глупая мечта из тех, что не сбываются

а к дому, где было терпко и хорошо, я позабыл дорогу за пару зим, но этим вечером, кажется, подошёл так близко, что в сердце почти повстречался с ним. Тихий шёпот пылающе-жёлтой листвы заглушает мысли и шум машин вдалеке. Дом напротив зарос уже почти опавшей зеленью, но всё равно по-своему прекрасен. Одно окно разбито птицами в поисках тепла, вот только напрасно, — особняк таит лишь ужасающий холод внутри. В который раз ты стоишь здесь, Эдвард? Верно, ты сбился со счёта пару лет назад. Освальд с ядовитой усмешкой сказал бы, что ты слишком сентиментален, но вряд ли ты услышишь это через толщу кровавой воды. Нигма вздрагивает, пытаясь отогнать от себя образ старого друга в последний момент его жизни и мысли, следующие за ним. Каждый раз, приходя сюда, Эд представляет, что Освальд жив. Он там, совсем близко, стоит только подойти к двери — и он с искренней улыбкой распахнёт её, пропуская Нигму домой, напоит чаем с облепихой или чем-то подобным, ведь «Эд, на улице такой ветер, ты же простудишься, пей» и легко обнимет на прощание… Но он сам разрушил всё это, частичку за частичкой уничтожая свою любовь, своего Освальда, стреляя в него и, схватив за плечо дрожащей рукой, сбрасывая вниз. Больно всё ещё. я знал, что в окне уже не найти огня, я помнил, как призрачен был этот слабый свет. живущий в том доме давно позабыл меня, живущий в том доме состарился, овдовел, сменил свое имя, укрылся в глубинах слов, тяжелым безмолвием лег на речное дно. живущий в том доме не смог сохранить основ, не смог удержать того, кто был послан мной Он помнит тот вечер, каждое мгновение, каждую слезу, скатившуюся по лицу Освальда, каждое «я люблю тебя» произнесённое его осипшим голосом, и он никогда не простит себе ничего из этого. Всё должно было быть по-другому. Эд устало прикрывает глаза. Он должен был сделать всё иначе, сделать так, чтобы Освальд по-настоящему плакал лишь один раз. Лишь раз, когда Эд, стоя на одном колене протягивал бы ему красную бархатную коробочку, — всё в лучших традициях, — и с надеждой улыбался, смотря в глаза, полные счастья и слёз. Он должен был сделать так, чтобы Освальд произносил эти слова не с отчаянием, а с расслабленным видом, заветной клятвой у алтаря, охрипшими стонами и мятыми простынями; в любой момент, когда захочется увидеть покрасневшие щеки Эдварда и услышать в ответ тоже самое, да когда и с чем угодно, но никак не с отчаянием. я видел тоску его в мареве фонарей, я слышал шаги его в шуме сухой листвы, я рядом стоял в пылающем октябре и знал, что когда-то живущий придет живым. Никто не имеет значения, жаль что Эдвард разгадал эту загадку слишком поздно. Освальд Кобблпот всегда оставался единственным и, пожалуй, навсегда таковым и останется. Сколько бы раз Нигма не приходил к особняку, он ни разу не заходил внутрь. Слишком страшно подходить к дорогой двери из тёмного дерева и осознавать, что за ней никого нет. Это, конечно, очевидно, что по ту сторону лишь запыленная мебель, но больная надежда почему-то остаётся, чтобы ещё больше ранить сердце. Хоть он и научился жить без него, но боль всё ещё кажется непреодолимой и становится сильнее с каждым новым днём. Эдвард считает несправедливым иметь возможность просыпаться по утрам, пока Освальд продолжает быть мёртвым. Хочется сделать что-то, лишь бы исправить эту вселенскую ошибку: прострелить себе голову, проткнуть ножом своё сердце, спрыгнуть с многоэтажки, продать душу в обмен на душу Пингвина, да, господи, что угодно, лишь бы он был жив. Вот только не получится. И эта беспомощность делает Эда ещё более безумным. И иногда это безумие вытворяет ужасные вещи. Эдвард больше не может терпеть эти до чёртиков реальные сны, после которых хочется ударить себя раз эдак тридцать за свою чрезмерную наивность и за то, что снова поверил, но всё равно спустя пару минут вновь хочется почувствовать мягкие прикосновения нежных рук Освальда, вырисовывающих узоры по спине, что лениво переходят на талию, обнимая. Он ненавидит себя и всё это, ведь он намеренно убил свою любовь, убил счастливое будущее, убил того единственного, кто по-настоящему искренне произносил «я люблю тебя, Эдвард Нигма». Сколько бы лет не прошло, он всегда будет помнить и ненавидеть. Ярость постепенно превращается в ужаснейшую боль, переходя в истерику и слёзы где-то в углу тёмной комнаты, куда лучи солнца даже не пытаются пробиваться. Он больше не может жить без Освальда. проходит безумие, боль порождает боль, но нет ничего, способного нас убить. твое одиночество будет молчать с тобой. ведь ты никогда так отчаянно не любил. Сегодня он поклялся себе, что пришёл к этому дому в последний раз. Сегодня это должно прекратиться. Образ Освальда на пристани, стоит только закрыть глаза, и Эдвард не знает, спокойней ли ему от этого или наоборот. Последний взгляд на заброшенный особняк, Эд стирает слёзы холодной тканью кожаных перчаток, которые когда-то принадлежали Пингвину. На стёклах очков появляются маленькие капли росы, скоро рассветает. Пора уходить. — Прощай, Освальд, — хриплым голосом произнёс Загадочник напоследок. Сегодняшний день он полностью посвятил мыслям о нём, воспоминаниям, тоске. Сколько ошибок он успел совершить, чтобы всё пошло по наклонной? Сколько боли он причинил самому дорогому человеку в своей жизни? — Скоро увидимся, — его шёпот разрывает тишину комнаты, но наблюдая за действиями Эдварда, отражение лишь сочувствующе смотрит из-за стекла. Вот она — его собственная точка невозврата. Эд закрывает глаза, представляя перед собой вновь улыбающегося Освальда. Никакой боли, никаких обид, никакой ненависти, никакой жизни. Шаг навстречу глупой мечте снова оказаться в обьятиях Кобблпота, и Эд срывается вниз; веревка крепко обхватывает шею, на которой должны были быть отпечатки не её, нет, — поцелуев Освальда, вот только разве жизнь когда-нибудь прекращала быть сукой? Воздуха в лёгких почти не осталось, а сил хватает лишь на признание. Не ему, но пусть самому себе. — Я люблю тебя. — срывается с его искусанных губ в последний раз.