Доброе утро

Йорвет не слишком любил сидеть в замках. Так уж вышло, что по душе ему были простые рассветы под сенью зеленых листьев, а не холодные камни дворцов и крепостей, куда едва-едва пробивались лучи солнца. Так было и в Замке Трех Отцов: высеченный из скалы грубыми краснолюдскими руками, он даже и близко не напоминал о живой, дышащей природе. Скоя’таэли задыхались в Вергене, в его рудовой пыли, тяжести каждого камня мостовой, но это было единственное место, куда они могли теперь податься. По крайней мере — единственное, где их ждал покой. И все благодаря новой королеве Аэдирна. Йорвет откинул голову к холодному камню, упираясь в него затылком. На улице сейчас должно было вставать солнце, прогонять ночную тьму, разрежая своим светом тучи, что стояли над городом ночью, а Йорвет был здесь. Он сидел на каменном полу, твердом, как кулак краснолюда, и не мог никуда уйти. Тяжелая дубовая дверь скрипнула, отворяясь, и Йорвет глянул в ее сторону. Из покоев Саскии вышел краснолюд — до смешного нескладный, низкий, как пень, с огромными ручищами, еще менее привлекательный, чем любой человек. Те хотя бы были отдаленно похожи на эльфов, а краснолюды... Они всегда были словно насмешка над остальными Старшими Расами. Забавно, раньше Йорвет ничего не имел против краснолюдов. Не мешались под ногами — и ладно, хотели встать плечом к плечу — еще лучше; но теперь, теперь Йорвет видел каждый изъян любого краснолюда лучше, чем раньше, раз в двадцать. Он смотрел на огромные носы картошкой, ноги, будто с рождения вросшие в валенки, колючие бороды и маленькие, по-глупому добродушные глаза — все краснолюды были одинаковы в глазах Йорвета. И все одинаково омерзительны. Йорвет просто не мог понять, как Саскии мог нравиться кто-то... Такой. Несуразный, до смешного неловкий, грузный, как мешок картошки. А еще хуже было то, что любой из них имел больше шансов, чем Йорвет. От этого в груди Йорвета начинало что-то сгорать — а ведь раньше он даже не подозревал, что его сердце может болеть. В дверном проеме появилась и Саския. На ней была только простая льняная рубаха, едва прикрывавшая бедра. Завязки на груди распущены все до одной; Саския точно надевала рубаху впопыхах, чисто для правил приличия. Она склонилась к краснолюду, и Йорвету стало так же смешно, как и грустно. Вот как, как она могла делать... Что-то... с тем, кто едва доставал ей до пояса? А Саския просто нахлобучила на голову краснолюда шапку из бобра и оставила легкий поцелуй на его огромном носу. Краснолюд расплылся в широкой улыбке, глуповато взял ее изящную руку и прижался толстыми губами к ее тонким пальцам, тоже прощаясь. И вразвалочку пошел к выходу из замка, напоследок кивнув Йорвету и вроде бы пробормотав что-то вроде «утречка доброго». — Йорвет. Услышав ее голос, он снова перевел взгляд на нее, хоть и догадывался, что смотреть на королеву в одной рубахе как-то неприлично. Однако же Саския была не простой королевой — она была их королевой, королевой Аэдирна, избранной самим народом, а потому и привычки ее были так же просты, как замыслы голодного воробья. — С добрым утром. Ты очень хорошо выглядишь, Саския, — ответил ей Йорвет, по привычке ухмыляясь. Когда-то давно мать — до того, как погибла от руки очередного завоевателя-D’hoine, — говорила ему, что Aen Seidhe никогда не должен показывать свою боль. А Йорвет сейчас умирал от боли, которая разрывала его сердце на куски от каждого отголоска мысли, что он совсем ничего не может сделать. — Йорвет, — повторила она, осторожно поправляя растрепавшуюся косу, что лежала на ее груди. Голос ее смягчился, но Йорвет знал: голос — это не сердце. Это всего лишь отголосок мыслей, в которых Саския, может, и жалела Йорвета, но пока что не была готова его принять. — Зачем ты здесь? — Охраняю твой сон. — Я давно просила вас перестать ставить стражу к моим дверям, — сложила руки на груди Саския, став вмиг похожей на капризную девочку. Йорвет улыбнулся. На сей раз почти искренне. — За прошлый месяц на тебя трижды пытались напасть. За этот — дважды. Убийцы Хенсельта не дремлют, а он не прощает тех, кто побеждает его. Поэтому я здесь, Саския. Так уж вышло, что сегодня моя очередь. Саския уставилась в пол. Уже давно она перестала смотреть Йорвету в глаза, и он знал, почему. Не винил ее, прекрасно понимал — а от бессилия хотелось просто перерезать себе глотку. Она была так близко, он буквально мог сделать пару шагов, не позволить ей закрыть дверь, просто затащить ее в каменную комнату, больше похожую на тюремную клеть, чем на покои королевы — и крепко-крепко обнять. Быть может, поцеловать. О большем он не мог мечтать, но Саския не собиралась давать ему и этого. — Когда-нибудь и ты сможешь спать спокойно. Я надеюсь на это, — произнесла, наконец, она таким тихим голосом, что Йорвет едва смог ее расслышать. А потом, кивнув, закрыла за собой дверь. Йорвет вновь откинулся спиной на холодную стену, чувствуя, как ветер из щелей дует ему в поясницу. Саския сказала, что он должен измениться. Что он должен искупить ту боль, те несчастья, что принес людям — ведь в Вергене и Аэдирне все были равны: люди, гномы, краснолюды, эльфы. И каждого из них Йорвет когда-то заставил страдать. Она сказала, что рано или поздно о его дурных поступках забудут, только... Для этого нужны были не годы, а поколения. Когда его сменил Иваал, один из скоя’таэлей его дружины, Йорвет смог выйти на улицу и вдохнуть грязного воздуха Вергена. От запаха щебени и свежего угля во рту становилось сухо, но Йорвет хотя бы не мерз — солнце давно разогнало тучи, и его свет опять грел. Ему все равно не хватало зелени — над головой, под ногами, вокруг. Йорвет сам был как листок, брошенный в махакамскую шахту, — обречен сгнить под тяжелыми краснолюдскими сапогами, пока они будут делать свою работу. Кто-то прикоснулся к его руке, и Йорвет вздрогнул, оборачиваясь. Перед ним стояла маленькая девочка, лет семи. Людская, даже не полуэльфка или квартеронка, и уж тем более не краснолюдка — по крайней мере, усиков у нее пока не наблюдалось. — Ты же... Ты же Йорвет, да? — робко спросила девочка. Йорвет посмотрел на ее босые ноги, потом — на маленький венок из горных цветов, что она сжимала в маленьких ручках, и кивнул. — Да. Я Йорвет. — У тебя красивый лук, Йорвет, — показала пальцем девочка, а Йорвет криво улыбнулся. — Это не лук, дитя. Это колчан. Но он для лука, — пояснил он. Девочка, кажется, не очень его слушала: в какой-то момент она снова вцепилась в его руку и потянула к себе, заставляя нагнуться. Йорвет вздохнул — и поддался. Что ему могла сделать человеческая девчонка, ну правда? А она просто возложила на его голову венок из цветов, который сплела своими маленькими пальчиками. Он сначала не лег; съехал на бок, так что она пристроила веночек прямо над острыми ушами Йорвета, казалось, просто проигнорировав их. Йорвет улыбнулся так мило, как только мог, чтобы не спугнуть ребенка. Взял ее хрупкие ладошки в свои большие пятерни, присел перед ней и, заглянув ей в глаза, спросил: — Где твои родители, дитя? Девочка пожала плечами. — А где твой дом? Снова пожала плечами. — А где твоя обувь? — Дома, — просто ответила она. Йорвет тяжело вздохнул. Порой его поражала наивность детей, всех детей, независимо от того, чьи это дети были. Дети всегда оставались детьми. Просто некоторые вырастали потом чудовищами — некоторые, но вряд ли эта девочка. Йорвет снова посмотрел на ее ноги, грязные, пыльные, и все-таки подхватил ее подмышки, беря на руки. Она была легкая, как молодое деревце ивы. А еще она сразу вцепилась в его шею, широко улыбаясь. — Ты отнесешь меня домой? — Отнесу, — ответил Йорвет. — А то ноги поранишь. Тут, знаешь ли, и краснолюды бутылки разбрасывают, и обломки кайла валяться могут. Девочка кивнула и на сей раз все-таки вцепилась в длинные уши Йорвета своими острыми пальчиками. Йорвет скрипнул зубами: кое-что было все же неисправимо. И, вообще-то, неприятно. Даже больно. Но эта боль была вполне терпимой — и Йорвет бы сто раз выбрал бы ее, а не ту, что терзала его сердце уже месяцы и годы.