Молитва

      Рэдридж годился ей в отцы, но никогда не задумывался над этим. В мире, где давно стёрты все границы морали и каких-то социальных норм, не обращают внимание на такую нелепую вещь как возраст. Достаточно факта, что женщина достигла (или не достигла) половой зрелости.       А Солара достигла, и очень рано. Она быстро расцвела, как это часто случается теперь. Солнце обжигало её нежную плоть на протяжении ничтожного количества лет, и оно крепло, округлялось, наполнялось соком, как питаемый тёплыми лучами цветок. В нынешних условиях оставаться ребёнком не только сложно, но и опасно.       Она выросла у него на глазах. Рождённая от какого-то романтика-бродяги, который вскружил юной доверчивой Клавдии голову, она с раннего детства приковывала к себе взор. Карнеги стерёг её, словно цепной пёс — свою кость. Как и всё в его жизни, дочурка фаворитки для него представлялась неоспоримой собственностью, и, причиняя ей вред, любой бедолага тем самым наносил оскорбление ему. Задача Рэдриджа состояла в том, чтобы он об этом пожалел.       Её судьба была в руках Карнеги. В любой момент он мог выгнать её из города, сделать проституткой, своей любовницей, калекой — и несчастная слепая Клавдия ничего не смогла бы сделать. Потому мать всеми силами боролась за положение Солары, снося все унижения, обиды и горести. Втаптывала свою гордость в грязь и шла на самые отвратительные уловки, чтобы не терять расположение Карнеги. Такова плата за его покровительство.       — Вы удивительные женщины, ты и твоя мать, — он задумчиво приложил пальцы к своим обветренным губам, слегка лизнул солоноватые подушечки и провёл ими от уголка её рта до по-детски пухлой щечки. Ответом был полный кипучей ненависти взгляд карих глаз и смачный плевок прямо в рожу.       Карнеги был бы глуп и слеп, если бы не замечал, как его протеже провожает малютку Солару болезненно-пылким взором каждый раз, когда она появляется в поле зрения. А он замечал. Молча усмехаясь своим мыслям. Это всё же лучше, намного лучше, чем если бы она приглянулась мразям из банды его ищеек на байках.       Солара, хоть и тепличная девочка, привыкшая к особым привилегиям и обласканная дрожащей матерью, но не белоручка. Она бралась за любую работу, которую ей поручали, и честно старалась её выполнить. Из-за отчима она научилась быть тихой и незаметной, скромной и послушной, словно умела превращаться в предмет мебели до того момента, пока не понадобится её помощь.       От напускной робости теперь не осталось и следа. Ублюдок с книжонкой плохо на неё повлиял: Солара ощетинилась и стала изрыгать потоки проклятий и крепких ругательств, когда узнала, как Карнеги расплатился с Рэдриджем за его преданность и годы верной службы.       Красивая, трудолюбивая. Но глупая до невозможного! Упёрлась рогами и не желает забыть о своём новом дружке, не понимает, что лучше уж Рэдридж, чем какой-нибудь вор-насильник. Чем он так вскружил ей голову? Глупая девчонка.       Она миниатюрная, очень миниатюрная и изящная. Намного ниже него, и когда он одной рукой удерживает её запястья над головой, нависнув над пышущим злобой милым лицом, он сам себе напоминает огромное, грубое, тяжёлое, кровожадное чудовище, которое однажды не рассчитает силы и просто переломит хрупкий хребет бедняжке.       Она морщится, прячет взгляд, не зная, куда себя деть. Проклятые слёзы жгут глаза, будто вместо соли — кислота, когда он, с большим трудом вернув контроль над собой, подтягивает её ближе, усаживает к себе на колени, с присвистом и глубоко дышит, поглаживая неуклюжими большими ладонями, потерявшими всякую чувствительность из-за бугристых шрамов, её мягкие и невесомые тёмные волосы, дотрагивается сухими, в трещинах губами до гладкого лба.       Ей предстояло многое понять и со многим смириться, но пока всё, чем он мог помочь — это предельная деликатность и осторожность, насколько это было возможно. Он бормотал какие-то нелепости ей на ухо, опаляя мочку жарким и влажным дыханием. Золотистую кожу царапала жёсткая щетина с проседью. Солара трепетала, пытаясь отстраниться и не слушать, но грубые руки намертво вцепились в ноги под коленками, удерживая её на нём и не давая сползти вниз под сидения или вырваться.       — Поцелуй меня, — умоляюще хрипел он, склоняя голову то к одному плечу, то к другому, ловя её полный тоски и муки взгляд.       Солара закусила губу и замотала головой, неустанно повторяя: «Нет, нет, нет!»       Он был возбуждён до предела, но ещё держал себя в руках, когда она, в очередной раз увернувшись от навязанных ласк, выплюнула с небывалой ненавистью:       — Пошёл ты!       Рэдридж сжал её подбородок двумя пальцами и услышал преисполненное боли всхлипывание. Выглядела она жалко и донельзя трогательно.       — Не скули, у тебя уже было с ним, — не скрывая презрения, сказал он и скривил губы.       Всего на мгновение глаза у неё расширились, выдавая смятение, потом Солара сглотнула вязкую слюну, желваки заходили на скулах, и она отрицательно замотала головой.       Брови у него взлетели вверх. Он безрадостно усмехнулся. Сукин сын!       — А эти… шайка грабителей?       Снова мотание головой.       Он уже смеялся, сдержанно и нервно, протёр лицо ладонью и косо поглядел на неё, подавленную и смущённую, сжираемую бессильной злобой. Она сминала ткань его одежды в кулаках, царапая широкую грудь в попытке выместить на чём-то свою злость.       — Ты везучая малышка, — протянул он, заправив локон ей за ухо и запечатлев судорожный поцелуй на яремной вене. — Нам будет хорошо вместе…       Она вдыхала кисловато-горький запах пота, пороха и гари, исходящий от него, и думала о том, что оставалось меньше часа езды. Её встретит мама. Тревожная от того, в чьих она руках, и спокойно выдохнувшая от того, что она жива. Ветхие нитки пуговиц легко порвались от первого резкого движения, края поношенной рубашки разошлись в стороны, когда шершавая лапа по-хозяйски забралась под ткань, легла на тёплую и покрытую мурашками нежную грудь.       «Господи, — слова пришли на ум сами по себе, и Солара закрыла глаза, пытаясь проникнуться собственными спонтанными мыслями, — избавь меня от этих страданий. Я не хочу, Господи, я больше не могу. Дай мне свет, дай мне знак. Убереги мою мать, не забирай её у меня. Прошу, останови это. Он шёл за Тобой — я пойду тоже. Только спаси меня, молю. Аминь, аминь, аминь, аминь…»       Звякнула пряжка ремня.