Лишь там душа найдёт покой

*** H.I.M. - "W.L.S.T.D." *** Дагмар стояла посреди роскошного благоухающего сада в своём дорожном фиолетовом платье плотного сукна. Пели цикады. «Странно, - подумала принцесса. – Очень странно. Надо же, только что было жарко… А уже ночь». Мысли у Дагмар путались, голова была тяжелой, а температура, кажется, поднялась. Датская принцесса стояла, немного покачиваясь, как росток молодого деревца на ветру, вот-вот грозясь упасть. «Саша…», - вдруг прошептала она. Цесаревич очень мучился. Младший и любимый брат наследника престола выехал несколькими днями ранее, император последовал за ним с остальными сыновьями. Принцесса Дагмар с матерью, взволнованные, лишённые известий кроме той, что цесаревичу хуже, присоединились к императору самой могущественной державы мира. Поезд мчал с огромной мощью – только потом принцесса узнала из газет, что они ехали на рекордной скорости, целых 85 километров в час! Но тогда казалось, что они не ехали, а ползли, что сине-белый шёлковый платок, истерзанный руками скандинавской красавицы, будет томиться в плену её рук ещё целую вечность. Ехали молча. Император был обеспокоен, взволнован, хотя внешне старался казаться просто задумчивым. Его Величество сидел у окна, нахмурив брови и подперев подбородок рукой, задумчиво глядя то на природу, то устремляя взгляд в какую-то несуществующую точку. Когда его глаза коснулись образа Дагмар – принцесса могла отвлечься от тревожных мыслей только рассматриванием людей, хотя её положение ей этого не позволяло, император улыбнулся какой-то обнадёживающей и успокаивающей улыбкой, его вмиг потеплевшие глаза как будто сказали: «Всё будет хорошо, моя милая». Он часто звал так Дагмар – «моя милая». Александр очень любил детей, а датскую принцессу, невесту его сына, цесаревича, наследника престола и атамана всех казачьих войск, он просто обожал. Слово-то какое, «обожал». От слова «Бог», то есть, придавал предмету или существу, который или которое любил, божественный ореол, ставил его вперёди всех. Но тогда прекрасная датчанка об этом не думала – она была не так сильна в русском языке, а если бы и была сильна, все её мысли всё равно были бы заняты думами о здоровье цесаревича Николая, как сейчас были заняты на датском. Королева Луиза, мать юной принцессы, старалась сохранять спокойствие, видя, как дочь переживает, старалась всячески ободрить её – словом или жестом. Наконец поездка, мучительная в своей длительности, закончилась. Проклятое солнце светило так издевательски! Дагмара, наплевав на все приличия и законы королевского двора, как она обычно и делала, задрав немного неудобные полы длинной юбки, побежала к запряжённой карете с лошадьми – к ней направился и император. Пока коронованные особы усаживались – принцессу сажали последней, Дагмара успела заметить, как император спросил что-то у кучера, и лицо Его Величества сразу подёрнулось болью. Чуткое сердце Дагмары дало понять, что всё очень плохо, даже хуже, чем казалось. Напрасно мать, действительно верившая во всё, что говорила, что всё будет хорошо, что не нужно ехать к цесаревичу, он обязательно поправится, напрасно действительно в это верила. До виллы Бремона, где находился наследник, домчали за пять минут. Юная принцесса, томимая мучениями, сражу же побежала в глубину сада – вход в роскошный дом утопал где-то среди роз и гортензий. Датчанка так торопилась, что по дороге чуть не налетела на Сашеньку – младшего брата её будущего жениха, второго сына российского самодержца и его жены, любимого брата её Николеньки. Чуть не столкнувшись с Великим Князем, Дагмар, всё же застыдившаяся, что бывало нечасто, побежала дальше, не оглядываясь. В такой момент она особенно не хотела видеть Александра Александровича – не будь эта проклятая Ницца такой светлой и живой, а цесаревич таким страдающим! Юной принцессе открыли входную дверь и проводили к двери покоев наследника, где она, оставленная слугами, провела несколько минут, приводя себя в порядок и пытаясь отдышаться от бега и треволнений. Что бы ни случилось, ей не хотелось предстать перед Николаем неопрятной, растрёпанной. Как только юная красавица нашла в себе смелость отворить тяжёлую ореховую дверь, мысленно она приготовилась к худшему. Застыв в дверях, принцесса не могла ступить и шагу в комнату, хотя была и человеком не робкого десятка. Огромные покои, расписанные венецианскими мотивами, широкие арочные окна и золочёная кровать с пологом, обтянутая бордовым бархатом, украшенная кисточками из золотых нитей по бокам. Всё это юная Дагмара не разглядела – её зрения это коснулось лишь отчасти. Всё её внимание было приковано к мертвенно-бледному, с впалыми щеками, облику цесаревича. Он лежал на этой прекрасной дорогой кровати абсолютной насмешкой. Вся его молодость, его скромность, меланхолия, вся его юношеская наглость были сражены разом. Страшным мучением, подобный Иисусу на распятии, лежал он в прекрасных комнатах на золочёной кровати. Вокруг него ходили несколько человек, очевидно, врачи. Вдруг сзади принцессу кто-то легонько подтолкнул, и она, так как была в омуте ужаса и беспорядочных раздумий, невольно продвинулась вперёд. Мимо неё, закрыв дверь, прошёл Сашенька, которого она несколькими минутами ранее чуть не сбила с ног в саду. Великий Князь, стараясь ступать как можно тише, хоть это ему и удавалось с трудом – он был довольно плотным человеком с большим размером ноги, прошёл к цесаревичу. Дагмар проследовала за ним. - Как вы ушли, Ваше Высочество, - к Александру Александровичу повернулся один из докторов и стал говорить шёпотом, - он стал звать вас в бреду, говорить «Сашенька, Сашенька». Наверное, ему будет легче, если вы останетесь с ним, - Александр, выслушав, кивнул – наверное, брату и правда неосознанно легче, когда он чувствует кого-то родного рядом. Юная принцесса, колеблющаяся и не знавшая, можно ли подойти к больному, не спросив разрешения, и желательно ли вообще к нему подходить, всё же решилась приблизиться к наследнику, обойдя кровать с другой стороны и встав рядом с двумя другими врачами. - Дагмар! – вдруг Николай Александрович, находившийся в бреду уже который час, повернул голову к возлюбленной и с необыкновенной, для своего положения, силой произнёс, стоная, имя девушки. Принцесса поёжилась – ей не хотелось, чтобы Николай утруждал себя, не хотелось, чтобы врачи думали, будто она причиняет своим присутствием ему боль. Но доктора, наоборот, воодушевились: - Если узнал вас, это хороший знак, Ваше Высочество, - наклонился к принцессе один из лекарей, - впрочем, надежды уже нет. И, поняв, что больного лучше оставить с семьёй, врачи удалились, тихо прикрыв за собой дверь. Датчанке как будто сердце искромсали этими тремя словами: «Надежды уже нет». Что это значит?! Вот он, перед ней, да, мучающийся, страждущий, но живой, живой! И неужели всё необратимо? Неужели нельзя ему помочь, хотя бы облегчить страдания? И как же так вышло всё, вроде было же так хорошо… В Дагмар бились негодование, не желавшее мириться со страшным признанием, и отчаянное желание подчиниться обстоятельствам, разрыдавшись, упасть в ноги больному. Она даже в мыслях не позволяла себе окрестить его «умирающий», хотя, врачи давно уже сделали это, следовало бы думать. Но принцесса тогда не думала, её взгляд, ища поддержки, буквально впился в Сашу – Дагмар не знала, что делать. Увидев смятение на лице принцессы, Александр решил отвлечь брата, сев перед его кроватью на колени и начав отвлечённо что-то рассказывать. Дагмар всегда ненавидела в себе одну черту – чрезмерную эмоциональность. Королевской дочери не пристало плакать даже при очень плохих событиях, будь то война или чья-то кончина, по крайней мере, плакать прилюдно. И сейчас, она, понимая, что, возможно, настали последние часы, а то и минуты, жизни Никсы (как звал его младший брат Александр), старалась изо всех сил подавить в себе стойкое желание расплакаться, тем самым показав больному, что она смирилась с его угасанием. Но ей не хотелось, ни за что в жизни не хотелось так обидно расстраивать этого мудрого и чудесного мужчину, в свои двадцать один год бывшего таким взрослым. Она собрала всю свою королевскую стать в железный кулак и опустилась, шурша подолами фиолетового платья, по правую руку от цесаревича. Бывший в бреду, как говорят врачи, последние несколько часов, он узнал их обоих, и, хотя его речь прерывали какие-то странные, доселе Дагмар не знакомые, слова, он был вполне в сознании. Иногда он ни с того ни с сего кричал военные команды, иногда вспоминал свою яхту, на которой часто выходил в море. И воспоминания эти были продолжены: «Да, хорошо же сейчас там, наверное… Так тепло, хорошо…», - эти фразы окончательно рвали неокрепшее сердце принцессы, понимавшей, что Никса уже никогда больше не покатается на своей яхте. Внезапно ореховая дверь растворилась, и принцесса с Александром Александровичем одновременно повернули головы в сторону выхода. Цесаревич не отреагировал на шум – его сознание помутилось, опять погрузившись в пучину беспамятства. Вошедшими были император Александр и его жена Мария Александровна – родители больного. Могучие государи, они осторожно заглянули за дверь и, убедившись, что можно пройти, старались ступать как можно тише по покоям их мальчика. Они выглядели беспомощными. Усталыми. Измотанными. Этикет не позволял бедной императрице, отчаянно любившей своего старшего сына, посетить Николая, не совершив прогулку по городу в коляске! А когда Никса настолько ослаб, что стал спать и в часы нечастых визитов матери, Мария Александровна перестала навещать сына совсем. Одна из фрейлин посоветовала императрице приходить в другие часы, когда Николаю Александровичу лучше, он бодрствует, но та ответила: «Неудобно». Ох уж придворный этикет, сколько судеб ты сломал, сколько сердечных слов растоптал! Родители наследника стали у него в ногах по обе стороны кровати. Простояв несколько минут и убедившись, что Николай под чутким присмотром невесты и младшего брата, они бесшумно удалились восвояси. Дагмар решительно не знала, что ей делать с собой и своим сердцем. Вроде вот, оно уже отдано наследнику российского престола, уже состоялась помолвка, но… Но тут, как громом поражённая, она была свержена ударом – сердце хрупкому и женственному цесаревичу, галантному, умному, где надо спокойному, где нужно – бойкому, искромётному, предпочло совершенно другого – любимого цесаревичем младшего брата Сашеньку. Он, как и Дагмар, ненавидел публичные появления, сторонился любого внимания к своей персоне, не любил церемониалы. Он был замкнутым, круг его общения был тесным, привязанности и антипатии – постоянными, а цели осознанными. Он был прагматичен, твёрд, лишён, на первый взгляд, всякой нежности и всякого представления о любви к женщине. В отличие от худощавого и утончённого Николая, Александр был крепок телом – ни за что на свете не подумалось бы, что они – родные братья. Но, тем не менее, это было так. И, более того, они из всех детей императорской четы сильнее были привязаны друг к другу. Николай искренне любил замкнутого и нелюдимого Сашеньку, как Александр любил такого умного и иногда по-юношески наглого Никсу. Цесаревич однажды сказал, что не знает, кого он любит больше, брата или невесту. А невесту он, как известно, любил сильно: как только ему встретилось эту чудо, он сразу же в неё влюбился, оставив мысли о смерти и меланхолию, посещавшие его последние месяцы. Жизнь наконец-то перестала быть неприкаянной, появились цели и желания – жениться, наконец-то осесть в столице, а не ездить с ознакомительными визитами по стране и Европе. Дагмар, прекрасная датчанка, ответила согласием. Юной и свежей, ей было шестнадцать, ему – двадцать один. Немало слёз потом, сражённая хорошим отношением к себе Николая, пролила дева, влюбившись в его младшего брата. Ей не хотелось быть неблагодарной, не хотелось обманывать цесаревича, да и не было у неё выхода – ей отец, датский король, выдавал её замуж за наследника российского престола. Всё же, как быстро иногда женщины решают, что любят, как только чувствуют к себе хорошее отношение. Он был прекрасен, цесаревич. Мать принцессы сказала, что безупречен даже, впрочем, несколько худощав. Но как часто бывает, даже принцессам не нужен безупречный – ей нужен тот, в котором она видит родственную душу. Она нашла её в Александре Александровиче, разговорившись на одном из торжеств. Ни он, ни прекрасная датчанка не любили, как уже говорилось, внимания к себе и публичности. Молодые люди старались поддерживать светскую беседу, но у Александра всё как-то не получалось: он часто краснел, сбивался, не мог посмотреть Дагмаре в глаза. И принцессу, увидев, что разговор у них не клеится, увёл её будущий супруг для вовлечения в более приятные беседы с придворным окружением. Но у принцессы никак не шёл из головы этот приятный, уже почти сломавшийся, голос, эта смешная сбивчивость и эти разом заполыхавшие щеки, которые так забавно смотрелись на таком статном юноше. Уже потом, в саду, когда Дагмар вышла зачем-то из помещения, Великий Князь, очевидно, подкараулив её, сказал: «Вы особенная. Как же повезло моему брату!» - и, очевидно, растерзанный ревностью и ненавистью к самому себе, ушёл. Дагмара долго стояла так, пытаясь собраться и пойти веселиться дальше, но у неё никак не получалось: только решив окончательно удалиться в светлую залу, она, падая духом и запутываясь в чём-то среднем между мыслями и чувствами, оставалась в ночном воздухе, наполненном цикадами. И сейчас так. Только нет ни бала, ни музыки, ни цесаревича, ожидающего её в зале. Есть только цикады, мерно стрекочущие, как и сотни лет назад, подобно кукушкам отсчитывающие наш век. Дагмара вдохнула плавный ночной воздух. Его больше нет. На другой день императора разбудили в пять часов утра с известием, что цесаревичу хуже. Наспех одевшись, император велел разбудить сына Александра и следовать в комнату к наследнику. Датская принцесса, обладавшая чутким сном, была разбужена шагами и разговорами в коридоре, и женское сердце подсказало ей, что с Никсой несчастье. Она попросила слуг помочь ей одеться, совершить утренний туалет и, неприятно взволнованная, поспешила в комнату к жениху. На ней было то же платье, что и вчера – фиолетовое, плотного сукна. Приоткрыв дверь в покои Николая, Дагмар, убедившись, что войти можно, поспешила к кровати наследника. Вокруг Николая Александровича собрались врачи, отец с братьями, а он никого не узнавал, стоная от боли и находясь в бреду. Девичьи чувства дочери короля были до предела обострены – она вполне могла согласиться отрубить себе руку, лишь бы Никсе стало легче. Отец и братья, как видно было по их лицам, на которых они даже не пытались скрыть горе, тоже мучились. Лишь доктора суетились, помогая больному оправиться от мук. Через полчаса стонов и не прекращавшихся болей, отец решил, что нужно звать священника, чтобы застать Николая в сознании, и Александр пошёл лично договариваться об устройстве этого дела. Сердца молодых людей – братьев цесаревича и его невесты, ёкнули: святое причастие было делом, означавшим, что жизнь больного измеряется часами. Причастившись и попрощавшись со всеми, Николай, почувствовав себя немного лучше, попросил остаться рядом с ним невесту и Сашеньку. Мать с отцом обещались прийти попозже. Ухаживая за больным, который иногда даже забывался во сне, принцесса и Александр разговаривали шёпотом, делились новостями, отвлечёнными от страшной темы, пытались друг друга всячески ободрить. Император с женой, как и обещали, пришли через несколько часов, посмотрели на сына, но так как его страдания доставляло им невыносимые мучения, они вскоре ушли. Дагмар и Александр снова остались вдвоём ухаживать за больным. К вечеру Никсе сделалось совсем плохо. Впав в бред, Николай выходил из него намного реже, чем в предыдущие дни, ему удалось только сказать отцу, пришедшему вместе с матерью к умирающему сыну: «Папа, береги Сашу. Это удивительный человек», - и, помимо этого, взять обещание с Александра не оставить любимую Дагмару, жениться на ней. Как же больно было слышать эти слова бедной принцессе! Даже в минуты своего угасания Никса подумал о ней, о её судьбе. А она, Дагмара, такой чёрной неблагодарностью ответила на его опеку и любовь. Что же он скажет, увидев с небес, что Александр, если он и вправду жениться на ней, женился по любви, по взаимной любви? Но больше датскую принцессу не мучили мысли о чувствах – Николай Александрович впал в агонию и, пытаясь в один из приступов обнять невесту с братом – обнять голову брата ему удалось, угас. Мучительные приступы закончились. Никса, вымотанный до последний стадии своих сил, умер. Он лежал на прекрасном бархатном покрывале восемнадцатого века со впавшими щеками и бледной синеватой кожей. За окном был французский закат, в это время обычно подавали чай. Никто из высочайших особ, имея при себе незаурядную долю обладания, не смог произнести ни слова. Императоры, князья, королева, принцесса – все просто разошлись по разным сторонам, чтобы до конца осознать произошедшее, которое было таким ясным в последние дни, но которое было так мучительно сложно принять. Дагмара, все эти дни хотевшая рыдать у ног цесаревича, не могла проронить и слезинки – таким спокойным был этот день, настолько лучше себя почувствовал сегодня наследник, что даже зародилась надежда. Наследник… И кто же теперь? Ах да, конечно же Саша. И впрямь его женой будет датчанка… Так странно. Принцесса вышла в коридор прекрасной виллы, где у резного балкона, открывающего чудесный вид на роскошную столовую внизу, стояло море цветов. Она даже не замечала всего этого раньше – так привязана была к ухаживаниям за цесаревичем. Это не были попытки искупить вину за нечаянную любовь к другому человеку, не были и желания остаться почти наедине с Александром. Она просто чувствовала в себе долг и потребность помогать Николаю, облегчать его страдания. Дагмар нисколько не жалела, что провела эти дни с ним, и что отдал душу он на её глазах. Этот самый прекрасный мужчина, не доставшийся, в итоге, ни принцессе, ни стране, был подарком свыше, и был раньше положенного отдан небесам. Неожиданно к принцессе подошёл Александр, теперь уже… наследник. Он смотрел куда-то вдаль, куда смотрела датская принцесса, не ожидая от неё слов и не собираясь говорить самому. Хотя, у него неожиданно вырвалось, терзавшее его: - Удивительно… Я никогда, как многие другие вторые сыновья, не мечтал о престоле. И вдруг он сам мне пришёл в руки. Но какой ценой, - на последних словах цесаревич уронил голову на руки, качая ею, как будто не веря в возможность такого счастья, добытого таким горем. И счастья ли? – Он был же лучше подготовлен, - продолжал Александр, - он был специально для этого рождён… А я. Что я? Я всегда был под его защитой, всегда знал, что есть на кого положиться. И, наверное, очень ждал его коронации. - Как думаете, - спросила принцесса, всё так же смотря вдаль, - а он нам простит? - Что простит? – не понял Александр, поворачивая голову к принцессе. - Женитьбу по любви. Простит? - Простит, - вдруг за их спинами послышался тихий мужской голос. Император, вмиг постаревший на десяток лет, посмотрел на молодых людей, отвлечённо покивав головой. Затем самодержец удалился. В соседней комнате слышались рыдания матушки почившего. Дагмар стояла посреди прекрасного сада в своём фиолетовом платье и, как будто чувствуя облегчение, знала – это радость оттого, что мучения такого чудесного человека наконец-то закончились. Ей было невообразимо горько, слёзы лились под непрестанным контролем далёких звёзд, куда, наверное, отправилась странствовать душа Николая. Но Дагмар знала: он там найдёт своё пристанище, о котором так мечтал при жизни. «Саша, - прошептала принцесса, - будет под присмотром, не переживай, Николенька. Пожалуйста, только найди себе там дом. И постарайся нас простить».