Обитель Смерти.

Холодный ветер влачился по каменным плитам дворца, чернеющего в тени златого Асгарда. Пристанище, пропитанное тьмою и страхом. Здесь набатом раздаются в воздухе жалобные стоны и протяжный волчий вой. Словно молитвой отдают кристальные стены, шепча о всей той боли, что несёт в мир сама Смерть. Души, заточённые в камне, истошно царапают стены своей стеклянной тюрьмы и льют горькие слёзы. Солёная капель разливается океаном печали в ногах своих создателей, намертво замерзая. И каждый из них смотрит на свою царицу стеклянными глазами, наполненными осознанием своей погибели. Души слепы. Они не видят её хрупкий стан. Не видят Смерть, восседающую на троне цвета слоновой кости. Только голос. Она любит звать их по имени, наблюдая, как те упираются руками в пол, ползут навстречу и раскрывают рты от всепоглощающего желания сказать что-либо. Они не знают слов, иных молитвам. Слова встают поперёк горла, царапая нёбо своими острыми когтями. Каждый, кто оказался в ловушке скучающей Богини, хватался за шею и падал, содрогаясь. Она лишь смеялась. Её молочно-белые плечи заходились синевой вен и казались столь хрупкими, как фарфор. Всем своим видом Хела напоминала куклу с бледным лицом, только румянца на щеках не было. Она давным-давно мертва. Ещё со времён появления в Асгарде братьев. И каждый раз возвращаясь в свой родной дом, взмывает руками к иссиня-чёрному небу, шипя о том, как мечтает о заветном покое в чертогах Хельхейма. Стоны умерших были столь сладки для её ушей, точно материнская колыбельная. Ей она отдавалась с особым упоением. Наслаждалась каждой ноткой, словно природа наслаждается скрипом деревьев в лесах, шумом бьющихся о скалы водах, шелестом золотых крон. И именно здесь она была самой настоящей хозяйкой. Матерью всем усопшим в её ногах. Одинсдоттир любила восседать на троне, вальяжно покачивая ногой и жестом сопровождая предсмертные стоны. Точно дирижёр, руководящий своим оркестром. Оркестром, полным мёртвых и страдающих душ. Смерть отплясывает танец на их костях, потешаясь и заводясь песней о том, как кратка человеческая жизнь. Её черные волосы виноградными лозами тянутся по полу, когда она лежит и взирает в потолки своего мёртвого царствия. Там, наверху, прямо над ней, ранее возводился сам Золотой Город. Тот самый, где она родилась и провела детство. Коробящего до ужаса, пробирающего страхом, но всё же детства. Хела не могла больше плакать по своему прошлому, слёзы те истратили какой-либо смысл ещё тысячелетия назад. Осталось лишь абсолютное равнодушие. Сейчас Асгард пал. Он мёртв. И мёртв по вине своего самого страшного дитя. Как бы Одинсдоттир того не отрицала, она причастна к произошедшему больше всего. Хельхеймская царица считала сие своим родным домом, полным именно той самой болью и запахом чернеющих роз. Она не взирала на то, кем её верноподданные были при жизни. Сейчас они здесь. Одинаковы в своей клетке. Те, кто при жизни добивался высот был чертвоски рядом с теми, кто помирал у ворот Золотого Города. Каждого Смерть утягивала в свои холодные объятия, успокаивая и шепча о том, что теперь они могут быть покорны самой дочери Одина в её обители. Кто-то испуганно кричал о том, что он жив. Рвал волосы на голове и не верил в свой конец. Остальные смиренно закрывали глаза и утопали в руках Одинсдоттир. Она без отказа принимала каждого к себе, словно воплощая давно забытые мечты о прошлом. Столь велико было наслаждение касаться чужих рук, чувствовать запах иных. В большинстве своём они пахли воском догорающей свечи и вином. Смотря в глаза заточённых в вечной тюрьме, порою замечала, что знала их при жизни. Они танцевали с Отцом праздными вечерами, напивались и звонко хохотали. Верили, что смерть их никогда не настигнет. Не явиться верхом на трёхногом Хельхосте и не утянет в глубины Нифльхейма. Хела просыпалась от пронзительного воя верного сына, чьё сердце разрывалось на мелкие части и желало быть рядом со своею матерью. Одинсдоттир грезила о том, чтобы утопать в черной шерсти каждую ночь и не думать о невзгодах пережитого и предстоящего. Фенрир, что сейчас был закован в глейпнир, каждую ночь молил луну о помиловании. Хриплый вой отдавал набатом по всем Девяти Мирам и рвал землю острыми, как сталь, когтями. Мёртвое сердце асгардской богини каждый раз ударяло в грудь колоколом, словно живое. Тянуло к нему. Как бы счастлива здесь не была Хела, она сама приходилась заложницей мёртвых стен. Лишь обитель смерти и ничего больше. Она в заточении и это её наказание за все грехи, что царица осмелилась совершить ранее. Дворец был пуст и холоден. В нём не бывало гостей, праздных вечеров. И даже сад, который так любила Одинсдоттир в Асгарде, здесь был мёртв. Каждый цветок рассыпался пеплом в её ногах и вскоре разносился ветром по всему царству. И ветер тот каждый раз нёс за собой шлейф её переживаний. Тянулся, тяжко вздыхая в узких коридорах и распыляясь в небе.