getting closer

У них не серьёзно. Так, совсем чуть-чуть, и ещё немного секса. Как получится. У них не серьёзно, но Джису хотел бы большего. Но он знает, что Сынчолю это совершенно не нужно. Ни обычный Джису, ни горячий сценический Джошуа, ни просто милый Шуа Сынчолю не нужен. И даже если сам Хон готов быть для него кем угодно, — не нужен, и всё тут. Ни Сынчолю, ни Эскупсу, ни милому хёну он никакой не нужен. Может только его тело? А оно что у Джису, что у Джошуа — одно. Сынчоль прижимает его тело к себе и нежно смотрит в глаза, прекрасно знает, как это действует на Джису. Знает и умело пользуется. Только вот в его глазах всё фальшивое, ненастоящее по отношению к нему, Хону; тепло не от сердца, нежность не от души, и маленькому, сжатому извнутри Джису хочется плакать. Но он берёт себя в руки снова (в который раз) и смаргивает слёзы с уголков глаз, когда зарывается носом в футболку Сынчоля, вдыхая жар его тела. Под тканью напрягаются стальные мышцы, и Джису чувствует, что Сынчоль хочет. Хочет его тело. Тело. Больше ничего. И тогда просыпается Джошуа. Джошуа совершенно всё равно на чувства, что свои, что чужие, он идеален для потребностей Сынчоля. Джошуа хочет уничтожить в себе Джису, потому что он мешает всегда быть идеальным для Сынчоля. Джису боится уничтожить в себе Джошуа, потому что хочет хоть изредка быть для Сынчоля идеальным. Хон не знает, что ему делать с Чхве. Сынчоль прижимает его к своей обнажённой груди и гладит худые лопатки своими большими ладонями. Он целует за ухом, щёку, и потом будто случайно промахивается мимо губ и прижимается только к самому уголку, — Сынчоль почти никогда не целует его в губы. Джису плачет. «Я люблю тебя», — думает Джису и плачет и от обиды, и от возбуждения, потому что Сынчоль не щадит. — Я не люблю тебя, — говорит Джошуа и издевательски похотливо улыбается, потому что Сынчоль хочет слышать именно это, хотя он наверняка понимает: что для Джошуа — ироничный смешок, для Джису — гнусная ложь. — Я знаю, — шепчет Сынчоль в ответ, уже куда-то в шею, затягивает кожу губами, но не слишком достаточно, чтобы оставить засос. Недостаточно, чтобы Джису думал, что Сынчоль оставляет на нём свои отметки, что они для него что-то значат. Джису (теперь даже он) горько ухмыляется. Сынчоль такой хороший друг, на самом деле, и, если у Джису, или даже у Джошуа, кто-то появится, и без разницы, насколько серьёзно это будет, Сынчоль за него искренне порадуется. Он скажет: «Спасибо». За всё, что было, и могло бы быть. И отпустит. Потому что ему это всё не нужно. Только вот вряд ли Джису во всём мире способен нуждаться в ком-то хотя бы также сильно, как в нём. Сынчоль гладит бедро медленно, бережно и совсем легко, но от этого только тяжелее. Он срывается и двигается быстро, вдалбливает Джошуа в обивку дивана, пока у них есть такая возможность. Джошуа глухо стонет, ему и так больно, и так хорошо от этой грубости, когда из него вытрахивают все невыплаканные слёзы и заполняют голову приятной пустотой. Сынчоль редко бывает таким, обычно он нежный и мягкий, доставляя удовольствие Джису. А сейчас — зверь. Джошуа любит и это. Джису плохо. Им хорошо. Потом в дверном проёме за спиной Сынчоля показывается Джонхан.