Дрянь

      Когда Юлечка садится к нему в машину, Хованский ощущает, как завистливые взгляды прохожих (девушек в том числе) проедают в его черепной коробке дыру размером с Альдебаран. Юлечка улыбается какому-то мужику, когда захлопывает дверь.       Хованский считает про себя до десяти, но досчитав лишь до трех срывается:       — Ещё раз ты хлопнешь дверью, и я хлопну твою голову точно так же о бардачок.       Юля вздергивает свои сделанные буквально только что брови, облизывает обмазанные красной дорогущей помадой сделанные губы и говорит:       — Отсоси.       Хованский заводит машину.       Он ненавидел Юлию так же, как и любил. Потому что она безмозглая стерва, которую не интересует ничего, кроме походов к косметологу, визажисту, фитнес-инструктору, маникюрщице и там ещё кто-то, Юра не помнит.       Юля напоминает Кару Делевинь для бедных. Питерская Кара Делевинь. Ну, только жопа у неё чуть больше и сиськи тоже, в принципе, побольше. Ноги худющие, и ребра проступают до омерезения, когда она вдыхает. За это омерзение Юра её любит — если такое вообще можно применять в сторону Юли.       Юлю невозможно было любить, потому что она дрянь.       Но Юра заводит машину и выезжает из стоянки, поправляя на рукавах рубашки запонки.       Юлечка любит дорогие машины, дорогую одежду и свою новую сумку от Армани. Юра на всё это лишь закатывает глаза.       У нее длиннющие высветленные волосы. Никакие средства не смогли бы их оживить, поэтому они были совершенно убитые и сухие, но благодаря работе косметолога выглядили как живые. Юра про себя усмехается. Юля старается так же. Хочет казаться живой, но внутри нее нет ничего, кроме сгнивающей плоти, переполненной опарышами и червями.       Дрянь.       — Я бы хотела себе машину.       Юра едва слышно цыкает. Водит Юля как малолетняя пизда, выпившая 0,5 пива, но ей хватило, поэтому кювет настигает её за ближайшим поворотом.       — Я хотел бы, — Юра выдыхает, — чтобы ты от меня отъебалась.       — Приёбываться, а потом отъебываться — это по твоей части, Юра.       Хованский и впрямь хочет хлопнуть её головой о бардачок, о стекло, о руль, о собственное колено. Но он выдыхает так, будто совершенно ничего не происходит.       Происходит, конечно. Полный разлад в их понимании друг друга, собственных интересов и желаний.       Зато у Юли классная жопа.       Этой мыслью Юра себя успокаивает.       Она закидывает ногу на ногу так, что между короткой юбкой и чулком проглядывается её кожа. Но с некоторых пор такими штучками Юру не купишь, потому что он слишком часто видит Юленьку вообще без ничего. Поэтому какие-то чулки не могли его подкупить. Ему по-прежнему хочется вдавить её лицом в капот автомобиля так, чтобы щеку разодрать. А потом, может быть, трахнуть.       Юля даже после этого спокойно одернет юбку и вертлявой походкой зайдет обратно в машину так, будто ничего не было.       Потом она, скорее всего, зарыдает.       И Юре не будет за это стыдно. Потому что ему вообще никогда ни за что не стыдно.       Но сейчас Юленька сидит в своем ебанном инстаграме, пролиставшая чьи-то жопы, сиськи, жопы, сиськи, ноги. Примерно так выглядит вся совместная жизнь с Юлей: сиськи, жопа, сиськи, жопа, пизда.       Сначала всё, конечно, было чуть более радужно. Двадцать три часа в сутки Юленька была принцессой, и только один час приходилось быть тупой дрянью, которая любит отдаваться под все эти песни, которые играли из невыключенного телевизора.       Но теперь ей всегда приходится быть тупой дрянью.       Она одергивает край юбки, закусывает губу и поднимает свои чернющие глазища на дорогу.       Всё было так очевидно, что Юре хочется истерически засмеяться.       Он знал, что его невозможно было терпеть. Никто особо с ним не задерживался даже ради денег. Потому что Юра злой, заёбаный, грубый и не умеет никого носить на руках, потому что он устал на работе и вообще «отъебись».       С Юленькой в начале было совсем чуть-чуть по-другому.       А потом она накачала сиськи, губы, нарастила ресницы и ногти. И стала водить, как мелкая пизда под спидами.       И Юра решил, что больше не хочет носить её на руках и делать вид, что она принцесса.       Юле нравилось быть тупой сукой.       Она закидывает мятную жвачку, почти тут же надувая небольшой пузырь.       Юра следит краем глаза.       Дрянь.       — Знаешь, — говорит Юра на светофоре, — тебе надо похудеть. Может, даже выкачать твои сиськи. Или жопу. Не знаю. Но килограмм пять... может, семь.       — Тебе надо перестать бухать.       Из всех женщин Юры только Юля могла слать его на хуй так, будто это на ней все его деньги. Возможно, поэтому он и разрешал её держаться рядом. Потому что она прикольная.       Юра пожимает плечами.       И он знает, что Юленька тут же спохватится сумасшедшими диетами. Потому что по-другому нельзя было.       Возможно, она даже будет падать в голодные обмороки. И опять рыдать.       Юре не будет за это стыдно.       Юля отворачивается к окну, не до конца понимая своих мотивов нахождения рядом с Юрой, и вообще нахождения себя живой в мире, где единственное, что у нее было — эта гнилая любовь, которая всё больше пропитывала её изнутри запахом разложения.       Она не знала.       но ей срочно надо похудеть.       Она кусает губы.       Юра смотрит на неё краем глаза и думает:       дрянь.       В тот же день она куда-то уходит под вечер, заявляясь под утро. Юра равнодушно хмыкает, допивает свой кофе и уходит. На Юле разодранные на коленях колготки в сетку. Её разбитые в кровь колени по цвету похожи на её смазную красную помаду.       Юра уходит.       Юля падает разбитыми коленям на пол, упираясь лицом в покрывало и начинает рыдать взахлеб.       Её все преломленные ногти царапают ладони, пока она надрывно кричит в покрывало. Потом она переходит к бедрам, расцарапывая их, ломая ногти сильнее, будто пытаясь перемолотить сжирающую изнутри её боль.       Вечером она снова идеальна — с маникюром, аккуратным макияжем и пластырями на коленках.       Юра смотрит, как на кухне она открывает пластмассовую баночку.       — Я пью их, чтобы похудеть, — говорит Юлия, когда запихивает в себя горсть сомнительных таблеток.       Юра не вправе её осуждать, потому что он вообще не вправе кого-то осуждать, но он говорит:       — Ты ебнутая.       Юля внезапно поворачивается к нему, улыбается так, будто только что испортила весь личный бар Хованскому и говорит:       — Мне хотя бы не нравятся девушки до сорока пяти.       — Зато.       Юра начинает говорить прерывисто и больно хватает её за волосы на затылке, чуть оттягивая. Юля морщится, но стоически молчит. Когда она поднимает на него свой взгляд, Юра ощущает, как что-то невероятное острое кромсает ему грудную клетку. Но он тоже — стоически молчит.       Хотя никто из них не герой.       — Зато тебе нравятся моральные садисты-алкаши, м, крутой комплектик?       — Ты себе льстишь.       — А ты... — Юра внезапно выдыхает, отпуская её волосы, смотря впервые с горькой досадой.       Он замолкает. И лишь качает головой, собираясь уйти.       — А что я?       Юра слышит смех в её голосе, но когда он поворачивается к ней, то не встречает ничего, кроме ожесточенного сурового взгляда человека, который не может нормально жрать, потому что медиа (и Юра) слишком сильно ебут мозг.       — Ты и сама знаешь.       — Да ну? Не уверена.       — Я говорю, что ты никогда не поймешь, что такое взаимная любовь. Потому что даже когда ты будешь весить сорок пять килограмм, я по прежнему буду мечтать выебать бутылку коньяка.       Юлия лишь хмыкает, а Юра уходит.       Юлия закусывает губу так, что становится чуть-чуть больно. Но никакая физическая боль не сможет сравниться с той, что оставляет в ней Юра каждый раз, после того, как дверь за ним закрывается.       Юля всего лишь дрянь в глазах Юры. Очередная безмозглая дрянь с разбитыми коленями. Очередная бесчувственная тупая кукла.       Юра никогда не сможет залезть в неё, чтобы увидеть, как среди ребер догнивает некогда любовь, паразитируя червями и опарышами в её органах.       Он никогда не узнает о её догнивающей, ужасно пахнущей любви, которая разносила трупный запах до самой её глотки.       Он никогда...       Юля выдыхает.       Она закрывает лицо руками, но не рыдает.       Ей больше не хочется рыдать.       Она улыбается. Она смеётся. Её плечи трясутся.       У её ног рассыпанная баночка таблеток. Она смотрит на нее, слабо ударяя по ней ногой так, что она откатывается, рассыпая по полу оставшиеся таблетки.       дрянь.       и рыдать её совершенно не хочется.       любовь догнивает.       — Не хочу я худеть до сорока пяти килограмм.       Она говорит в абсолютную тишину и сжимает стеклянный стакан с водой, которой запивала таблетки так, что он лопается. Тонкое стекло врезает в её бледную ладонь, разрезая, впиваясь. Кровь стекает по её запястью, пока она совершенно равнодушно смотрит на лопнувшее стекло.       Рыдать по-прежнему не хочется.       дрянь.