Между ночью и днем

Дикон даже не пытался уснуть, листал поэму Дидериха и пытался заучить наизусть отдельные куски. К полуночи глаза должны начать слипаться и можно будет считать камни. То есть котят. А потом провалиться в мутный сон до утра. Утром он извинится перед Робером и попытается не реагировать на подначки Спрута, если они, конечно, будут. И надо бы еще извиниться перед матерью Герарда. Тоже завтра. Или послезавтра. Там посмотрим. – Не разбудил? – Нет, проходи. Закатные твари, объясняться с Герардом все же придется... – Может лучше пойдем на улицу? Прокатимся немного? Я хотел бы проветриться. – Хорошая идея, пошли, – Дикон с преувеличенным энтузиазмом стал натягивать теплую одежду, – только нужно еще на кухню зайти, чтобы не с пустыми руками... – Я захватил пару яблок. Они молча спустились к конюшне и запрягли лошадей. Сона довольно хрустела яблоком, а Дикон не знал, куда себя деть и как начать разговор. Ладно, пусть Герард сам начинает, а то вдруг брякнешь что-то не то и будет только хуже. Наверняка он хочет попросить, чтобы Дикон не распространялся об увиденном, но сказать с бухты-барахты „ты не бери в голову, я никому ничего говорить не собираюсь“ было бы глупо. Пару кварталов они проехали в тишине, а потом Герард неожиданно признался: – Мне страшно, чем все это закончится. Матушка говорит, что уже давно любит эра Рокэ – еще когда совсем молоденькая была и впервые его увидела, сразу и влюбилась, но так... без мыслей, что что-то будет. Она и на глаза ему попасть не ожидала. А потом вы с солдатами случайно зашли в наш дом. Потом он взял меня порученцем, а ее попросил стать дуэньей твоей сестры. А теперь... Знаешь, она его действительно любит. Но говорит, что все это – на пару месяцев. Пока эр Рокэ не женится на какой-нибудь девочке из знатных. Например, на урготской принцессе. Говорят, они симпатичные. Герард погладил шею лошади, успокаивая скорее себя, чем ее. – Ричард, я понимаю, что должен что-то придумать, но не знаю что. – А тут можно что-то придумать? – неуверенно спросил Дикон. – Не знаю. Сейчас она счастлива. Эру Рокэ тоже хорошо... Я радовался, что у него голова перестала болеть, а два дня назад понял, что изменилось еще что-то – думал, этот матушкин заговор окончательно подействовал не сразу, все-таки эр Рокэ не маленький мальчик, и голова у него не из-за детских болячек раскалывалась... но что именно изменилось, я понял только сегодня – когда матушка все рассказала. – Угу, – буркнул Дикон. – Ты тоже заметил, что ему гораздо лучше? Герард улыбнулся уже почти радостно, и Дикон поспешно кивнул, стараясь не смотреть ему в глаза. – Это здорово, что эру Рокэ лучше. И матушка счастлива. Но о конце весны и о лете мне думать страшно. Как ты считаешь, может мне заранее прикинуть, куда ей перехать, и попытаться все организовать? Оставаться в Олларии, когда сюда приедет новая герцогиня Алва, наверняка будет для матушки слишком тяжело... Кальперадо или снова Надор? А? Дикон задумался. До лета еще далеко, мало ли что изменится. Конечно, Ворон рано или поздно решит подобрать себе более подходящую ему женщину, но... – Мне кажется, ты слишком торопишь события. Сейчас все хорошо, ну так пусть так и будет. А ближе к лету станет понятнее, захочет ли госпожа Арамона уезжать из Олларии. И если захочет, то куда именно. Герард тяжело вздохнул и улыбнулся так, словно Дикон его и вправду успокоил: – Ты прав, не стоит пороть горячку. И неизвестно, как они оба на эти мои метания отреагировали. Лучше сделать вид, что мне и не страшно вовсе, правда? Словно все в порядке, а летом и вовсе замечательно будет. – Именно. Домой они возвращались в молчании, но тягостно от этого не было. * * * Дикон был уверен, что Робер будет рад видеть его и с легкостью примет извинения, единственное, что тревожило – как будет вести себя Придд. Дружески? Враждебно? Вроде бы для прежней вражды причин не осталось, да и во время последнего разговора у Алвы Дикон дал понять, что уважает Спрута и не стал бы возводить на него напраслину... Спрут выбрал среднее – он был вежлив, но и только. Днем выдались пара часов для отдыха, и Дикон поспешил нагнать Придда у выхода из замка. День был солнечный, на улице было чудесно – самое время для тренировки, тем более колпачки для шпаг так удачно оказались в кармане! – Герцог, как насчет того, чтобы размяться в Старом парке? Придд окинул его равнодушным взглядом: – Я обещал монсеньору отказаться от того, чтобы вызывать вас на дуэль. И обещал, что ваш вызов я так же не приму. Свои обещания я привык выполнять. – Я имел в виду просто тренировку, – Дикон иронично усмехнулся и продемонстрировал колпачки. – Погода замечательная, а я толком и не вспомню, когда прошлый раз фехтовал с достойным противником. – Погода, действительно, замечательная. Но я прекрасно помню, с кем и когда фехтовал в последний раз. И недостатка в тех, с кем мне приятно проводить время, я не испытываю. Мои извинения, герцог. Спрут холодно кивнул на прощание и ушел, оставив Дикона задыхаться от бессильной злобы. Он предложил этому Придду общение на равных, назвал его достойным противником, а тот... Да, Спрут имел право злиться на прошлое, но все же! Скалы протянули руку Волнам и наткнулись на пустоту. А он еще думал, что они могли бы стать друзьями! Эрвин как-то сказал ему, что если кто-то выходил из Лаик без друзей, в этом виноват был он сам, а не Арамона... „Свин делал все, чтобы унары поняли, что такое дружба и что такое враг“… Ну не может же быть, что это поняли все, кроме него?! Не может!!! Дикон со злости шарахнул кулаком по перилам, боль отрезвила. Они не станут друзьями. Скалы не прощают предательства. Волны тоже. Да и Молнии... Робер извинения принял, но Дикон почувствовал – разговор не окончен, лишь отложен. Так и вышло. Вечером, когда уже все разошлись и можно было отправляться домой, Робер неожиданно спросил: – И чем ты так допек Ворона, что он отправил тебя ко мне? Дикон постарался принять независимый вид и пожал плечами. – Ричард, что ты натворил на этот раз? Алва не отослал бы тебя без причины. – Я не могу тебе рассказать. – Хорошо, не говори. Только постарайся понять, что терпение у людей не бесконечно. Никто не будет из раза в раз закрывать глаза на твои поступки и надеяться на то, что рано или поздно ты начнешь вести себя по-человечески. Ворон согласился дать тебе еще один шанс и даже взял обратно к себе. И если ты снова не в состоянии оправдать доверие, то... Ричард, ты до сих пор пытаешься жить в каком-то выдуманном мире и злишься, когда что-то идет не по-твоему. Катари не может простить тебе, что ты пытался ее убить. Или, если уж начистоту, не может простить тебе то, что ты ее убил – накинулся с кинжалом на беременную женщину. – Робер, послушай... – Нет, это ты меня выслушаешь. И если вздумаешь снова хлопать дверью – не возвращайся. Да, я надеюсь, что ты сумеешь измениться. Не знаю, стоит ли тебе оставаться в Олларии, возможно Надор или Торка подошли бы тебе лучше. Дикон вцепился пальцами в столешницу, чтобы сдержаться и ничего не ответить. Если даже Робер говорит о том, чтобы отослать его с глаз долой, то... – Ричард, если бы я был уверен, что ты не сцепишься в Торке по глупости с первым попавшимся офицером, я бы настаивал, чтобы ты туда поехал. Я бы настаивал, чтобы ты поехал в Надор, если бы ты был хоть как-то в состоянии помочь его восстановить, но когда ты поехал туда в прошлый раз, ты даже не пытался вникнуть в происходящее и не слишком интересовался, чем можно помочь людям. Ты вообще ничего не делал. Если бы туда не отправился граф Литенкетте и не стал наводить порядок, положение стало бы плачевным. Дикон вспыхнул и закусил губу. Слушать Робера было обидно, но паршивее всего было то, что Иноходец прав. Повелитель Скал обязан думать о тех, за кого он в ответе. А он не думал. И не хотел думать. Хуже всего, что Робер считает, что он не годен ни для Надора, ни даже для Торки. То есть, вообще ни для чего! Пустое место, мимо которого можно пройти, не заметив. Зеркало. – Я не знаю, есть ли какой-то смысл в нашем сегодняшнем разговоре. Сейчас ты молчишь и злишься, но я не уверен, что ты действительно понимаешь хоть что-то из того, что я тебе говорю. Да, Ворон для тебя гораздо больший авторитет, чем, я, но если ты довел и его... – Да не сделал я ничего особенного! – Либо это стало последней каплей, и Алва тебя уже и так едва терпит, либо этот твой поступок „ничего особенного“ лишь для тебя лично. На всякий случай: представь себе обратную ситуацию – как бы ты отреагировал, если бы Алва сделал такое же „ничего особенного“? Дикон хмыкнул, представив, как Ворон распахивает дверь комнаты, когда у него на коленях сидит мать Герарда – смешно стало уже на попытке представить себя рядом с госпожой Арамоной. – Тебе смешно? – поморщился Робер. – Ладно, я вижу, что разговор бесполезен. Поступай, как знаешь. Я устал пытаться что-то изменить. Единственное, о чем прошу – не пытайся искать встречи с Катари. Катари... а вот если бы Ворон вошел, когда на коленях у Дикона была бы Катари? Дикон бы рвал и метал. Наверное, даже попытался бы вызвать Ворона на дуэль, даже зная, что силы не равны. Но Ворон смеялся, когда его застали с Катари, а теперь разозлился. Из-за некрасивой Луизы Арамоны. Чушь какая-то. Не может же он ставить Арамону выше Катари? Или может? С эра Рокэ станется... – Ричард, можешь не пытаться изображать великую задумчивость. Иди домой. И извинись перед Алвой. * * * Поговорить с Вороном не вышло – тот был все время либо занят, либо хотел чтобы его оставили одного и не мешали. Дикон успокоил себя тем, что уже один раз попытался извиниться, пусть и не слишком удачно, и решил больше не лезть с извинениями. Уж лучше вообще попадаться Алве на глаза пореже, тем более, поручения ему последние дни давал не сам Ворон, а Валме – то ли потому, что терпение Алвы лопнуло, то ли просто все складывалось именно таким образом. Перед Луизой Арамона он все же извинился. Вышло скомканно и как-то по-детски неуклюже, хоть Дикон и старался вести себя как подобает герцогу Окделлу и Повелителю Скал. Заранее продуманная речь начисто вылетела из головы, когда он вспомнил, где еще видел эту женщину – когда приходил к Катари и собирался поговорить с Айрис. Сестра тогда расцарапала ему лицо и наговорила уйму гадостей. Тогда они казались несправедливым оскорблением, теперь – справедиливым обвинением, но гадостями от этого быть не перестали и от этого было еще паршивее: выкрикнутая с ненавистью гадость была правдой, это понимает и он сам, и мать Герарда. Лицо горело и саднило, словно Айри расцарапала его несколько минут назад. А не давным-давно. Если бы он только знал наперед, чего нельзя было делать ни в коем случае, если бы он только знал... Разговор о несвоевременном появлении в кабинете перешел на Надор и сестер. На Айрис, матушку, предчувствия и выходцев. Арамона рассказывала, что происходило в замке в последние дни, рассказывала о пересохшем ручье и ушедших Стражах, а Дикон слушал, не в силах задать ни одного вопроса. Да и вопросов не было, кроме одного. Почему? Почему они, а не он? Айри не предавала Ворона, да и Лараки ничего плохого не делали, а уж младшие сестры Дикона – и подавно. Матушка, верно, ненавидела и Олларов, и Ворона, но... Но виноват же был только он! Арамона не демонстрировала страдание и не поджимала губ, как это любила делать матушка, но после разговора с нею было гораздо хуже, чем если бы его отчитала эреа Мирабелла. То, что он оказался никчемным сыном и братом, он знал и прежде, а сейчас это даже не было сказано, только почему-то хотелось шарахнуть кулаком по стене так, чтобы она рассыпалась, разлетелась на камни. Мать Герарда спрашивала, что он пытался сделать для тех людей, кто пострадал от землетрясений, Дикон мямлил что-то невразумительное в ответ и чувствовал – а ведь она знает, наверняка знает, что он и тут был бесполезен. Поломать поломал, да и только. И не слишком стремился чем-то помочь. А ведь Алва говорил, что Дикону стоило бы поехать в Надор! Говорил, но не настаивал, не требовал. А ему самому очень не хотелось отправляться в разоренные земли. Вот он и остался... После этого разговора он никак не мог уснуть. Вспоминал свою никчемную поездку в Надор, вспоминал, как его вскоре вез тем же путем Карваль. Коротышка говорил, что Дикон „заигрался с Альдо и разворотил какую-то сволочь“. Какую-то надорскую сволочь... Он не знал о клятве на крови, не знал о власти – или проклятии?! – эориев. Не знал, но что-то чуял. Как чуют звери. Карваль надеялся, что эта жуть уймется со смертью Дикона, поэтому и притащил его на земли Окделлов. Убить и остановить тем самым то, что проснулось. Расстрел был, но лучше от этого никому не стало. Может, потому, что стреляли другие? Коротышка думал, что лучше и надежней было бы, если бы Дикон сделал все сам, своим кинжалом и на своей земле, но... но вышло иначе. Возможно, к лучшему, что тогда все не закончилось – иначе кто знает, что было бы у синего озера. Хотя наверняка Скалы выбрали бы себе другого Повелителя. Дикон уснул лишь под утро. Серо-розовый камень и одиноко торчащий сквозь снег куст диких роз. Выщербина, ждущая крови, и тяжелый взгляд. Взгляд камней, взгляд скал. Скалы ждут и должны получить свое. Они смотрят и должны увидеть. Они слушают и должны услышать. Но что сказать им, Дикон не знал. * * * Валме сказал, что до обеда ни Дикон, ни Герард ему точно не понадобятся. Ему! Не Алве, ему! Закипавшая злость разбилась о слова Герарда, что раз они пока что не нужны ни соберано, ни эру Марселю, то можно прогуляться – день выдался солнечный, киснуть дома без дела в такую погоду глупо. Наверное, Кальперадо прав. Тем более, Алва с самого начала предупреждал, что Герард с Диконом будут не столько при нем самом, сколько в подчинении у нав... у виконта Валме, кошки его раздери. Алва предупреждал, Дикон согласился, так что теперь ныть бесполезно. Но обидно все равно было. Ну почему все одно к одному?! И Валме этот, и разозлившийся Ворон, и напоминающая о неприятной правде мать Герарда, и задирающий нос Придд... Дикон сунул руку в карман, пальцы наткнулись на что-то тяжелое. Колпачки для шпаг, так и забыл вынуть. – Так ты идешь? – окликнул его Герард. Пришедшая внезапно идея сначала показалась смешной и глупой, но... чем Леворукий не шутит! – Ты же фехтовать умеешь, да? Герард смущенно пожал плечами: – Я бы сказал, что умею держать шпагу в руках. Фехтую я посредственно. И давно не тренировался. А что? – взгляд у него стал настороженным. – Только не говори, что ты умудрился вызвать кого-то на дуэль. Или что тебя вызвали. Чем бы такая выходка ни закончилась, соберано очень разозлится. – Не скажу, – довольно ухмыльнулся Дикон. – Просто подумалось, что я давно не разминался. Эр Рокэ сейчас на такие дела время вряд ли будет тратить, так что... Может попробуем? Скажи он, что вызвал на дуэль того же Придда, Герард растерялся бы меньше – по крайней мере, так показалось Дикону. Но Герард согласился и даже оказался вполне сносным противником, если учесть, что и сам Дикон фехтовал последний раз много месяцев назад. Техника Герарда показалась Дикону знакомой, особенно в сочетании с умением. Когда-то у него уже был такой противник, когда-то был... Понимание обожгло и оглушило. Альдо. Альдо фехтовал очень похоже – посредственная техника, топорные движения, мало изобретательности и опыта. Только у Альдо любой проигрыш вызывал досаду, от которой Дикону было досадно и самому – ну зачем так нелепо обижать сюзерена?! Сюзерен не обязан быть лучше его в фехтовании... не обязан. Был. Быть. Лучше. В фехтовании. Но обязан был не лгать и не предавать тех, кто был ему верен. И не толкать на подлости! Со злости он обрушил на Герарда целый каскад выпадов, стал теснить друга к воротам и, только почувствовав на себе чей-то взгляд, смог взять себя в руки. Первая мысль была о камнях. Камни смотрях и наблюдают, судят и осуждают. Но стоило оглянуться, как все встало на свои места. Хуан, чтоб ему в Закат провалиться. Пришел проверить, не убивает ли герцог Окделл новоявленного рея. Увидел колпачки на шпагах и убрался восвояси. – Работорговец... – выругался Дикон сквозь зубы. Очень тихо, но Герард расслышал. – Соберано говорил, что рея Суавеса и других ардорских моряков обвинили ложно, – выпалил Герард то ли возмущенно, то ли просто запыхавшись. Скорее все же второе: он опустил шпагу и остановился – говорить и фехтовать одновременно у него не получалось. Дикон недоверчиво хмыкнул и тоже остановился: – Ну ты сам-то его физиономию видел? Разбойник и есть разбойник! Ему же ни за что верить нельзя. Мало ли что он Ворону солгал! Впрочем, Ворон и с висельниками дело имел, если надо было. – Монсеньору лучше знать, что правда, а что ложь! – вот теперь Герард точно возмущался. – Приговор был несправедлив. В отличие от соберано, который сделал Хуана Суавеса реем. Демис Гастаки хотел добиться торговых санкций против Ардоры, поэтому он оболгал ардорских моряков. Ложь была наглой – мориски не пускают дальше Межевых островов тех людей, которые родились в Золотых землях. Это запрещает их вера. В Багряных землях не нужны женщины, которых якобы увозили туда моряки. Но Палата дожей поверила в обвинения, ввела санкции против Ардоры и вступила в союз с Гайифой. Они отменили приговор рею Суавесу прошлой весной! Дикон снова хмыкнул, на этот раз растерянно. Физиономия у кэнналийца мерзкая и взгляд злобный, но, может, суд был несправедлив? Может, дело действительно было в торговле и политике, а Хуан стал разменной монетой? После такой подлости не то что волком, закатной тварью смотреть станешь... – Ты думаешь, что эр Рокэ стал бы давать титул разбойнику и бесчестному человеку?! – спросил Герард с вызовом, и Дикон поспешно мотнул головой: – Нет. Просто странно все это... – Что из-за торговой выгоды несправедливо ославили честного человека? Что сволочи на земле существуют и ызарги? Герард больше не возмущался, но выглядел все равно встрепанным. И вряд ли потому, что устал от разминки. – Странно, что я так долго жил в доме эра Рокэ, а узнаю это только сейчас. От тебя. Герард пожал плечами и ничего не ответил. – Виконт Валме просил передать, что планы изменились и он ждет вас через полчаса в гостиной. Дикон мог поклясться, что еще мгновение назад кэнналийца на пороге не было. Значит, разговор он не слышал. Уже хорошо. Закатные твари, ну почему он узнает все всегда последним?! И почему вечно считает разбойником и подлецом того, кого оклеветали ни за что, ни про что? А подлецов и мошенников принимает за честных людей... Почему он постоянно ошибается в людях?! И ведь эр Рокэ мог подсказать, но не стал! Что ему, жалко было? Лень? Или он считал это забавным? Не только „растить своего убийцу“, но и наблюдать, как он считает Хуана работорговцем?! Неужели эру Рокэ это было весело?! Он поднялся к себе, быстро переоделся и спустился в гостиную. Там было пусто и тихо – ни Герард, ни Валме еще не появились, и Дикон стал мерить шагами комнату, чтобы хоть как-то успокоиться. Притаившийся за широким креслом стул он заметил слишком поздно, уже когда споткнулся и едва не растянулся на полу. Ушибленное колено ныло, настроение от этого стало еще хуже. Он плюхнулся на стул, поставивший ему подлую подножку, и тут Дикона осенило: Алва не считал забавным, что он держит Хуана за работорговца. Алва знал только, что Дикон терпеть не может Хуана, но не знал по какой причине. И наверняка считал, что Дикон ненавидит кэнналийца уже потому, что тот кэнналиец, навозник, да еще и слуга Рокэ Алвы. Все это тоже было правдой... именно что было. Прежде. Но не извиняться же перед реем Суавесом за то, что думал о нем плохо? Чушь какая! Или...