучающая жизнь изнутри и довольно… притягательная. Удивленный внезапной вспышкой своей храбрости, Леоне склоняется к нему все ниже и ниже, и обвивает Бруно за талию, заключая его в тесное объятие. Спустя один или два удара сердца, Бруно решается ответить и обнимает его в ответ даже крепче. Сердце Леоне сейчас, кажется, на полном серьёзе выпрыгнет из его груди. — Не могу поверить, что мой стенд украл у тебя мой первый поцелуй, — шепчет Бруно в волосы Леоне, его дыхание такое теплое на коже его головы, и Леоне невольно фыркает. На его губы больше ничего не давит. Он слышит раздраженное гудение, похожее на магнитофонное, и, даже не глядя, догадывается, что Бруно наконец отозвал Sticky Fingers. Кое-кто жестоко поплатится за это, думает Леоне и тоже отзывает Moody Blues. Слегка наклонив шею, он нежно целует Бруно в уголок его губ. — Но вот этот поцелуй они не получат, — мурлычет он, утопая в тепле тела Бруно. Бруно тихо смеется, когда Леоне садится рядом, потому что его сердце бьется слишком бешено. Он чувствует жар реальных, настоящих губ Бруно на своих губах, такой неспешный, медлительный и сводящий с ума, как фантомная боль, открывая для себя мягкость и долгое сладкое послевкусие этих губ. Леоне думает о всех их невероятных возможностях, когда они двигаются и приоткрываются, когда Бруно улыбается в поцелуе и вновь возвращается к губам Леоне, когда Бруно слегка наклоняется, чтобы дать ему возможность рассмотреть все — и мысленно Леоне углубляется во множество возможностей, которые раньше не смели ему и в голову прийти. Небольшая простуда стоила того, думает он.