Goretober

      Когда боек раз за разом опускается на голень, прекращая ее в фиолетовый с красно-синими отливами кусок расплывшейся искореженной плоти, по внутренней стороне бедер бегут теплые мокрые дорожки, и в нос ударяет сладковато-кислый запах мочи. В голове шумит, и нет места никаким мыслям, только яркие всполохи мелькают перед глазами, черными точками вкручиваясь в сознание. Тошнота подкатывает к горлу, но с уголков губ текут только вязкие слюни.       Тело бьется, рвется в попытке убежать от источника боли, но жесткие браслеты наручников только сильнее пропарывают кожу запястий, а холодная неровная поверхность стены, со сколами, только сильнее врезается в спину.       Юра кричит, и в ответ получает сильную пощечину. Голову откидывает в сторону, и мальчишка прикладывается скулой о батарею.       Слезы застилают взгляд и бегут ручьем по щекам. Мальчишка прикусывает до крови нижнюю губу: потому что больно, до оглушительного крика. Незажившие ранки на губах лопаются, и из глубины надорванного горла рвется задавленный в зародыше сип.       Нога, или скорее то, во что ее превратили, пульсирует.       Очень холодно.       Все Юрино естество хочет домой, к дедушке. Хочется уткнуться ему в шею, вдохнуть его одеколон, наполненный сандаловыми, древесными нотками. Дедушка единственный кто любит его безвозмездно, принимает его вредных характер и не делает больно. Хочется к Виктору, оказаться в его теплых объятьях. К Юри, с его милыми — нужными! правильными! — словами поддержки. Потому что они защитят. Пожалеют. И никогда — больше никогда, они обещали, — не обманут и не предадут.       — Ну, маленький мой, тише-тише, — чужие руки обнимают за шею и тянут к себе. Нос улавливает запах дорогой парфюмированной воды, смешанного с тяжелым терпким запахом пота. Нежные ухоженные руки скользят по щекам, размазывая слезы. — Ну, же, Юрочка, теперь все хорошо. Теперь все в порядке, и ты больше не сбежишь.       Юра только дергается от нежных прикосновений: раньше он бы и огрызнулся, но ушибленный ребра все еще болят, а на животе синими букетами распускаются гематомы.       — Юрочка, ты описался. Ну, совсем как маленький, — мужчина качает головой. — Хорошо, я тебя сейчас вымою, — мужчина целует его в висок, треплет на прощание по волосам и выходит.       Юра судорожно дёргается и сипит. Ему горько и страшно. Он изо всех сил рвется, дёргает руками, пытаясь разорвать цепь наручников, перекинутых через трубу батареи. Кроме голого инстинкта — выжить, в его голове нет места ничему другому. Мальчишка в страхе воет, раскурочивая раненную ногу еще сильнее. И пытается сильнее вжаться в угол, закрывает голову руками, глотая крик и слезы в распахнутых от первородного ужаса глазах, когда приходит его мучитель и надевает на голову мешок.       Юра чувствует, как его тянут к ванной, он ударяется об дверные косяки, задыхаясь от веревок на шее, и захлебывается, когда его толкают головой в ледяную воду. Его быстро выдергивают, только затем, чтобы вновь опустить на дно ванной. И так продолжается несколько раз, мальчик даже не берется считать. Теперь его держат долго: до красных кругов перед глазами. Юра блюет, наглотавшись воды, а его вновь окунают вниз. Мальчик дергается, бьет руками ванную, трубы, раскраивая ладони, ударяется головой о бортики. Кровь идет носом, и голова кружится в бешеном темпе. А потом его опрокидывают. Тело трясёт от ледяной воды, а сверху льется обжигающий кипяток.       Юра истошно кричит, и даже град ударов не заставляет его замолчать.       Мужчина хватает его за волосы и бьет о кафель комнаты, перехватывает шланг, затягивая его на руках мальчишки, и изо всех сил бьет его корпусом душа. Мужчина хватает гели, шампуни, раскрывает их и льет Юре в глаза и рот. Дергает Плисецкого за раненую ноги и тянет за нее, чтобы голову Юры ушла под воду.       Только с потерей сознания мальчишка затихает.       ***       Когда спецназ полиции выбивает окно в комнате и кидает туда шашку со слезоточивым газом, Юра сидит на коленях, с вывернутыми под невообразимым углом ногами, и членом во рту. Десна на месте выдернутых передних зубов все еще кровоточат, хотя Юра уже и не помнит, когда ему их вырвали.       Юрку оттаскивают от мужчины, которого скручивают прямо перед ним, распластав на полу словно тряпичную куклу. У Юры перед глазами плывет от газа и слез. Он чувствует, как его вытаскивают за дверь, где он через несколько мгновений — минут, часов, дней, Юра давно уже потерял чувство времени, — попадает в руки врачей. Его кутают в одеяла, и санитар, взяв на руки, выносит на первый этаж, где его тут же укладывают на носилки и везут к карете скорой помощи Лица толпы, что окружила их, сливаются в один поток масок, и только когда у двери скорой Юра видит осунувшиеся, испуганные лица Виктора и Юри, его прорывает на крик.       ***       Юра лежит на больничной койке и смотрит, как Юри распаковывает его несложный обед: пюре, йогурты и прочую мягкую пищу. Виктор держит его за руку, массируя пальцы и что-то щебечет:       — Доктора дают хорошие прогнозы. Протезирование проходит успешно, организм не отторгает искусственные кости, — Виктор пересаживается на больничную койку, обняв Юру за плечи, уложив его логову себе на грудь. — И стоматологические протезы должны завтра с утра привезти, — Виктор пытается положить руку Юре на голову, но мальчишка в ответ дёргается. — Прости, я забыл, — Виктор убирает руку, а Юри отворачивается, чтобы не видеть мученическое лицо Никифорова. Юра качает головой и сам берет руку мужчины в свои.       — Вшё нольмально, — и поджимает губы.       Юри кладет ладонь Юре на щеку и гладит.       — Помочь тебе поесть, или сам? — в его голосе столько жалости, что Юри самому тошно. Мужчина ставит столик-поднос и отворачивается, глубоко дыша. Они все ходят по тонкому льду, но в ответ Юра только шлепает его по плечу и открывает рот; пусть и через силу, вцепившись пальцами в покрывало.       — После обеда должны прийти врачи, чтобы обсудить план твоей реабилитации, — Виктор смотрит на свою ладонь, которую только что сжимали руки Юры, сжимает ее в кулак, расслабляет, и затем помогает Плисецкому сесть ровно. — Они настаивают на стационарном лечении для тебя. А мы пока дома ремонт сделаем. Хотим душ поставить вместо ванной. И гостевую спальню переделать под… — Виктор запинается, но перебарывает себя и продолжает, — Для реабилитационного оборудования. И… радиаторы хотим сделать «вшитыми».       В палате возникает гнетущая тишина, которую прерывает Юра:       — Шпашиба.       Плисецкий правда благодарен, что Виктор и Юри настолько обеспокоены его комфортом: они даже дедушку из Москвы переселили в квартиру несколькими этажами ниже, чем та, в которой они живут. Что третируют врачей по поводу его состояния. И не ругаются, и принимают его новые заскоки.       Юра сам не замечает, как начинает плакать от чувства благодарности перед мужчинами, что сидят рядом с ним. Он знает, что еще слишком много ждет впереди: придется учиться ходить заново, учиться координации, ориентации в пространстве, что придется разбираться с боязнью воды и прикосновений. Он помнит, как первые три месяца кричал от любого касания, как не подпускал к себе врачей, и что только тогда, когда он под сильными седативными, его могли осмотреть. Юра помнит, как ему было стыдно каждый раз, когда он видел боль и непонимание на лицах любимых. Он понимает, что теперь многое для него закрыто, но еще сильнее он понимает, что Виктор и Юри здесь. Рядом. Что они каждый раз подхватят его, когда он упадёт с брусьев, или запнется на «лестнице». Юра знает, что он эгоист, и что правильней было бы отпустить их: пусть забудут про него и если захотят, то найдут кого-нибудь нормального. Но Юра не отпускает их, как Юри и Виктор не отпускают его.       Юра ревет, давится слезами, вцепившись в Юри и Витю, перевернув всю еду, что стояла на подносе, а мужчины аккуратно обнимают его, сцеловывая дорожки слез с раскрасневшихся щек.