— Ты заебал меня, Пак Чимин. — сквозь зубы шипит Чонгук, нанося еще один удар в живот только что упавшему на землю парню. — Ты мазохист что ли? — Чонгук садится на корточки и грубо хватает чужие крашенные волосы, наматывая пряди на пальцы. Лицо Чимина грязное, избитое, из нижней губы сочится кровь, а правая скула уже немного опухла, но парень все равно поднимает на Чона свой взгляд. Чонгук смотрит прямо в глаза, видит даже оттенок радужки и красивые длинные ресницы, что слиплись из-за слез, которые так просятся скатиться по щекам. — Нравится боль, или когда ее приношу тебе именно я?
Чонгук держит Чимина под челюсть грубо и больно, и скалится подобно зверю. Ему хочется вонзиться своими клыками в чужую нежную шею, вгрызться до самого мяса, разодрать каждый кусочек кожи, лишь бы Пак Чимина больше не было в его жизни, но его планы нарушает эта гребанная маленькая ладошка, что хватает его за запястье и тянет в сторону.
— А что, если я скажу «да»? Что, если я действительно мазохист? Что будет, если мне и правда нравится, когда
ты делаешь мне больно, Чон Чонгук? — у Чимина голос хрипит, но слова он произносит очень четко, даже слишком.
Улыбка у Чонгука пропадает совсем. Этот парень его сводит с ума, он не хочет становиться убийцей, но сейчас Чонгук просто в шаге от этого. А у Чимина сил больше нет, его рука опускается сама по себе, и в глазах все чаще проступает темнота. Он старается дышать через раз, потому что каждый вздох приносит адскую боль, но он чувствует теплые чоновы руки на своем лице, которые больше не сжимают так сильно, но все еще больно давят на челюсть.
Чонгук прижимается к пухлым сухим губам Пака только после того, как тот теряет сознание. Чон отстраняется также быстро, грубо вытирает чужое тепло со своих губ и сплевывает на грязный асфальт. Он уже видит как колотит грушу в спортзале, как нарывается на драку и наказывает себя за это секундное помешательство. Чонгук отходит от парня и кивает Намджуну, что стоял за колонной этого заброшенного театра, в котором раньше ставили прекрасный балет; тот молча кивает, понимая безмолвный приказ. Всегда один и тот же сценарий, Джун уже привык, он больше не пытается остановить Чонгука, потому что прекрасно знает, что тот остановится вовремя, буквально за секунду до. Намджун поднимает хрупкое тело Чимина на руки так, что чужая рыжая макушка аккуратно уместилась на его широкой груди, а руки, покрытые фиолетовыми синяками безвольно опустились вниз.
— Я не устану спрашивать зачем ты это делаешь, Чон, — произносит Намджун, идя вслед за Чонгуком.
— Я не устану говорить, что это не твое дело, Джун. — ядовито.
Слишком ядовито. Намджун морщится.
Это продолжается слишком долго. Намджун разговаривал с Чонгуком, Намджун разговаривал с Паком. Он советовал Чимину перевестись, советовал переехать, советовал хотя бы
не смотреть на дьявола во плоти. Джун понимает, что плохо знает Чонгука, но он не думал, что способен так сильно ошибиться в этом рыжем мальчишке, что достает ему лишь до подбородка. Иногда Нам согласен с Чонгуком, Пак, видимо, и правда мазохист.
Чимин не приходит в школу всего пару дней, Джун был уверен, что он пролежит в больнице не меньше недели, но вот он здесь, и все снова повторяется.
Намджун так устал.
Пак с перевязанным туловищем и кистями рук, с большим телесным пластырем на правой скуле и с разбитыми губами задорно
смеется, медленно поглощая свой обед. Он откидывает голову в приступе смеха, открывая вид на темно-синие синяки на ключицах и шее. Облокачивается на какого-то парня из баскетбольной команды и забирает из его рук мяч, невесомо касаясь его пальцев. Чимин пробует сделать трюк, но мяч отскакивает в сторону. Джун провожает его взглядом, пока не видит дьявола с огненными рогами и адским пламенем в глазах. Чонгук поднимает баскетбольный мяч возле своих ног, скалится, обнажая свои острые клыки, что даже у Намджуна пробивает мороз по коже, он смотрит на Пака и вздрагивает: Чимин широко улыбается, когда кладет свою руку на чужое плечо, корпусом полностью поворачивается к парню, но продолжает сверлить черные глаза Чонгука. Губы Чимина трогает улыбка, когда он почти невесомо касается своими губами губ баскетболиста, что не замечает приближающегося апокалипсиса в виде Чон Чонгука. Чимин громко шипит, когда по его щеке больно пролетает оранжевое пятно, что приземляется прямо в лицо тому парню, который тут же закатывает глаза, теряя сознание и не успевая даже заткнуть нос, из которого ручьем полилась кровь. Чимин отскакивает от баскетболиста и тут же врезается в каменную грудь Чонгука. Все в столовой сразу обращают внимание на шум, кто-то даже зовет учителя, кто-то пытается привести в чувства того парня, Намджун же больно роняет голову на стол, потому что Чимин. Опять. Нарвался. Он медленно отодвигает от себя недоеденный обед и с тяжелым вздохом идет за Чоном, что грубо тащил Пака хрен знает куда. Тот особо и не сопротивлялся. Чимин никогда не сопротивляется.
— Какого хуя ты творишь? — Чонгук чуть ли не рычит, а Чимин заливается громким длительным смехом.
— Что я опять сделал не так,
Чонгуки? — Чимин не успевает расплыться в ублюдочной ухмылке, потому что кулак Чона проходится прямо по старому удару.
Чимин отлетает в сторону, сплевывает кровь и
снова смеется. Смеется как чертов псих.
— Скажи, что ты хочешь? — сипит Чимин, бросая на Чонгука взгляд из-под опущенных ресниц; кровь на его губах ложится просто идеально, что даже никакая помада не нужна.
— Я хочу убить тебя.
Чимин снова усмехается, упирается спиной о стену и вновь это делает: откидывает голову назад, открывая вид на выпирающий кадык. Чонгук словно дикий зверь оказывается возле своей добычи за считанные секунды, он подушечками пальцев касается бархатной кожи, чувствуя под ней бешеный пульс, Чонгук не позволяет Паку опустить голову обратно.
— Еще? — продолжает Чимин, хватаясь своими маленькими пальцами за широкое запястье Чонгука. — Что еще?
Чон дышит Паку прямо в рот, в его голове бушует ураган, волны смывают все вокруг, огромные скалы крошатся на мелкие камни, что саднят теперь глотку. Эти чертовы маленькие пальцы касаются чонгукова плеча, пуская заряд тока во все 220 вольт, они пробираются под футболку, царапают кожу. Чонгук не отводит взгляд от чужих губ напротив, сжимает одной рукой его узкую талию, а другой давит на сонную артерию, замечая мимолетное движение ресниц.
— Ты хочешь меня поцеловать, верно? — Чонгук сжимает его бока намного сильнее, чем вызывает у Пака тупую боль. Он еще не отошел от того раза.
— Заткнись, — шипит Чонгук. — ебаный педик. — все-таки слетает с его губ.
Чимин, что надеялся на другой исход событий, резко отталкивает от себя парня и громко смеется, принимая слова Чона за его слабость, из-за которой он снова проиграл.
— Какой же ты трус, Чон Чонгук. — Пак отталкивается от стены, намереваясь уйти, но во время останавливается, замечая недалеко стоящего Намджуна. На его лице расползается гадкая ухмылка. — Хен!
Чимин подбегает к ничего не подозревавшему Намджуну и вешается ему на шею.
— Хен, Чонгуки такой трус, он испугался поцеловать меня, поэтому я решил, что мой поцелуй достанется тебе. — Пак тянется к чужим пухлым губам, когда его тут же за шкирку отбрасывают на холодный пол и придавливают тяжелым телом.
Чонгук садится на парня, сжимая своими бедрами его тело, из-за чего тот звонко вскрикивает, но тут же прикусывает язык. Он не слабак, в отличие от Чон Чонгука. Пак устремляет взгляд в глаза Чона, укладывает руки на его бедра и резко ведет вверх прямо к паху. Чонгук не успевает сдержать судорожного вздоха, поэтому тут же испуганно заглядывает в глаза Чимина, в которых отчетливо видит пьяные танцующие огни на дне его черных зрачков.
— Хен, уходи. — обращается Пак к Джуну, но взгляд не сводит с глаз Чонгука.
Последний чувствует на себе вопрос Нама и нехотя, еле заметно кивает.
Намджун уходит.
Приходит истинный апокалипсис.
Чонгук целует Чимина.
***
Чонгук всегда был трусом, сколько себя помнит. В детстве он боялся насекомых, затем стал бояться отца, что все чаще и чаще поднимал на него руку, теперь он боится
его, Пак Чимина, открытого гея, которого не удалось сломить до сих пор. Чон не переносит слово «гей» априори. Однажды отец избил его за то, что тот по телевизору смотрел на то, как двое парней идут, держась за руки. Это был обычный американский подростковый сериал про супергероев. Чон даже и не подозревал о наличии таких сцен, он не знал, что однополые отношения — это что-то неправильное, что-то отвратительное и противоестественное. После пятнадцати ударов палкой, да, Чонгук считал, он понял, что отношения между мужчиной и мужчиной или женщиной и женщиной неприемлемы. Таких людей надо «направить на путь истинный» — так выражался его отец.
Он не покупал ему альбомы для рисования, потому что считал искусство «не мужским» занятием, хотя у мальчика был талант. Вместо этого отец отдал стеснительного щуплого Чонгука на тайский бокс, где после первого же занятия ребята его избили, потому что считали его слишком, как они выразились, смазливый и кукольным. После этого случая Чонгуку еще влетело и от отца за то, что он не смог за себя постоять. В Чоне разбились все мечты о поддержке отца, с тех пор он больше не ждал от него ни доброго слова, ни какого-то напутствия. Сердце Чонгука окаменело. Он стал черствым, холодным, агрессивным, не верил людям и не мог им доверять, а как это сделать, если даже родной отец всегда отворачивался от него, всегда был на стороне тех, кто против, огромными тенями нависая над маленьким телом мальчика, подавляя его. В Чонгуке копилась злость, она бурлила в животе, вулканом поднимаясь все выше и выше, лава обжигала кости, заливалась в легкие, а едкий дым отравлял мозг, затуманив все чувства, кроме гнева. Чонгук начал влезать в драки, сначала школьные, потом уличные, а вскоре уже стенка на стенку, когда еле успеваешь увернуться от железной биты, которая могла размозжить тебе голову.
И в какой-то момент он увидел
Чимина. Чимина, который сосался с парнем на заднем дворе школы. Обычная реакция Чонгука была бы проста: он избил бы их, потому что они
неправильные, ошибка природы, которую нужно исправить. Однако Чон встал, как вкопанный, когда взгляд упал на пухлые губы Пака. Какой-то парень их нежно сминал, заставляя обладателя ласково улыбаться в поцелуй, короткие пальцы массировали чужой затылок, а пушистые на вид ресницы подрагивали от наслаждения. Чонгук сглотнул вязкую слюну, четко осознавая, что в нем не возникло чувство отвращения, наоборот, он хотел бы оказаться на месте того парня, и сразу же после этой мысли Чонгук испугался сам себя. Но еще хуже было то, что Чимин увидел его страх, впиваясь своими карими глазами прямо в него.
С тех пор Чимин знал секрет Чонгука, а тот в свою очередь взращивал два прелестных ростка в своей душе: одного звали Ненависть, а другого Желание. Чимину казалось все это забавным, особенно то, как Чон пытается подавить тот самый росток-Желание, поливая и удобряя лишь росток-Ненависть. Чонгук не видел себя со стороны, а Чимин
видел, видел, как Чон смотрит на него во время тренировки, как падает его взгляд на полные паковские губы, когда тот отвечает учителю или просто с кем-то разговаривает, как Чон прожигает его, когда Чимин вешается на своих одноклассников. Чимин видит, поэтому ему до колик смешно, что Чонгук этого не замечает. Он злится и выплескивает все на Пака, потому что тот дурак еще тот, потому что провоцирует, потому что знает, что на него смотрят, потому и делает все специально. Но Чонгук трус, он не может, не хочет признать правду, потому что так не должно быть, потому что те пятнадцать ударов палкой в далеком детстве все прекрасно объяснили маленькому Чонгуку, а ненавистный взгляд отца каждый раз напоминал об этом. Чон полностью разграничил свой мир на черное и белое, но в один момент его мир дал трещину, огромную такую, размером с чиминову улыбку.
Чимин для Чонгука был слишком прекрасным, слишком отважным, слишком правильным в своей неправильности, был слишком свободным для запертого в собственных стенах Чон Чонгука. Он сходил с ума, потому что в голове были мысли лишь о Пак Чимине, его образ въелся под веки, а звонких смех раздражал слух, даже когда Пак молчал. Все потому что Чонгук действительно был болен, отец говорил, что это болезнь, но Чон не думал, что заразится. Или, подождите, может быть, это совсем другая болезнь. Как писал русский поэт Маяковский, пожар сердца? Чонгук не мог спать, не мог есть, не мог думать о чем-либо другом, кроме чертова Пак Чимина; внутри него был хаос, языки огня касались не только сердца, но и легких, что невозможно было дышать. Чонгуку необходимо было выплеснуть весь этот апокалипсис наружу, мишенью стал виновник этого самого апокалипсиса. Все из-за него, все из-за Чимина.
Не помогло.
Не отпустило.
Не перегорело. Пожар гулял по всему нутру, сжигая Чонгука заживо, только вот он не сгорал, продолжая мучится в адской агонии, каждый раз заглядывая в карие глаза, в которых читалось всегда одно и то же: «Я все знаю, Чон Чонгук. Ты можешь избивать меня сколько угодно, но ты не убежишь от своей слабости. Перестань быть трусом, Чонгук. Перестань бояться самого себя»
В какой-то момент для Чонгука просто перестали что-либо значить его мнимые принципы, вбиваемые отцом с детства, чье либо мнение, чьи-либо слова. Он просто вырвал с корнем один из ростков и наконец сделал то, что всегда
желал.
Чонгук поцеловал Чимина.
***
— Я так тебя ненавижу, — шепчет Чонгук в мягкие губы, снова прижимаясь к ним своими.
—
Это называется не ненависть, — произносит Пак, ласково касаясь чоновой шеи.
Парень поднимает взгляд, позволяя улыбке расплыться на своем лице.
— Знаю.
— Скажи это, — просит Чимин и обнимает Чонгука за плечи.
Тот смотрит в карие глаза, понимая, что назад пути нет. Он навсегда утонул в этих золотистых омутах.
— Ты мне нравишься. — выдыхает Чон. — Так сильно нравишься, что я, кажется, влюблен.
Чимин смеется. Впервые так искренне, от всей души. Он прижимает Чонгука к себе, чувствуя его сердцебиение на своей груди.
— Мы будем вместе. Я тебе помогу. — Пак отстраняется и смотрит прямо в черные глаза Чона. — Ты справишься.
Чонгук в этом уверен. Теперь уверен.
