Больше, чем один

Ана никогда не знала нормальной семьи. Всю жизнь за винтовкой, все детство в одиночестве и строгости, а юность в тренировках и суицидальных приключениях. А затем… Война. В ней стерлись и последние черты обычного, оставив лишь военные привычки и подготовку. Джек вырос среди моря кукурузы, голубого неба и простых нравов. Возможно любящих родителей, множества семейных посиделок, труда под ярким летним солнцем, байками и смешным диалектом. Простая жизнь, которая ему никогда не нравилась. Простая жизнь, которую он с радостью променял на автомат в руках. Габриэль знал лишь бетонные джунгли и жестокость людей. И постепенно сам перенял эту жестокость, став закаленнее, сильнее, но больше похожим на бойцовского пса, чем на человека. Снаружи, разумеется: внутри он оставался таким же, каким и был, просто успешно скрывая ненужные эмоции, адаптируясь к жестокому миру. Неудивительно, что ничего важнее друг друга у этих троих не было. Сквозь вспышки камер и геройскую мишуру мало кто увидит, как сильно они заботятся о друг друге. Стараются взять свалившуюся на голову работу, позволить отдохнуть пару дней после ужасно сложной миссии, укрыть уснувшего за чертовой бухгалтерией, принести чай… Выслушать, услышать, позволить выговориться и дать слабину – ведь все трое знают, что при любом другом это невозможно. Они герои. Герои не плачут. Но это не так. Снова потери. Снова боль. Снова они собираются у нее в комнате, достав пару бутылок хорошего виски, пытаясь приглушить чувство вины. Суперсолдаты не пьянеют, но вкус алкоголя дает мнимое желаемое, иллюзию, которая может развеяться за один лишь щелчок. Однако и этого в данный момент оказывается достаточно. Наконец тишину разрывает глухой, низкий голос: - Я устал. Джек кивнет, Ана приподнимет стакан в знак согласия. Гейб продолжит тихо говорить о том, что накопилось внутри. Спокойно, без лишней истерики. Но с почти физической болью в глазах. Моррисон хлопнет по его плечу и сожмет, пытаясь поддержать. Он привык делать так, утешать матерей не вернувшихся с поля боя солдат, уже бывших заложников террористов, новичков, впервые убивших свою цель. Сухо и без слов – в такие моменты просто не знаешь, что сказать. Габриэль закончит долгую речь, ссутулится, обхватит голову руками. Джек вздохнет, откинув голову назад и устремив взгляд в потолок. В такие моменты он жалеет, что не курит. И все время клянется себе начать, да только… Тогда и появится Амари. Сядет рядом, поближе, утянет к себе, обнимет, ласково пройдет пальцами по волосам, взъерошив их. Гейб тут же утянет ее к себе в объятья, грубые, стальные, прижмет к себе, заставив ребра заныть, уткнется в грудь, пытаясь отыскать там хоть каплю утешения. Потом словно опомнится, слегка ослабит хватку, не желая навредить подруге – но Ана даже и слова не скажет, продолжая гладить того по спине, шее, голове… Джек снова устало вздохнет – это единственное, что он мог сделать в последние дни, отдавая приказы и расписывая письма родным погибших. Блондин мягко уронит голову на плечо Амари, тут же уткнувшись в ее волосы: приятный запах позволит на мгновение забыться, как и вкус алкоголя, вовсе не пьяня. Пьянящим будет поцелуй, что последует после, отчаянный поцелуй, передающий состояние другого лучше, чем любые слова. Они все ужасно устали. Но даже в таком состоянии их разум помнит, что и у стен есть уши, а тела не должны расслабляться ни на секунду, ожидая врага. Что же, пора это исправить. В первый раз все было спонтанно, неумело, по-странному непривычно. Чьи-то руки вечно мешали другим, от чужих прикосновений вздрагивали, робели, отворачивали лица, боясь встретиться с кем-то взглядом. Сейчас же просто действовали по наитию, вновь доверившись и не стесняясь друг друга. Все же все трое задолжали друг другу по жизни, а если уж человек напротив спас твою шкуру не единожды, ему можно поверить. Хотя бы на одну ночь. Выпустить пар, расслабиться. Заменить мурашки от просвистевших над ухом пуль удовольствием и наслаждением. Впервые за долгие дни почувствовать себя свободным от суеты и усталости. Вряд ли кто другой мог дать им то, что давали вот такие вот интимные встречи в чужой комнате. На пол полетели штаны, футболки, белье. Только голое тело, только шрамы, напоминающие о сражениях, из которых они вышли живыми. Вот тонкие пальцы ласково проходят по шрамам на спине Джека, что тот получил в недавнем бою. А вот губы Рейеса касаются шрамов на животе Амари, недавние, принесшие много боли и долгое лечение. Вот смуглая грудь, покрытая грубыми следами от частых ранений. А вот едва белеющий шрам на хрупком женском горле, едва дающий о себе знать. И прикосновения. Отрывистые, сильные, мимолетные и такие горячие, словно сама лава сейчас струится по чужим венам. Хотя скорее раскаленный металл оружия, не прекращающего своего рокота в течении нескольких часов. Суперсолдаты выдыхаются медленно, а тут их целых два. Поцелуи словно стимул, заставляют быстрее двигаться, быстрее оказаться чуть ближе, глубже. На смуглой коже метки видны не очень – зато на белой алеют долго. Стоны Аны заставляют вздрогнуть, услышать на мгновение оглушительное биение сердца – и собственные хриплые вздохи вперемешку с тяжелым дыханием Джека. Секс втроем для них не романтика и не нежность. Это грубые толчки и следы пальцев на чужих кистях, которые позже с любовью покроют поцелуями. Это громкие вздохи, тихие стоны – и наоборот. Без слов, но с чувством…и полной отдачей. И даже количество не повлияет на исход. Наконец они упадут на кровать, чувствуя влажный пот на лице и дрожь в коленках. Как единое целое, сердца то ли бьются в унисон, то ли собственное отбивает ритм в голове, толкая кровь по артериям. Джек упадет на спину, часто дыша, и тут же сожмет женскую руку, не желая отпускать ее в тот момент. Гейб аккуратно уложит на себя истощенную Амари, прикрыв глаза и гладя ее по волосам. Ана подтянет одеяло и тут же притянет к себе мужчин. Те, почувствовав лишь слабый импульс, придвинуться поближе, обняв ее и вздохнув. В такие моменты сон настигал их сразу, не давай вспомнить о том, что давило на сердце. В такие моменты им не снились кошмары, а чужое тело сулило спокойную и безопасную ночь. Да, только такой ночью они могли вновь становится людьми. Не героями, прошедшими войну, не звездами, которых знает весь мир. А теми, кто всегда покоился в их сердцах за сотнями масок, привычек и выправок. Собой.